— Так нас стало четверо, — продолжает Баранова уже спокойнее. — Воровали кур, уток, гусей, покупали вино и веселились на берегу речки Белой. А чем же еще заниматься? Взрослым не до нас. Дома скучища, в школе — тоска зеленая. Так бы всё и шло, не попадись этот прохвост…
— Риди?
— Кто же еще! Деньгами, говорит, засыплю, только обтяпайте одно дельце.
— Не спешите, Галя! — снова перебивает следователь.
— Пожалуйста, мне спешить тоже некуда.
— Зачем же так пессимистично? Вам только 16. У вас все впереди. — Цоев дописываете протоколе мысль. Наконец, подняв голову, спрашивает:
— Так какое дельце просил «обтяпать» Алибек-Риди?
— А такое… — Галя подробно, припоминая каждую деталь, рассказывает.
В тот вечер она, Дронов, Галуев и Петров собрались у школы. Из-за угла, где притаилась компания, было видно, как дед Иона, школьный сторож, открыв дверь, направился к туалету. Воспользовавшись моментом, Дронов, Галуев и Баранова проскальзывают внутрь. Дронов, задержавшись у входа, отталкивает девушку. Она упорствует. В это время слышится кряхтенье возвращающегося старика, и все трое исчезают в темном коридоре школы. Виктор остается в укрытии. Сторож входит в школу, закрывает за собой дверь. Все стихает.
Виктор подбегает к ближайшему окну. Там, внутри, слышится треск разбитого стекла и возглас Барановой: «Ой!» Через минуту он принимает две винтовки и пистолет. По неосторожности он задевает прикладом стекло. Осколки со звоном падают на землю. Через несколько мгновений слышится голос сторожа: «Кто там?»
Едва успев выскочить, трое скрываются в темноте. Виктор задерживается, чтобы прикрыть окно. Его замечает дед Иона. Кричит: «Вернись, Петров!»
— Значит, сторож видел Виктора Петрова? — спрашивает Цоев.
— Значит, видел, если требовал вернуться, — устало отвечает Баранова.
— Куда же вы дели оружие?
— Принесли в условленное место, где нас должен был ждать Алибек.
— Риди, — поправляет следователь.
— Пусть Риди.
— Ну и что?
— Он обманул нас, не пришел.
— Какое это было число?
— Семнадцатое.
— Все верно. За несколько суток до этого Риди был взят.
На следующий день Цоев вызвал к себе сторожа. Пригласив старика сесть, он внимательно смотрит на него и вдруг спрашивает:
— Вы помните фразу: «Вернись, Петров!»?
Дед Иона вздрагивает, но взяв себя в руки, говорит:
— Зачем мне, старому, грех на душу брать? Не знаю, о чем речь идет.
— Вы знакомы с Петровым?
— Докопались-таки, пропал я на старости лет. А ведь он так ублажал, заверял, что все будет шито-крыто, — дед Иона сникает.
— Кто — он? — Цоев подчеркнуто громко и четко произносит эти два слова.
— Да кто же, Петров, начальник рудника!
Старик пересказывает все, что видел. Обнаружив пропажу оружия, он тут же направляется к Петровым.
Дверь открыла жена Петрова.
— Добрый вечер, хозяюшка. Прошу прощения, где ваш сын?
— У товарища занимается химией…
— Химией? Он вам такую кашу нахимичил, не расхлебаете.
— В чем дело?
Слышится громкий стук в дверь. Хозяйка спешит к выходу:
— Вот и Витя! Сейчас все выясним!
Входит Петров — отец.
— А, это ты… Что так поздно?
— Конец месяца.
Петров, обнаружив гостя, удивляется:
— Дед Иона! Каким ветром?
— Да уж не попутным… Сын ваш, Иван Сергеевич, нашкодил…
— Ну? Не может быть! А если и дернул за косичку соседку по парте, стоит ли по ночам?..
— Ваня, не шути! Тут что-то серьезное. — Петрова обрывает мужа.
— Ваш Витька с дружками похитил оружие из школы.
— Как! Учебное оружие! Зачем? — вскрикивает Петрова.
— Спокойно, мать. Тут что-то не то. Надо разобраться. Зови Витьку.
— Нет его.
— Как нет? Где же он? Кстати…
— Вот именно: кстати! У тебя сын всегда только кстати! — ворчит Петрова.
— Замолчи! Где сын?
— Позволь узнать это у тебя, папаша! — супруги недружелюбно смотрят друг на друга, но тут раздается новый стук в дверь. В комнату вваливается запыхавшийся Виктор.
— Ты где шатаешься? — набрасывается отец.
— У товарища химией занимался. Фу-у, дай отдышаться. Что, собственно, вы на меня так уставились? — возмущенно кричит сын, но, заметив сторожа, бледнеет, пытается скрыться в своей комнате.
— Стой! Выкладывай! Где оружие? — отец подступает к сыну.
— Не знаю, — сын опускает голову, как бы сразу сдаваясь.
— Как не знаешь? — отец дает ему пощечину.
— Они его продали.
— Кому? Кто они? Где?
— Не знаю. Я убежал. Домой спешил. Ведь дед Иона, — кивает на сторожа, — увидел только меня.
— Кому продали оружие?
— Какому-то приезжему.
— Марш в ту комнату! — отец показывает на спальню. — И ты, Валя, выйди.
Мать и сын уходят. Петров упрашивает сторожа молчать, не выдавать его сына. Ну кража и кража! Черт с ней! Пусть милиция разбирается!
Старик не соглашается. Тогда Петров начинает угрожать. Наконец, оба приходят к соглашению. Петров дает сторожу пачку денег.
