– Жаль, там не пишут, что эти обои смертельно опасны.
Госпожа Окли испуганно ахнула и отпрянула, будто хотела поскорее скрыться от прожигающего взгляда, в котором читалось осуждение, граничащее с презрением, и она, взрослая, образованная женщина, вдруг признала себя бестолковой, никчемной дурехой, чье неведение привело к трагедии.
– В краску добавлен мышьяк, – продолжал специалист, не жалея ее чувств. – При взаимодействии с плесенью образует газообразный яд. Вероятно, им и надышалась ваша няня, упокой Хранитель ее душу.
Умереть от обоев – как ужасно и как нелепо! От представленной картины в глазах помутнело, и госпожа Окли, едва держась на ногах, бросилась прочь из комнаты. Горло схватил спазм, и на миг ей почудилось, что она и впрямь задыхается, пока яд, растекаясь по венам, медленно убивает ее. В панике она вцепилась в перила и свесилась с галереи, рискуя рухнуть вниз головой. Подоспевший специалист придержал ее за локоть и отвел к банкетке. Усадил, дал время оправиться от потрясения.
Постепенно недомогание отступило.
– Значит, дом в порядке? – спросила госпожа Окли и не узнала своего голоса. Блеклый, тихий, дрожащий.
– Любой дом, где кто‑то умер, не может быть в порядке. Но безлюдем он точно не стал. – Специалист замолк, задумчиво покачался с пятки на носок. Его кожаные ботинки, новые, до блеска начищенные, мягко поскрипывали, что действовало на госпожу Окли почти успокаивающе, как и сам голос, уверенный и твердый голос знающего человека: – Если хотите помочь вашему дому, избавьтесь от обоев, выведите плесень и поставьте в комнате настоящие растения.
– И все?
– Еще посоветую не доверять тому, что пишут в рекламных объявлениях. Лет десять назад так продавали сонную одурь для младенцев. «Успокоительный сироп госпожи Уинслоу», слышали о таком?
Госпожа Окли кивнула, не найдя в себе сил, чтобы произнести хотя бы слово. Признаться, после посещения той злополучной комнаты она слабо соображала и не могла взять в толк, какое отношение лекарство для младенцев имеет к тому, что случилось с бедняжкой Клэр. Сидя на низкой банкетке, госпожа Окли исступленно глядела на специалиста, возвышавшегося над ней. Его мрачная задумчивость, заострившая черты лица, прямая осанка и небрежность, с которой он держал руки в карманах пальто, вдруг придали ему недостающей прежде солидности.
– На этом мои полномочия домографа заканчиваются. Завтра вы получите официальное заключение. Я пришлю посыльного.
Госпожа Окли снова кивнула и, несмотря на слабость, вызвалась проводить гостя, испытывая разом благодарность и вину, не решаясь выразить словами ни то, ни другое.
Стоя на обледеневшем крыльце, она совсем не ощущала холода и вдыхала свежий воздух, прояснявший разум.
– Всего доброго, господин Холфильд. Спасибо! – крикнула она вслед, вспомнив наконец, как он представился при встрече.
У ворот домограф обернулся и одарил ее той самой мальчишеской улыбкой, но теперь она вызывала не сомнения, а только надежду, что все наладится и печать трагедии сойдет с лица фамильного особняка Окли.
Глава 1Дом наполовину пуст
Флориана
Оторванная пуговица с платья, круглая, выпуклая, обтянутая коричневой тканью, зажата в потной ладони. Нервные пальцы, привыкшие цепляться за мелкие детали одежды, наказаны – собраны в кулаки. В кабинете душно, шерстяной воротник неприятно колет шею, будто под кожу вгоняют иголки.
Флори старалась не думать об этих неудобствах, пока сидела под пристальным взглядом директрисы. Их разделял широкий письменный стол – пустой, за исключением стопки сшитых бумаг, поверх которых лежали неподвижные обветренные руки госпожи Шарби. Они напоминали дохлых крыс, угодивших в ловушку с клеем.
Монотонный голос ввинчивался в голову, и казалось, что все пространство заполнено им вместо воздуха, а потому и дышать нечем.
– Я позвала вас, – гнусавила директриса, – чтобы обсудить серьезный вопрос. Надеюсь, вы осознаете ответственность за судьбу младшей сестры. Вам, в конце концов, доверили ее опекать, что предполагает заботу.
Слова, слова, пустые слова… Она подходила к сути так долго, словно взбиралась на вершину горы. Флори терпеливо ждала, надеясь, что их встреча сведется к обсуждению неподобающего поведения Офелии. Ее дерзость и острословие уже не раз вызывали недовольство учителей, строго следящих за дисциплиной.
– Ваша первоочередная задача – создать благоприятные условия для жизни подопечной. А вы таскаете девочку по безлюдям. Немыслимо! – Возмущение госпожи Шарби было столь велико, что едва не вытолкнуло ее из-за стола.
– Разве есть бумага, запрещающая жить в безлюдях?
Флори произнесла это своим лучшим тоном: бесцветным, лишенным всяких эмоций и потому сбивающим с толку того, кто ее провоцировал.
– Вы в самом деле не понимаете, почему это плохо? – сдвинув брови, спросила директриса, чье круглое лицо больше не выглядело добродушным.
Флори пропустила вопрос, иначе бы пришлось проводить лекцию о том, что многие ошибочно демонизируют безлюдей, а ей не хотелось задерживаться здесь ни минутой дольше.
