Евгений ВесникСлово о друге. Про Рекса
Клянусь, всё рассказанное ниже – быль!
1945 г. Восточная Пруссия. Гольдап[1]. Мы взяли город не с первой попытки: наступали – отступали… Наступая, называли город своим именем, отступая – Гольдрапом.
Неделя отдыха. Для артиллеристов на войне такая неделя – чистка стволов, ремонт орудий, постирушки, обучение пополнения, смена обмундирования… Хлопоты.
Во дворе аккуратного, брошенного хозяевами двухэтажного домика, в котором разместилось несколько офицеров, в том числе и я, – курятник, битком набитый насторожённо кудахтающей и кукарекающей живностью: «Кукареку, чужие!» Чистенький коровник – этакая гостиница на 8 коров, уведённых хозяевами, – ещё пахнущий молоком. Да-да! Не навозом, а молоком и сеном! Гараж с четырьмя боксами. В двух – пусто, в третьем – «Опель- Капитан»[2], в четвёртом – новенький восьмицилиндровый, семиместный, с открытой крышей и спицеобразными колесами – «Хорьх»[3]. Мечта!
Всё это – одушевлённые и неодушевлённые свидетельства весьма завидно-добротного немецкого житья-бытья. Через несколько лет оно превратилось в светло-серую среднесоветскую житуху, позволившую переселенцам из Украины, Белоруссии, России, Литвы выращивать на прусской земле по 16–18 центнеров зерна с гектара и приколоть за это орден «на грудь» Калининградской области, напрочь забыв о том, что поверженный враг получал на этой же земле по 50–60 центнеров…
Так вот, всё это житьё-бытьё глядело на нас с каким-то, я бы сказал, осудительным любопытством и всем своим видом словно задавало вопросы: «А дальше что? А с нами что?» – ответить на которые мы, конечно же, были не в состоянии. Лишь предчувствие подсказывало: «Не жить вам так, как жили». Ну а как жить, предчувствие молчало.
В середине двора – собачья будка, на длинной цепи – её квартирант, красавец пёс. Немецкая овчарка. Цепь позволяла ему дотянуться до ворот в коровник, в птичник, до дверей гаража, жилого дома и до озерца-прудика. Этот пёс был единственным «предметом» двора, ни о чём безмолвно не спрашивавшим. Он действовал! Он прогонял нас! Он пугал! Он был принципиален, без устали рычал и гавкал на незваных гостей. Во избежание физических схваток мы были вынуждены забаррикадировать от него вход в наше жилище. Озерца-прудики, а их было многое множество по всей Пруссии, до обработки нашими «тружениками» – теми, кто был ничем, а стал всем, – выглядели «враждебно». Они кишели рыбой, раками, да и вода была в них до безобразия чистой, без цветущих ковром водорослей, – одним словом, непорядок! Правда, надо сказать, через несколько лет всё встало на своё место: озерца-прудики приняли «наш» облик. Красивый ковёр ряски покрыл водоёмы. Раки, которых не успели сожрать, мирно скончались, рыбу выловили в связи с необходимостью поднимать благосостояние народа. И успокоились! Каждый имеет право на отдых. Уж больно отвлекали эти озерца советского труженика от строительства нашего, невиданного доселе будущего.
Однако вернёмся к вражескому псу. Очень он мне понравился. Мордочка и глаза изумительно выразительные. Кокетливо подвижные и часто изменявшие свой рисунок брови – то они обе дугой приподняты, то смыкаются сурово; то одна приподнята, а другая нет. Постоянно менялось положение головы: когда пес лаял, она приподнималась носом вверх и направлялась, как пушка, прямо на тебя или неожиданно склонялась то влево, то вправо. Уши – словно два флажка в руках матроса, передающего сигналы по системе Морзе. Описать этот танец ушей-локаторов просто невозможно! И никакого движения хвостом.
Очень мне хотелось подружиться с псом. Но как? Да ещё за неделю! И всё же я додумался. Я попросил всех, кто разместился в доме, не давать псу еды, не обращать на него никакого внимания и даже иногда бросать в него камушками. Таким образом, на фоне этих неприветливых дядей появлялся я – дядя-ангел, который, стоя сначала на безопасном расстоянии, подкидывал ему то суповые косточки из солдатского котла, то кусочки колбаски, то сладенького чего-либо: сахарку, конфетку или печеньице.
В конце второго дня пес стал взглядом реагировать на кличку Рекс, почему-то присвоенную ему сразу же.
На третий день расстояние между «ангелом» и псом сократилось вдвое, и при желании пёс мог слегка закусить и мной. Но братание развивалось благоприятно. На моё «Рекс!» он движением ушей уже стал как бы отвечать: «Ну, я Рекс! Что дальше?»
Утро четвёртого дня ознаменовалось тем, что, приблизившись к моему новому знакомому с каким-то лакомством, я заметил лёгкое помахивание хвостом – робкое, неритмичное: хвост то замирал, то оживал, то нервно подёргивался, то пару раз резко смахивал пыль с дорожки, на которой лежал. Кто-то когда-то рассказывал мне, что после такого поведения хвоста собака, как правило, агрессивно себя не ведёт.
