— А что случилось?
— Потом расскажу.
Они разошлись, обслужили еще двух покупательниц и опять встретились у перегородки. Поведение Наили сохраняло всю ту же загадочную нервозность.
— А что все-таки случилось?
Наиля не очень охотно, в нескольких словах пересказала содержание разговора в кабинете и, заканчивая, подвела итог: «Надо дать кому-то из налоговой, чтобы от нас отвязались, денег он не берет».
— И что ты решила?
— За меня уже решили. — Наиля отвернулась и стала складывать в холодильник батоны недавно привезенной московской колбасы. Сева отошла от перегородки.
Ровно в шесть в магазин вошел тот, кого они ждали. Предупредить его об отмене вечерней встречи не удалось, и он пришел с цветами.
— Я сама все объясню, не волнуйся. — Наиля говорила быстро, полушепотом, почти не шевеля губами, одновременно она улыбалась приближающемуся к ним мужчине.
Издали он выглядел гораздо моложе своих шестидесяти лет. Но и у прилавка его пересеченное несколькими глубокими морщинами лицо не казалось старым. А чуть длинноватый прямой нос, красиво поседевшие волосы и светлые глаза понравились Севе в первый же день его появления в магазине.
Примерно раз в неделю он, покупая у них колбасу, перебрасывался несколькими фразами с Наилей, но никогда не пытался заговорить с Севой. Казалось, что она его совсем не интересует. Но однажды он подошел к ее прилавку, постоял некоторое время, молча глядя на нее, и вдруг негромко сказал:
— Будь я лет на двадцать моложе, то женился бы на тебе.
Сева смутилась и отошла вглубь своего крошечного отдела, а Наиля поспешила на помощь к подруге.
— Сева у нас девушка серьезная и не любит пустых разговоров на такие темы.
— Я тоже серьезный человек, — возразил он, — и давно предложил бы ей руку и сердце, если бы не был таким старым.
Наиля тоже считала, что он староват, но не отрицала и его несомненные достоинства: хорош собой, элегантен, много лет жил в Москве и, говорят, имеет там квартиру. Сева отмалчивалась. Так продолжалось еще несколько месяцев. Но однажды на прямой вопрос Наили она ответила, что возрастная разница ее совсем не пугает. И Наиля тотчас же взяла все в свои руки, вскоре был определен день, когда они должны были встретиться в ресторане «Ист-Вест», где по пятницам и субботам пел муж Наили.
Получив заверения, что в самые ближайшие дни их встреча все же состоится, Эльдар оставил цветы на прилавке рыбного отдела и вышел из магазина.
В лицо ударил жаркий и влажный воздух улицы; вдруг захотелось присесть на бортик магазинной витрины. Эта невысокая полногрудая продавщица, похожая на девушек его юности, вернула сердцу чувствительность, подавленную двумя неудачными браками и десятком любовных связей. Чтобы снять неожиданно возникшее ощущение удушья, он сделал несколько глубоких вдохов.
Близко к тротуару проехал «Мерседес». За рулем сидел Муртуз. Приветливо улыбнувшись, он проехал мимо своего магазина и остановил машину у давно некрашенной двери библиотеки.
Эльдар давно знал этого типа. При встречах в магазине они вежливо раскланивались. Однажды Муртуз позволил себе вольность, и пришлось его одернуть. Прозвище Делец, о котором вспомнил Муртуз, приклеилось к Эльдару в послевоенные годы. За месяц до смерти давно болевшая мать попросила спрятать ее обручальное кольцо и несколько серебряных подстаканников — все, что у них осталось ценного, — чтобы их не пропил пьяница-отчим. Пришлось наврать отчиму, что кольцо и подстаканники давно проданы; тот, разозлившись, обозвал его Дельцом, и это прозвище вытеснило первую кличку — с семи лет друзья называли его Яйцом из-за того, что он регулярно побеждал их в яичных боях; по праздникам на Новруз-байрам и в православную Пасху ему удавалось притащить домой десятки битых крашеных яиц.
Клички были у всех его друзей, так уж повелось с детства, но пользоваться ими разрешали далеко не всем. И он напомнил об этом Муртузу.
Отойдя от магазина, Эльдар оглянулся — «Мерседес» все еще стоял у деревянной двери библиотеки, в которую много лет назад их привел Алик. Он, простой водитель грузовика, имел абонемент, по которому получал сразу много книг. Дюма, Вальтер Скотт, Майн Рид, Жюль Верн, Конан Дойль, Джек Лондон, Мопассан, Шейнин, Анатолий Рыбаков, Беляев, Ефремов — все это читалось запоем, и обернутые в газету книги ходили по кругу. Каждый вечер Алик, который был старше их лет на десять, тщательно регистрировал в толстой тетради дату перехода книг от одного читателя к другому и раз в неделю отправлялся за них отчитываться.
Квадратный, в четыре окна читальный зал библиотеки был для них тогда вторым домом; они делали здесь уроки, играли в шахматы и много читали. Когда их голоса превышали требуемый уровень тишины, библиотекарша Мария Николаевна отрывала взгляд от лежащей перед ней книги, и над невысокой конторкой появлялось ее освещенное лампой лицо. Тишина в полутьме зала сразу восстанавливалась.
За два года они прочитали больше книг, чем за всю оставшуюся жизнь.
