Если раньше каждая буква Ветхого и Нового завета считалась священной, то теперь, в эпоху Просвещения, Библия начала вызывать и научный интерес как источник исторических фактов. Пытливые дети эпохи, лишенные предрассудков и предвзятости, стремились к критическому осмыслению наследия прошлых веков. Отсюда — желание подробнее узнать, о каких местах и событиях Библия повествовала с исторической достоверностью, а что в ней было чистым вымыслом. Это был век Просвещения, восставший против деспотизма, религиозного мракобесия, невежества, схоластической псевдонауки, феодальной собственности и дворянских привилегий, век, провозгласивший «царство разума» на земле и выдвинувший во всех странах блестящие имена людей свободомыслящих и всесторонне образованных.
Бернсторф поддерживал постоянную связь с Геттингенским университетом, который в свое время окончил сам, и с его учеными, в частности с Михаэлисом. Поэтому к подготовке экспедиции и подбору людей они приступили вместе. Дабы получить об аравийских землях наиболее полные и точные сведения, требовались люди разных специальностей. В качестве филолога-арабиста Михаэлис включил в состав экспедиции своего ученика профессора-датчанина Фредерика Христиана фон Хавена. Помимо изучения аравийских диалектов ему поручалось исследование «святых мест» в Палестине. Для изучения животного и растительного мира был приглашен известный естествоиспытатель профессор Петер Форскол, финн по национальности, ученик Карла Линнея, хорошо знавший несколько восточных языков. Форсколу в помощь по вопросам зоологии был назначен Христиан Карл Крамер; он же должен был заботиться о здоровье своих коллег. Четвертым членом экспедиции стал художник и гравер Георг Вильгельм Бауренфейнд. Кроме того, экспедицию должен был сопровождать слуга-швед, отставной гусар по имени Берггрен.
На Карстена Нибура возлагались обязанности математика, географа и картографа.
Почему выбор Кестнера пал именно на него? Подтянутый, аккуратный, трудолюбивый, он являл собой пример образцового студента, подающего большие надежды. Репутация его была безупречна: не засиживался в кабачках, ни с кем не ссорился, не был замешан ни в каких скандалах, столь обычных в студенческой среде. Некоторым он казался хмурым, нелюдимым, медлительным. Да, он действительно был лишен внешней, броской привлекательности, не сразу вызывал расположение к себе. Но в нем ощущалась человеческая добротность, на которую, вне сомнения, можно было положиться. Бросалась в глаза его физическая крепость — такой будет способен перенести лишения и невзгоды трудного путешествия.
Для подготовки к экспедиции Нибуру давалось два года при полном обеспечении — пенсии короля. И он немедленно принялся за дело. Прежде всего надо было, разумеется, овладеть арабским языком. Нибуру надлежало на первых порах освоить язык хотя бы до такой степени, чтобы общаться с местным населением.
Занимался с Нибуром сам Михаэлис. Вскоре оказалось, что его уроки давали значительно больше того, что требовалось для элементарного изучения языка. Дом Михаэлиса был подобен библиотеке. Повсюду книги — на столах, в шкафах, на полу, на широких подоконниках и даже на постели. Книги с золотым тиснением на кожаных переплетах или состоящие просто из отдельных страничек. Книги древнееврейские, латинские, греческие, немецкие, словари, арабские рукописи, справочники, карты. Здесь, не выходя из дома, можно было познавать весь мир. Михаэлис рассказывал, показывал, объяснял. Вскоре Нибур уже мог изъясняться по-арабски и читать в подлинниках записки Ибн Джубайра, Ибн Баттуты, аль-Идриси об их путешествиях по аравийским землям. Арабский язык, язык Корана и прекрасной поэзии, увлек Нибура. В его необычном, гортанном звучании юноше слышались страстность поэтов, вольнолюбие бедуинов, царственная мощь халифов.
Нибур погружается также в изучение всемирной истории, истории религий, культуры, архитектуры, лингвистики и, конечно, географии. Геттингенский университет располагал богатейшей библиотекой, питавшей исследования многих выдающихся ученых. Но, оказывается, далеко не обо всем можно прочитать в книгах. Как узнать, например, что делается сейчас в арабских странах? Труды европейцев, побывавших там в качестве торговцев, моряков, паломников, миссионеров и даже пленников, не только не отличаются научной точностью, но порой содержат и чистый вымысел. Что же касается Аравийского полуострова, то о нем в них и подавно не найти ничего. Вся надежда на многотомное «Новое описание Земли» Аштона Фридриха Бюшинга, вышедшее в 1754 году в Гамбурге. Нибур лихорадочно его перелистывает. И что же? Десять томов этого издания посвящены Европе, а одиннадцатый том, который должен рассказывать об Азии, не закончен. Нибур тогда еще не знал, что именно ему придется делать добавления и уточнения к этому тому.
