— А Аравия? — вдруг воскликнул он.
— Никто не знает, что там, — ответил Майер. — Это вы увидите сами.
— Человеку должна принадлежать вся Земля, — упрямо и твердо сказал Нибур. — А карта, разве она не олицетворяет сумму знаний человечества?
После долгих раздумий из всех картографических сокровищ Майер и Нибур остановились на картах древнегреческого географа и астронома II века Клавдия Птолемея. Впервые изданные в 1477 году в Болонье вместе с его знаменитой «Географией», они с тех пор выдержали десятки переизданий во всех европейских странах. Нибур не вникал в странную судьбу этих карт, которая неясна еще и в наши дни, ибо, по некоторым данным, у самого Птолемея своих карт и не было, а сделаны они были по его онисаниям переписчиками рукописей, которые внесли в них немало искажений. Как бы там ни было, а карты эти веками верно служили географам; ими пользовался в 1492 году при создании первого, так называемого Нюрнбергского глобуса немецкий картограф Мартин Бехайм. Теперь их брал с собою в дальнюю дорогу Карстен Нибур.
Много времени уходило на практические занятия. Майер учил его пользоваться компасом, определять местоположение судна при помощи октанта и секстанта, помогал ему покупать и изготовлять необходимые приборы. И даже подарил изобретенный им самим квадрант — инструмент для измерения высоты солнца и звезд над горизонтом и угловых расстояний между светилами.
— Чувствую, что передаю детище свое в надежные руки. И помните, небесные светила — вот ваш компас. Верьте им и всегда найдете дорогу сами и поможете потом найти ее другим, — сказал Нибуру знаменитый астроном на прощание.
Учитель и ученик понимали, что путь предстоит трудный, долгий и опасный.
Весной 1760 года Нибур уехал в Копенгаген. Вскоре король присвоил ему чин инженер-лейтенанта. Теперь предстояла аудиенция у Бернсторфа. Молодой математик-картограф произвел на министра самое приятное впечатление. Скромен, серьезен, уверен в себе. Узнав, что Нибур за собственный счет приобрел ряд геодезических и астрономических инструментов, Бернсторф вознаградил его от имени короля солидной суммой. Более того, именно Нибуру была вручена казна экспедиции. Каждый из участников будущего путешествия получил вопросник по различным проблемам географии, естествознания, медицины, права, филологии, теологии, этнографии. В составлении вопросника приняли участие виднейшие европейские ученые. Лишь английское Королевское общество, не успев приготовить необходимые вопросы к моменту отъезда экспедиции, обещало прислать их позднее.
По приказу короля датский военный корабль «Гренландия» должен был доставить экспедицию из Копенгагена в Смирну (Измир)[1]. 4 января 1761 года трое ученых, художник, врач и слуга поднялись на борт «Гренландии». Одновременно на корабль было погружено все имущество экспедиции: книги, приборы, инструменты, одежда. Не забыты были и подарки, которые могли потребоваться в приличествующих случаях.
Капитан корабля контр-адмирал Генрих Фишер и вся команда приняли путешественников с чрезвычайным радушием, им были предоставлены лучшие каюты. Два дня пришлось на рейде ожидать попутного ветра, и наконец 7 января на берегу ударили пушки и якорь был поднят.
Казалось, все предвещало отличное плавание, спокойное и приятное. Дул легкий бриз. Движение корабля еле ощущалось. Разложив по каютам вещи и инструменты, путешественники стали присматриваться друг к другу. Больше всех Нибуру понравился Петер Форскол, веселый, неунывающий, остроумный. Едва появившись в каюте, он заявил:
— Свою страсть к комфорту, уважаемые коллеги, мы оставим на берегу. Ученые, да еще путешественники, должны мириться со всеми невзгодами, иначе какая же от них польза. Наука — это долготерпение, уважаемые коллеги. Или вы думаете, звезды надают с неба? Нет, вы сами доберитесь до них! Но рукой звезду не достанешь.
Тем временем быстрый и ловкий Бауренфейнд вынул свои рисовальные принадлежности. Работал он споро, не видно взмахов руки, а набросок для будущей гравюры уже готов. Тихий, застенчивый фон Хавен молча просматривал свои записи. Один Крамер бездельничал.
— Мне едва ли придется лечить вас, господа, да поможет вам Аллах! — улыбаясь, сказал он.
Нибур с первого же дня начал вести подробный дневник. Что такое человеческая память? Разве можно на нее полагаться? Он решил записывать не только точное местонахождение всех встречающихся на пути географических пунктов, как рекомендовал Страбон, по и малейшие события путешествия. Нибур не выбирал эпитетов, не гнался за красотой стиля, не проявлял эмоций. Впоследствии его манеру сочтут сухой, скучной, начисто лишенной занимательности и художественной образности. Но он и не ставил перед собой подобной задачи, не собирался писать роман, не думал и о том, что находится на пороге необычайных событий. Нет, он был занят делом, будничным, каждоминутным, малозаметным. Ведь он отправлялся не на подвиг, не искал приключений, он лишь выполнял свой долг.
