Дядя Яша
А каково человеку с возвышенной-то душой в суфлеры?..
Суфлер — профессия уходящая. В провинции их уже давно нет. И только в некоторых привилегированных театрах столицы сохранились еще суфлерские будки, маленькие сторожки на меже сцены и зала. Там доживают свой век ветераны, этого дела, его последние могикане. Таким ветераном был у нас дядя Яша — маленький подвижный старичок, острослов и меломан. Музыка заменяла ему дом, семью. Ей, как жене, отдавал он большую часть своей скромной зарплаты.
Не помню, в каком именно году приезжал к нам филадельфийский оркестр. В Киеве оркестр должен был дать всего два концерта. В оба эти вечера у дяди Яши в расписании стояли спектакли, а подменявший его суфлер заболел. «На Яшу больно смотреть», — говорили актеры. Кто-то даже предложил взять в этот вечер шефство друг над другом и провести спектакль без суфлера. Но Дядя Яша замахал руками: ни в коем случае, в спектакле заняты «трудные» Курков и Мигальская, у которых плохо с текстом.
В том спектакле я был занят лишь во втором акте, но, выходя на сцену, уже знал, что «старик не подает», а «трудный» Курков мелет на сцене какую-то чепуху и вообще гребет не туда. Выхожу на сцену и вижу: партнера моего корчит смех, а из суфлерской будки доносятся восторженные восклицания: «Великолепно! Браво! Брависсимо!..» Оборачиваюсь: из будки выглядывает взъерошенная голова дяди Яши в наушниках, глаза его лучатся восторгом, а правая рука плавает в воздухе — дирижирует. Разъяренный Курков ходит взад-вперед перед будкой, как кот перед блюдечком с горячим молоком. Наконец, не выдержав, дрыгает ногой перед носом дяди Яши. Дядя Яша величественным жестом отстраняет ногу, как если бы она мешала ему, дирижеру, видеть оркестр.
— Снимите с него наушники, — шипит Мигальская.
Смотрю — и в зрительном зале начинают похихикивать. Еще бы, дядияшина рука вылезла из будки и беззастенчиво жестикулирует на глазах у зрителей.
На другой день утром в проходной театра возле доски объявлений толпилась едва ли не вся труппа. Пробившись к доске, я прочел отпечатанный на машинке приказ директора театра: «…во время вечернего спектакля „Комедия ошибок“ суфлер Я. Дюшес, забыв об актерах, слушал по радио посредством наушников симфонический оркестр из города Филадельфии, допускал себе при этом восторженные восклицания, а в отдельных местах пытался даже дирижировать.
Суфлеру Я. Дюптесу объявить строгий выговор с предупреждением. Радисту В. Калинкину, проведшему в суфлерскую будку наушники и тем самым способствовавшему срыву спектакля, объявить выговор». Он появился в дверях сутулый, виноватый. Посмотрел на нас, развел руками, подбородок его дрогнул, и он быстро заспешил к себе вниз. Нам было стыдно.
Вскоре после этого случая дядя Яша ушел на пенсию, а штатная единица суфлера была упразднена. При этом директор в рамках положенного ему юмора пошутил: «Актерам перейти на самообслуживание. Сейчас это модно». Дяде Яше устроили проводы. Преподнесли набор пластинок. Кто-то из актеров прочел:
Немало пропито рублей
И съедено немало каши.
А сколько сыграно ролей
Под тихий шепот дяди Яши?!
А однажды из декорационного корпуса на сцену спустился столяр Гриша с пилой и молотком. Он сел на авансцену и не спеша стал спиливать будку.
И все-таки без дяди Яши обойтись было нельзя. Когда актер Курков забывал текст, он инстинктивно приближался к тому месту, где раньше стояла будка, и к чему-то прислушивался. При этом происходило чудо: текст, который забывал Курков, тотчас оказывался у него на языке. Это не могло не заинтриговать меня. Однажды, очутившись на месте снесенной сторожки, я действительно услыхал знакомый, чуть свистящий шепот. Наверное, это случалось с каждым. Только никто из нас не признавался в этом друг другу.
Велосипед
И когда посланец Земли ступит
на Луну, люди будут ликовать и
аплодировать, а потом скажут: «Мало».
— Слыхал новость? — спросил вбежавший ко мне Глеб.
— Какую?
— На улицах появился велосипед!
— Вот удивил, — постарался я как можно спокойнее принять это известие. — Да-появись сейчас на улице целый взвод роботов, направляющихся с песней и полотенцами в баню, — и то вряд ли кто обратит внимание. А ты — велосипед.
Однако я говорил неправду. Известие, которое принес мне Глеб, не только было не безразлично мне, но касалось меня гораздо больше, чем кого бы то ни было.
— Да ты почитай, что пишут в газетах! — закричал Глеб.
И он, захлебываясь, стал вычитывать какие-то невероятные фразы:
— «Последнее достижение телепатии: велосипед, управляемый на расстоянии!»
«Железный мустанг спешит за городскую черту»…
«Примем участие во всеобщей облаве!»
«Записывайтесь в добровольное общество по поимке двухколесного хулигана!»
— Ну и как, ты уже записался? — скептически спросил я.