Цоев слушает деда Иону внимательно, не перебивает. А тот, довольный, что выложил все, достает из кармана деньги и кладет перед следователем:
— Вот, ни копейки не тронул. Все руки об них обжег, не знал, куда деть. Теперь делайте со мной, что хотите. Весь грех мой.
— Нагрешили вы порядком, но не отчаивайтесь!
Наутро школьное учебное оружие находилось уже в райотделе милиции, но тайна обвала на руднике оставалась нераскрытой. Ребята молчали.
В обеденный перерыв Цоев отправился в больницу. С трудом ему удалось упросить сестру, чтобы та пустила его к Петрову-младшему. Виктор чувствовал себя лучше. Он рассказал о последнем эпизоде своей печальной истории.
…К шурфу в ночной мгле пробираются четверо: он, Дюймовочка (Баранова), Хлыщ (Галуев) и Дрон (Дронов).
— Сократ, взрывать будешь ты, — приказывает Дрон.
— Я не могу! Не хочу! — решительно отказался Виктор.
— Не канючь, хлюпик! Ты проиграл мне в карты!
— Может, спрячем в другом месте? — предложил испуганно Петров-младший.
— Ты что, спятил? Милиция по пятам ходит, вот-вот накроет нас. А в шурфе не будут искать. Сделаем нишу, одного пакетика динамита достаточно. Спрячем до поры до времени, потом продадим.
— Верно, Сократ, не упирайся! — Дюймовочка трогает Виктора за руку.
— Что я вам, козел отпущения, что ли? Сократ, достань взрывчатку! Сократ, взорви! Хватит с меня! — начинает артачиться парень.
— Ты кого продать хочешь? — Виктора окружают.
— Черт с вами! — решается, наконец, Петров и спускается в шурф.
Трое стоят наверху. Смотрят вниз, подсказывают, поторапливают. Виктор закладывает в расщелину взрыв-пакет. Пытается зажечь бикфордов шнур. Волнуется. Спички ломаются. Наконец, это ему удается. Он спешит выбраться, но оступается и падает вниз. Взрыв. Шурф обрушивается.
…Цоев медленно идет по улице. Моросит мелкий дождь, но он его не замечает. На душе светло. Еще одно трудное дело завершено.
К. ФарниевПЕРСТЕНЬ
Дорога была извилистой и опасной. Старенький автобус, нудно дребезжа и подвывая мотором, упрямо карабкался все выше и выше. По левую сторону дороги бездонно чернела пустота пропасти, по правую — нависли, казалось, готовые вот-вот упасть, крутые каменные лбы исполинских утесов.
Василий Петрович Зобин сидел с левой стороны и довольно спокойно относился к тому, что от зияющей рядом пропасти его отделяет лишь тонкая стена кузова автобуса.
Рейс был вечерний. Зобин точно знал, что едет по знакомым местам, но узнать что-либо в кромешной тьме было трудно, тем более, что всю дорогу за окном сыпал мелкий дождик.
Когда-то Зобин воевал в этих местах, а теперь ехал в санаторий, чтобы подлечить раны.
На заводе его уважали, как великолепного слесаря-лекальщика и жалели, как неудачника в жизни. Во время войны погибла под бомбежкой вся его семья: мать, жена и Двое сыновей — 4-х и 5-ти лет.
Зобин так и не женился. Жил замкнуто, был неразговорчив и угрюм. Только за работой лицо его менялось неузнаваемо: становилось мягким, добрым, почти ласковым. «Душа в нем проглядывает», — говорили в таких случаях старые товарищи. Только они временами заглядывали к нему в гости попить холостяцкого чайку, посудачить. Зобин в гости ни к кому не ходил. И не потому, что завидовал чужому семейному счастью. Просто не хотелось тревожить и без того не заживающую рану.
Чем выше поднимался автобус, тем надсаднее выл его мотор. Зобин сидел у окна, нахохлившись. Осенняя сырость, стоявшая в салоне автобуса, отгородила пассажиров друг от друга, оборвав первые контакты, которые возникли между людьми при первой встрече в автобусе. Сидевшая рядом с Зобиным женщина попыталась завязать с ним разговор, но потом замолчала и она.
До места добрались поздним вечером. Санаторий находился высоко в горах, где били целебные источники.
Дежурная сестра быстро распределила вновь прибывших по комнатам.
Проснулся Зобин утром, как всегда, в шесть. Санаторий со всех сторон окружали голые скалы. Чуть ниже виднелись деревья, но были они тоже голые, озябшие и поэтому малопривлекательные.
Столовая понравилась Зобину простором, чистотой, строгим порядком и уютом. Соседями по столу у него оказались три пожилые женщины.
— Ну вот и слава богу! — заметила одна из них. — Теперь и у нас за столом будет мужчина.
Зобин вежливо улыбнулся. Настроение у него было хорошее. В официантке, которая обслуживала их столик, он узнал свою вчерашнюю соседку по автобусу. Теперь он мог разглядеть ее получше. Была она уже не молодой и довольно полной. На некогда красивом лице ее лежала печать усталости. Так, по крайней мере, показалось Зобину при первом же внимательном взгляде на нее. Всю войну Зобин провел в разведке и отличался незаурядной наблюдательностью. Сам он не имел в своей внешности ничего привлекательного. Обычное лицо, светлоглазое, с четко высеченными морщинами. Грузное, склонное к полноте тело даже на вид казалось тяжелым и неповоротливым. Кисти рук выглядели плакатно-рабочими: грубые, с жесткими подушечк