Наступила ночь. Нибур вышел на палубу и увидел звезды. На ум пришли строки Корана, который он перед этим старательно изучал: «Аллах поставил звезды для вас, чтобы по ним вы во время темноты на суше и на море узнавали прямой путь». Красиво… Но теперь одних звезд мало. Люди давно уже додумались до компаса и лага. А ведь было время, когда вместо компаса морякам служила птица: ее выпускали на волю, и она летела в сторону земли, указывая дорогу…
На второй день плавания ветер переменился. Когда «Гренландия» вошла в пролив Каттегат, отделяющий Данию от берегов Швеции, началась буря. Корабль был не в состоянии продвигаться вперед. Пришлось вернуться на рейд Копенгагена. Вторая попытка пройти Каттегат также не увенчалась успехом. Капитан уверял, что в этом месте три четверти года ветер дует с севера.
— Нет, мы начали наше путешествие под несчастливой звездой. Это плохое предзнаменование, — тихо сказал фон Хавен.
Все участники экспедиции, кроме Нибура, оказались подвержены морской болезни. Они лежали в каютах, не поднимая головы.
— Здесь нет мягких канапе, коллеги, мы пропадем, — пытался шутить Форскол.
Нибур бродил по кораблю, наблюдая, с какой ловкостью матросы управлялись со снастями. Паруса хлопали и трещали на ветру, небо застилалось морской пеной, весь мир вокруг, казалось, состоял из одной воды. Даже закаленные в бурях моряки не выдерживали беспощадности стихии. Команда значительно поредела: тридцать человек заболело, несколько умерло. Кое-кто погиб от собственной неосторожности. На глазах у Нибура двух матросов сбросило с мачты на палубу, и один из них сломал ногу.
Капитан приказал возвращаться в Копенгаген, но из-за бури и это оказалось невозможным. Трижды пришлось отстаиваться у берега чуть южнее Хельсингёра. Ветер дул с такой силой, что два якоря с трудом удерживали корабль на месте.
Фишер предложил ученым покинуть корабль вместе с заболевшими матросами. Они отказались. Один лишь фон Хавен, который никак не мог справиться с морской болезнью, попросил разрешения добраться до Марселя сушей. 17 февраля он оставил корабль.
Судя по показаниям лага, судно прошло уже 450 морских миль[2], по курсу же продвинулось едва ли на пять. Когда наконец 10 марта корабль благополучно миновал коварный пролив и вышел в Северное море, опасность не уменьшилась: буря продолжалась с неослабевающей силой. Над головой висело мрачное серо-черное небо. Порою раздавался такой треск, что казалось, будто корабль разваливается. Корма то оседала вниз, то взмывала в непроглядную высоту. Никто из ученых, кроме Нибура, не покидал кают. Однажды Нибур увидел, как с мачты сорвался матрос и исчез в бушующем море, спасти его не удалось. «При таком ветре всем недолго отправиться к праотцам», — подумал он.
Нибур решил быть осторожнее. Когда надвигался шторм, он ложился на койку и предавался философским размышлениям. Прочитав в свое время «Книгу польз» Ибп Маджида, арабского лоцмана Васко да Гамы, он хорошо запомнил: «Искатель, знай: каждая наука необходимо подразумевает, чтобы ищущий ее занимался ею от колыбели до могильной ниши. По мере того как он станет в ней знатоком и будет ею постоянно заниматься, ему из нее явится нечто, чего нет у другого, чтобы стать слагателем; когда же он достигнет предела, то усовершенствует свои своды, чтобы достиг предела другой». И хотя речь в книге шла о мореходах, Нибур понимал, что такого отношения требует любая паука. Первые дни путешествия многому научили его. Он понимал, что дальше будет куда опаснее, и уже сейчас педантично вырабатывал в себе принципы поведения в любой обстановке, которую уготовит ему судьба.
Когда корабль вырывался из плена штормов и наступало затишье, ученые принимались за работу. Форскол брал пробы воды и определял соленость. Однажды он обнаружил в море странное свечение. Его причиной оказались медузы, обладавшие способностью светиться изнутри. Форскол выловил несколько, и ведро, в котором он их держал, светилось по ночам.
Бауренфейнд жадно следил за горизонтом, ловя момент, когда покажется берег. Но повезло ему лишь однажды, когда яркое солнце вдруг высветило берег Ирландии. В дальнейшем плавании, когда погода то и дело менялась, европейских берегов так и не было видно.
Нибур не отрывался от своих угломерных инструментов. Он был рад возможности проверить свои теоретические познания на деле — определял географические координаты. Правда, ему было доступно лишь определение широты, ибо в то время еще не существовало такого навигационного прибора, как хронометр.
Первые же градусные измерения привели его в растерянность: они свидетельствовали об ошибках в картах. Он проверял себя и перепроверял, но каждый раз убеждался в своей правоте. Значит, карты неточны даже здесь, вблизи европейского побережья? Недаром он сразу же решил отмечать в дневнике широту каждого пункта, встречающегося на пути: «Хельсингёр — 50°57′ северной широты, отклонение магнитной стрелки на запад 14°… Марстренд — 57°49′, Скаген — 57°38′» и т. д., сотни записей. Когда сомневался, шел к морским офицерам, проверял свои данные по их цифрам.