Я решился на самопожертвование: подошёл и предложил ему какую-то вкуснятину из рук. Пёс посмотрел мне в глаза, лениво поднялся, приблизился к руке, понюхал гостинчик и осторожно-осторожно, прямо-таки максимально интеллигентно, как бы стесняясь, принял его огромными клыками.
Ну что ж, первое лапопожатие состоялось!
Не могу не отвлечься… Осторожность, с какой пёс принял еду, напомнила мне маленький рассказ Анны Владимировны Дуровой[4] – художественной руководительницы уголка им. В. Л. Дурова, названного так в честь её отца, легендарного циркового дрессировщика. 4 мая 1977 года в её кабинете зазвонил телефон. Ей сообщили о смерти мужа – Прова Садовского, художественного руководителя Малого театра; он долго и тяжело болел. Анна Владимировна разрыдалась. Во дворе гулял слонёнок. Он услышал всхлипывания своей воспитательницы, подошёл к окну (кабинет находился на первом этаже), долго разглядывал её, плачущую, надавил своим огромным лбом на решётку открытого окна, сломал её, протянул к лицу Анны Владимировны хобот и его чувствительнейшим окончанием стал осторожно вытирать ей слёзы. «Я уверяю вас – так нежно, так осторожно и ласково человек даже губами сделать подобное не способен!» – говорила потом Анна Владимировна. Откуда такая осторожность, такой такт в поведении животных вообще и у моего нового знакомца в частности? Не знаю…
Итак, первое пожатие лап. В конце пятого дня Рекс позволил мне положить ладонь на свою голову, да ещё так, что глаза оказались прикрытыми ею. Специалисты-собаководы знают, что это означает, – полное, безоговорочное доверие!
Рекс оказался талантливым приятелем. Все семь дней я подавал команды, дублируя немецкие слова русскими, да еще иллюстрируя их жестами. Например, «лиген» – «ложись», «зитцен» – «садись», «фу» – «нельзя», «ком» – «ко мне». Если употреблял только русские слова, то обязательно наглядно показывал, что нужно делать соответственно команде. Если говорил «Бегом!», то бежал вместе с Рексом, если «Голос!» – сам лаял. Очень немного времени прошло после первого «гав-гав» и до дня, когда Рекс стал понимать мои команды уже без немецких слов. Он стал «говорить» со мной на русском языке.
Мы, человеки, тратим на овладение иностранным языком значительно больше сил и времени, нежели их израсходовал мой дружок. Ах, если бы люди могли точно расшифровывать, что означает рык, лай, вой, скулёж собак, они, собаки, попадали бы в институт иностранных языков легче, чем человеки! Люди утратили Божий дар – дар предчувствия. А собаки – не говорящие, но мыслящие существа – дара этого не потеряли. Наша собака, немецкая овчарка Джолли, перед арестом заместителя моего отца[5], жившего с нами в одном доме, всю ночь выла. Всю ночь! Второй раз она выла, увидев плачущую маму, которой сообщили, что в Москве во время командировки арестован отец. Ах, если бы люди, предчувствуя беду, были способны выть, как Джолли! Я думаю, что вой миллионов собак уберегал бы нас, людей, от многих и многих бед…
…Продолжились боевые действия нашей артиллерийской бригады. Мы шли по Восточной Пруссии к Кёнигсбергу. Рекс был всегда со мной, спал, как и я, в кузове крытого мощного «Студебеккера»[6] – американского грузовика. Как правило, ночью военные действия прекращались, всё замирало. Педагогические занятия с Рексом проходили именно в это время – «ночной лицей». Результаты были потрясающими.
8–10 раз ровно в 5:30 утра срабатывал будильник, и каждый раз при этом я подавал синхронно со звонком команду «Голос!» и сам вместе с псом лаял. Пример – лучшее учение! И вот… будильник я не завёл. Хотите верьте, хотите нет: ровно в 5:30 мой дружок залаял! Да как!
Вид у него был ну просто как у получившего пятёрку счастливого ребёнка. Он понимал, что совершил что-то очень правильное и выдающееся: как плетью, размахивал хвостом, счастливый, радостно возбуждённый, лаял, громко поскуливал. Я всеми доступными мне средствами выражения проявлял благодарность за демонстрацию высокого интеллекта и таланта, и это только поддерживало его неистовую радость. Унять его стоило большого труда.
Но стоило мне как-то утром не выказать восхищения в его адрес (а он все последующие дни продолжал меня будить ровно в 5:30), а наоборот, очень сухо сказать: «Фу! Тихо! Фу! Нельзя лаять! Фу!» – как он моментально сник, чихнул почему-то, облизнулся, высунул язык и, часто дыша, уставился на меня в ожидании последующих указаний. И опять – хотите верьте, хотите нет – на следующее утро не разбудил меня, а спокойно ждал, когда я проснусь.
Я проводил опыты: заводил будильник и на 6 часов, и на 7, и снова на 5:30. Достаточно было два утра подряд, просыпаясь по звонку, скомандовать «Голос!» и самому немножко полаять, как на третий день он будил меня в соответствующее время без звонка! Чудо!