Иногда читальный зал посещала Дора, дочь живущего по соседству адвоката Гинзбурга. В эту тринадцатилетнюю девочку с покачивающейся при каждом движении взрослой грудью, выпуклыми серыми глазами и аккуратным маленьким ротиком были влюблены все поголовно. Но попытки наладить с ней отношения более тесные, чем соседские, не удавалось никому. Тем не менее они продолжали увиваться за ней, уже тогда понимая, что даже безответная любовь лучше, чем жизнь без любви.
Все это промелькнуло в памяти за двадцать шагов между магазином и ближайшим телефоном-автоматом. Роясь в карманах в поисках монеты, Эльдар обернулся еще раз и увидел, что автомобиль Муртуза все еще стоит у входа в библиотеку.
Что могло там понадобиться Муртузу? И жива ли еще Мария Николаевна?..
Эльдар набрал номер; жена академика не очень охотно позвала мужа к телефону. Услышав предложение Эльдара встретиться сегодня, Академик громко выругался.
— Ты что, совсем охренел?! Вчера отменил встречу, сегодня у тебя опять появилось время, что за капризы?
— Так получилось. Но если у вас проблемы, давайте в другой раз.
— Что делать с охраной?! — продолжал возмущаться Академик. — Я только что пришел с работы и отпустил охрану.
— Какую охрану?
— Обыкновенную, — он сбавил тон. — Ладно, хрен с тобой. Когда встретимся?
— Когда скажете.
— В восемь часов в «Голубом Дунае».
Неточно положенная трубка скользнула по гладкому аппарату телефона и упала на пол. Жена Академика поднесла ее к уху; на линии что-то слабо щелкнуло, звук зуммера усилился.
— Так я и думала — опять подслушивают.
Академик поправил войлочную абхазскую шапку со свисающей на бок кисточкой (он напяливал ее на голову, как только входил в дом) и прилег на диван. Жена принялась накрывать на стол, стараясь не шуметь, — тугая белая повязка, видневшаяся из-под шапки, напоминала о том, что головная боль, преследующая мужа многие годы, к вечеру усилилась.
Она решилась прервать молчание, когда муж наконец встал с дивана и сел за стол.
— Что за встреча такая важная? Может, на завтра ее перенесем?
— Завтра я занят. Мы уже целый месяц пытаемся встретиться.
— Может, ты вызовешь охрану?
— Неудобно, они только уехали.
— Это их работа.
— Разок обойдусь без охраны.
Она не стала спорить, надеясь, что он сам изменит свое решение.
Но он не изменил.
Белый автофургон с прослушивающей аппаратурой стоял метрах в двадцати от дома. Как только машина с охраной уехала, связист в гражданской одежде лениво приподнялся с потертого кожаного диванчика, щелкнул никелированным тумблером и надел наушники. Из разговора Академика с женой стало понятно, что он повторно охрану не вызовет. Эта важная информация тотчас же была передана дежурному диспетчеру в центральный офис.
До встречи с Академиком оставалось два часа, и можно было провести это время дома, но Главпочтамт был ближе, и там наверняка работал кондиционер. Жара продолжала душить, и переход длиною в несколько кварталов затянулся на полчаса.
На переговорном пункте было малолюдно. Один автомат заклинило, и худая, жилистая женщина со вздувшимися на шее венами яростно била по нему кулаком. Эльдар отошел к самому дальнему аппарату, хотя кондиционер в этом углу не работал.
Аида была дома; разговор, как всегда, получился длинным — ее интересовали все подробности бакинской жизни.
Бедная Аида! Как не хотелось ей уезжать из Баку! Даже после того, как азербайджанцы были изгнаны из Армении, а в ответ ударил страшный бумеранг сумгаитских и бакинских погромов, организованных спецслужбами, она, как и десятки тысяч других армянок — матерей, жен, дочерей, — понимала, что искусственно созданная волна насилия рано или поздно схлынет. И осталась в Баку. И все же что-то заставило ее поменять решение — однажды она вдруг собрала всех друзей, накрыла роскошный стол, спела на прощание свою любимую арию из оперы «Норма», и они все вместе отвезли ее в аэропорт к московскому рейсу…
Эльдар шел к «Голубому Дунаю» пешком, держась теневой стороны улиц.
На пересечении Телефонной и проспекта Ленина он остановился. Новых названий улиц он не знал — Телефонную долго называли улицей 28 апреля в честь какого-то советского праздника, а потом переименовали в 28 мая, отдав дань Демократической республике, просуществовавшей двадцать три месяца в 1918–1920 годах. Эти неполные два года, несомненно, справедливо считаются вершинной точкой истории Азербайджана; но улица, переименованная в честь великих событий спустя пятьдесят лет, стала местом самого большого унижения в его жизни.
Произошло это в 1970 году. Он только что развелся с первой женой, Фаридой, оказавшейся лейтенантом госбезопасности. Примерно тогда же возникло ощущение, что восторженные оценки его способностей, которые он слышал с детства, сильно преувеличены. Окружение из самых выдающихся астрофизиков страны продолжало связывать с ним большие надежды, но он понимал, что вольно или невольно вводит их в заблуждение. Вот тогда-то его потянуло на родину к друзьям; в конце шестидесятых они виделись редко, когда кто-то из них приезжал в Москву за мебелью. Покупку оформляли на его паспорт, и раз в два-три месяца огромные коробки вносили в его однокомнатную квартиру на первом этаже, а через пару недель увозили в Баку.