– Допустим, понимаю. Но как место жительства влияет на успеваемость Офелии?
– Это влияет на ее судьбу, что куда важнее оценок.
– Если мы переедем, это решит проблему? – примирительно спросила Флори.
– Проблема не в доме, госпожа Гордер, а в вас самой, – уже не скрывая пренебрежения, отрезала директриса. И тогда все встало на свои места.
– Вы хотели сказать, в моей деятельности?
– В том, какой пример вы подаете.
– И какой пример я подаю?
Госпожа Шарби надсадно вздохнула, как подобало преподавательнице, объясняющей нерадивой ученице элементарные вещи.
– Вы состоите в сомнительных отношениях, о которых бесстыдно заявляли во всеуслышание, да еще с тем, кто не раз подвергался арестам.
– А сейчас он занимает должность в городском управлении, – парировала Флори.
– Бахвальство тем, что вы спите с чиновником, не добавляет вам чести, госпожа Гордер, – отчеканила директриса. – Вы не выглядите как образцовая опекунша. Не похоже, что вы заботитесь о сестре и ее нравственном воспитании.
В разговоре возникла пауза: напряженная, давящая. Было слышно, как гудят паровые трубы и позвякивают стекла в рамах.
– Чего вы добиваетесь? – сухо спросила Флори.
Прежде чем ответить, директриса откашлялась, словно после ядовитых слов требовалось прочистить горло.
– Я пытаюсь достучаться до вас и объяснить, что вы не справляетесь. Боюсь, я вынуждена доложить об этом, чтобы инициировать передачу вашей подопечной в компетентные руки.
– Моя сестра не вещь, чтобы передавать ее в чьи‑то руки, – гневно выпалила Флори. Остатки самообладания покинули ее, и уже ничто не могло сдержать бурный поток. – Вы печетесь о чужой нравственности, когда не мешало бы подумать о своей. Вы лжете, прикрываясь заботой о нашей семье, и я знаю, чьи интересы вы защищаете. Но все попытки надавить на меня ничтожны и отвратительны!
Выслушав ее пламенную речь, директриса натужно вздохнула и, словно делая одолжение, проговорила:
– Госпожа Гордер, по-человечески я вам сопереживаю, но чувства к делу не пришьешь. Придется опираться лишь на факты, а они против вас. Вы занимаетесь лженаукой, ведете опасную деятельность и живете в безлюде, под одной крышей с мужчиной, которому не приходитесь ни родственницей, ни супругой. Ваша распущенность – вот что отвратительно! Девочка вступает в такой возраст, когда ей нужен пример благочестия, но что она видит? Я пригласила вас в надежде вразумить, а не пытаться обелить то, что запятнано дочерна. – Она выдержала паузу, чтобы пронаблюдать, какой эффект произвели ее оскорбления. Судя по тому, как дрогнул, почти улыбнувшись, ее большой, лягушачий рот, госпожа Шарби осталась довольна проделанной работой. – Позвольте не напоминать о ваших арестах и отъездах, из-за чего ваша юная сестра неоднократно оставалась без присмотра. Или, что вероятно, в обществе чужого мужчины, что вообще недопустимо в приличном обществе! Этого более чем достаточно, чтобы вернуть ее туда, где о ней позаботятся. В приют.
Приют. Ужасное, гадкое слово. Она произнесла его так легко и небрежно, словно ни разу там не была и не имела представления о том, что происходит в его стенах.
Флори резко встала, не позволяя сказанному окончательно сломить ее.
– Только троньте мою семью. И тогда вы познакомитесь с моей деятельностью ближе, чем вам хотелось бы. Почитайте о Диком доме в газетах, чтобы понимать все риски.
Госпожа Шарби не шелохнулась, только скривила губы.
– Запугать меня вздумали?
– Общаюсь на вашем языке. Другой, очевидно, вам не ведом. – Бросив в директрису уничижительный взгляд, Флори подхватила пальто, висевшее на спинке стула, и решительным шагом вышла из кабинета.
Торопливый стук каблуков эхом разнесся по коридору, пустому в разгар занятий. На ходу продев руки в тесные рукава пальто, она сбежала по лестнице, и до самых школьных ворот ее преследовало чувство, будто директриса наблюдает за ней. Выбравшись из владений госпожи Шарби, Флори скрылась за углом соседнего здания и припала спиной к стене. Сколько бы она ни храбрилась в том кабинете, сейчас, наедине с собой, больше не могла притворяться.
Ее ведь предупреждали, что так и будет; что наступит момент, когда городские власти начнут понимать, как их обвели вокруг пальца, и захотят изменить положение дел.
Многочисленные пожары и проповеди Общины уничтожили половину местных безлюдей, а те, что выжили, стали обузой для города. Их без раздумий продали, полагая, что чужими руками избавляются от груды мусора. Отныне землями владели достопочтенные господа: Гленн и Эверрайн. Богач и аристократ, оба неприкосновенны. Неудивительно, что мишенью стала Флори, принявшая на себя заботу об уцелевших безлюдях и их лютенах. Ее имя упоминали в газетах, ее лицо мелькало на каждом заседании суда, где решалась судьба Протокола. Госпожа Гордер больше не была призраком Пьер-э-Металя. Город признал ее, заметил, принял – и определил во враги.