Другой учитель Нибура — профессор Иоганн Тобиас Майер. Его дом уже не только библиотека, но и лаборатория и обсерватория. Знаменитый математик, астроном и картограф обитал среди многочисленных приборов и инструментов, многие из которых были изобретены им самим. У Майера немало заслуг: он создал каталог зодиакальных звезд, выдвинул теорию движения Луны, предугадал местоположение на карте некоторых неизвестных земель. И, конечно, сейчас у него дел тоже немало. Но на время подготовки Нибура к экспедиции Майер безраздельно отдал себя в распоряжение молодого ученого. Сухощавый, высокий, подвижный, он всегда встречал Нибура тепло и заинтересованно, и Нибур платил ему особой любовью. Хотя трудно было понять, кому занятия доставляли больше удовольствия — ученику или учителю. Да и были ли это просто уроки? Чему учил Майер? Математике и картографии или мудрости, творческому восприятию жизни, бесстрашию, умению не только познавать, но и мыслить?
Вот уже в который раз Нибур держит в руках увесистый том «Географии» Страбона и перечитывает строки, которые давно знает наизусть: «Польза от географии многообразна: она применима не только для деятельности государственных людей или властителей, но и для науки о небесных явлениях, о явлениях на земле и на море, о животных, растениях, плодах и обо всем прочем, что можно встретить в разных странах».
Ему чудилось, будто слова Страбона обращены непосредственно к нему, Нибуру. Ведь здесь было написано, как чертить карты, что следует на них наносить: моря, заливы, проливы, острова, перешейки, мысы, реки, горы, города…
Постижение картографии — одна из основных задач Нибура. Разве не к этой профессии привела его давняя деревенская тяжба? Картография, землеизмерение… Только в беседах с Майером Нибур осознал свое подлинное призвание. Нет, картограф — это не просто человек, имеющий дело лишь с сухими схемами и чертежами. Картограф призван служить людям: измерять неизведанные земли и воспроизводить их на карте, с тем чтобы потом люди не слепо, в потемках блуждали по белу свету, а могли точно рассчитать, как и где лучше и удобнее им передвигаться.
— Значение карты давно было понято человечеством, — звучал рядом голос Майера. — Без нее с места не двинуться, не изучить ничего. Необходимость ориентироваться в пространстве заставляла еще доисторических людей проводить линии на камне или костяных пластинках, жителей далеких тропических земель выкладывать из тростниковых палочек направления морских течений и раковинами изображать местонахождение островов, а обитателей северных областей чертить некоторое подобие карт на моржовых шкурах.
— Сейчас я изучаю труды Геродота и Аристотеля о первых греческих картах и учение Эратосфена о проекциях. — Нибур говорил, как всегда, коротко и сдержанно.
— Вы освоили все проекции? — спросил Майер.
— Мне известны коническая, равновеликая, цилиндрическая, или равноугольная, перспективная. Однако едва ли какие-нибудь проекции могут помочь картографам в создании точных карт без техники топографического измерения местности. — Нибур широко раздвинул руки, намереваясь сказать еще что-то, но случайно сшиб на пол какой-то инструмент и смущенно замолчал. В кабинете Майера становилось тесно, когда здесь появлялся широкоплечий увалень Карстен.
— Разумеется, — улыбаясь, сказал Майер. — Вы мыслите очень точно. А чем располагаем мы? Вот, например, взгляните. Это карта Средиземного моря, созданная арабским географом десятого века аль-Истахри.
И Майер разложил на столе старинную карту. Взору Нибура предстал круг в странном сочетании с прямоугольником. Он едва смог оторвать глаза от этих геометрических фигур. Майер снова улыбнулся.
— Да-да, — сказал он, заметив интерес Нибура, — к тому же север здесь справа, а Атлантический океан сверху.
— Но теперь мы уже знаем другое… — сказал Нибур.
— Разумеется. У карт своя история.
— Когда я впервые начал вглядываться в старинные карты, — продолжал Нибур, — мне хотелось по ним угадать не просто характер местности, но и занятия людей, их жилища, климат, веру. А увидел я какие-то фантастические картины со сказочными рыбами и крылатыми грифонами, с морскими чудовищами и живописными галерами. Они будили мою фантазию, но сообщали слишком мало сведений.
— Это картуши, они как бы затушевывают белые пятна, скрывают непознанное. А картинки есть даже на глобусах, — сказал задумчиво Майер и покрутил рукой глобус, на котором рядом с очертаниями материков и морей были изображены флаги, корабли, владыки, сидящие ня тронах.
Нибур вспомнил, сколько карт разных времен просмотрел он за последнее время: карты для воинов и моряков, компасные и топографические, на пергаменте и на материи. С каким любопытством вглядывался он в портуланы — средневековые навигационные карты, изображавшие в основном береговые линии. Вспомнил «Атлас» Меркатора, изданный в 1595 году. Да, карт было много. Европейские монархи, коммерсанты и ученые уже достаточно хорошо знали Землю. Но какие бы карты, созданные в Европе за последние три столетия, ни просматривал Нибур, везде он видел одно и то же белое пятно — внутренние районы Аравийского полуострова.
«Что скрывается там? — думал Нибур. — Раскаленные пески, из которых нет возврата? Или развалины древнейших городов? Дикие племена, уничтожающие всех незваных пришельцев? Или остатки великих, неведомых Европе цивилизаций?»