В это время с улицы донесся шум. Я распахнул окно и, перегнувшись через подоконник, увидел следующую картину.
По мостовой, по-оленьи запрокинув рога, несся мой велосипед. За ним бежали люди. Они кричали. Впереди со свистком в зубах бежал милиционер. А в самом хвосте, усиленно нажимая на педали и тоже что-то крича, ехал на трехколесном велосипеде мальчик лет шести. Один из преследователей держал в руках лассо из бельевой веревки. Когда велосипед достиг угла, я увидел, как над его рогами взмыла петля и захлестнула ему горло. Велосипед задребезжал, поднялся на дыбы и, сделав невероятное усилие, рванулся вперед.
Мы с Глебом выскочили на улицу. Там уже никого не было. И как мы ни старались потом напасть на след, все было напрасно.
Вечером, сидя в парке на скамеечке, я почувствовал, как кто-то тронул меня за плечо. Обернувшись, я увидел велосипед. Он был изрядно помят. На раме его болтался огрызок веревки.
— Сам виноват, — сказал я мрачно.
Велосипед молчал, но и не уходил. Я тоже молчал.
— Ну, что тебе? — не выдержал я наконец.
Он продолжал молчать.
— А-а, — догадался я, — веревка. Мешает.
Я отвязал ее. Он сдержанно поблагодарил и снова отправился куда-то.
— Домой можешь не возвращаться! — крикнул я вслед.
Доехав до угла, он остановился, почесал правой педалью заднее колесо и скрылся, дребезжа старым багажником.
А через два дня я снова встретил его. Он разъезжал по улицам, и на него уже почти не обращали внимания. Стоя в очереди за квасом, я прислушивался. Говорили о велосипеде.
— Не понимаю, как это позволяют беспризорным велосипедам безнаказанно разъезжать по улицам? — возмущался гражданин с потным носом.
— Да он безобидный: можете подойти и свободно потрогать его. Он позволяет, — благодушно отозвался парень с двумя бидонами.
— В самом деле? — изумился гражданин в белой кепке. — Это любопытно!
— Очень любопытно, — опять заворчал гражданин с потным носом. — Велосипед как велосипед, только чуть понахальнее других.
Гражданин в белой кепке, оглядываясь на очередь, несмело подошел к велосипеду и слегка потрепал его по седлу.
— Позволяет! — радостно сообщил он очереди.
Затем, взявшись руками за руль, он попытался сесть на велосипед, но тут же был сброшен на тротуар. Очередь заволновалась. Она выделила еще одного укротителя, но и он был сброшен.
— Надо всем вместе, — посоветовал кто-то, — артелью.
Я понял: еще одна такая шутка, и очередь придет в ярость — тогда моему велосипеду конец. И главное, он никуда не собирался бежать.
Я подошел к велосипеду и сел на него. Пружины его седла благодарно скрипнули. Я нажал на педали.
— Смотрите, человек на велосипеде! — закричал кто-то.
— Железный мустанг усмирен! — восторженно воскликнула полная женщина из очереди. И побежала за велосипедом. Ее примеру последовала почти вся очередь. Я отчаянно жал на педали. Но, кажется, одному ему было бы легче. И все-таки им не удавалось настичь нас. Среди голосов преследователей я различил и голос Глеба.
— Почему вы за нами гонитесь? — спросил я его, обернувшись.
— Не знаю, — ответил он, ускоряя бег.
Внезапно огромный грузовик выскочил из-за угла прямо наперерез нам.
— Все! — решил я.
И тут же почувствовал, что отрываюсь от земли, продолжая оставаться в седле. Как это ему удалось перелететь через грузовик? Непостижимо.
Вот мы уже за городом. И тут мне показалось, что он изнемогает. «Единственный способ сласти его, — подумал я, — спрыгнуть». И я спрыгнул. Упал. Едва не сломал себе ногу. И тотчас же люди перестали гнаться. Неужели им снова стало неинтересно?
А он продолжал катиться, пока не въехал на небольшой холм. Достигнув его вершины, он, как раненый олень, сделал последнее усилие, поднялся на дыбы и рухнул. Его переднее колесо повернулось диском к солнцу. Заходящее солнце провело лучами по его спицам. Колесо сделало несколько оборотов и остановилось.
Когда я подошел к нему, он был еще жив.
— Чепуха, — сказал он. — Все-таки мне дважды удалось заставить их бежать за мной.
Потом попросил:
— Отвинти руль. Хочу, чтоб хоть что-нибудь осталось от меня.
Я выполнил его просьбу. Остальное разобрали мальчишки. Кому досталось седло, кому спицы…
Руль этот я повесил у себя на стене, как вешают рога оленя.
Однажды до моего слуха долетел какой-то очень знакомый звук. Я выглянул на улицу.
По тротуару бойко бежал мальчишка, звоня в велосипедный звонок. Мальчишка старался выжать из звонка как можно больше звона, но звон был надтреснутым и хриплым. Я узнал этот голос. Он разбудил во мне память о ветре, о тайнописи шин на мякоти пыльных дорог, о встречах, коротких, как вздох… Я выскочил на улицу и побежал за мальчиком.