Ему хотелось плакать.
– Придумали, но другое, ты сочинил что-то очень свое. Слышу тут и твою грусть, и томление, и восторг… Тришка-то недаром заслушался.
Кот, услышав свое имя, немедленно спружинил на пол и начал тереться о ноги Анны Даниловны.
– Ты не хочешь, – бабушка на миг задумалась, – заняться композицией? Родители в исполнители тебя тянут, а тебе, понятно, скучно! Но сочинять, сочинять – это твое!
Бабушка тряхнула головой.
– Мама моя в юности сочиняла. И сонаты, и вальсы, и вот такие же прелюдии… Вот он, композиторский ген, а я уже и не надеялась.
В саду защелкал соловей. Тришка сейчас же спрыгнул на пол и побежал в сад. А соловей уже булькал, свистел, полоскал горлышком, трещал и рассыпался мелкими бусинками:
Пинь, пинь. Уррррр
Чинь пиу чинь пиу
Иу иу иу плюх
Пинь пинь пинь
Ий ий ий
Чирик
Рррррррррр.
Анна Даниловна вышла на крыльцо, посмотрела в золотистое вечереющее небо, на красные и желтые розы у самого дома, на косматые розовые пионы, нежно-фиолетовые ирисы и разноцветные флоксы.
– Ради такого не грех и внеурочную, – улыбнулась внуку бабушка, закурила и выпустила в небо стайку полупрозрачных лиловых колечек.
Вечером Стасик отправился на любимый пригорок с сосной. Воздух отсырел, ласточки летали совсем низко, явно близился дождь, долгожданный, за эти дни все уже устали от жары.
Интернет поймался сразу же. Юлька была в сети.
«Сочинил музыку в твою честь. Шлю запись», – написал и решительно нажал на «отправить».
Ответ пришел через десять минут.
«Я послушала. Стасик, ты – гений!!! Поедем кататься, как вернешься?! С наступающим, у тебя ведь завтра?»
Следующим прилетел стикер. Навстречу ему мчалась голубая птичка, в клювике она зажала большое красное сердце.
Тренировки по плаванию
Мужа я полюбила на семнадцатом году совместной жизни. Что самое смешное, в точности под Новый год. Получился вроде как подарок.
Почему? Не из-за праздника, конечно, просто Ромочка наш вырос. Летом еще начал бриться, а когда долго не брился – обрастал по подбородку мхом, такими кусточками темными, кудрявыми. Я вдруг увидела: красивый! И не потому, что сын мой, вот совсем не поэтому, а правда, чистая, как его детские слезы.
И ведь не одна я это заметила – в сентябре, как в школу снова пошел, отбою не стало. И звонили, и писали, но Ромочка всех отвергал, пока сам не втюрился. Как нарочно, безответно. Алена эта Федорова – до смерти буду помнить – его не любила. Вот так угораздило. В их-то годы – что они умеют? Только даже и щенячье, на что в шестнадцать лет способны, Алена к нему не испытывала. Но и от себя не гнала, придерживала. Он ей создавал хорошую репутацию в классе. Девочка при мальчике – совсем не то, что без. Вот и держала на привязи. Но Ромочка все это чувствовал и сильно страдал.
Тут-то я и пригляделась к своему Гене, и как прозрела. Хотя ведь что я в Ромочкины-то годы говорила: «Вот что угодно, девочки, но за человека по имени Геннадий замуж я не выйду! Никогда. И за Вениамина, одно и то же». Как в воду глядела, только наоборот.
А вышло вот как.
Гена спас меня, так получилось, но благодарности к нему я никогда не испытывала. Любовь у меня главная случилась до него задолго, и какая. Сначала-то я влюблялась во всех подряд. Как окошко какое было внутри распахнуто, и каждый, кто посимпатичней мимо проходил – одноклассники, однокурсники потом, преподаватели – из тех, кто помоложе да посимпатичнее, один знаменитый актер даже, – на всех я западала. Но это как ветерки были: полюблю-полюблю денек, другой, неделю, один раз почти месяц выдержала, но быстро и выдувало, проехали, дальше мчимся. А тут – началось.
Перво-наперво красавец он был буквально писаный: золотые кудри, глаза ясные-синие, ну, чистый Олег Стриженов в молодости. Познакомились мы у подруги моей, Васи, на ее, между прочим, свадьбе. Не заметить его было невозможно, и втюхалась я с первого же взгляда. Встречались мы потом полтора года, пока Сережик мой не отвалил вдруг в Америку, причем совершенно молча. Как был, так и сплыл – сгинул из зоны видимости без объяснений.
Уж как я его искала! Везде! Милицию на ноги подняла, но уже и узнав, что случилось, поверить не могла – как? Как можно было так взять и исчезнуть? В субботу сходили с ним в Парк культуры, на колесе обозрения катались, практически единственные – холод стоял! Декабрь месяц, морозище, елки везде уже горели. Он мне руки все время тер, глупости говорил какие-то смешные, и ржали мы, как дети малые, ну это вообще мы часто, а в воскресенье он к телефону уже не подходил. В понедельник тоже. Во вторник я сама к нему в общежитие поехала, на край света почти, в Строгино – шла по ветру на горочку, так меня там и на порог не пустили. Потом-то я выяснила, его уже и не было в это время в стране, он в понедельник улетел, накануне как раз. Ни слова мне не сказав!
Потом я вспомнила, конечно, я ж с ним, дура, все про Новый год пыталась поговорить, как справлять будем, мечтала, как за город вместе поедем, однокурсники мои очень звали, планы разные строила, а он никак этого не поддерживал. Только все смотрел молча, что у нас кончалось одним. Поцелуями.
Так я и попала в психушку, на нервной почве, ничего, выкарабкалась, Гене как раз благодаря. Но пока таблетки глотала, всю эту историю постаралась выжечь – и выжгла. Почти. Только единственное забыть не могла, как совсем в начале еще нес меня Сережечка до метро на руках, дождь льет, воды по колено, а мне срочно нужно на экзамен по философии, преподша такая злючка была! Но как до метро дойти – науке неведомо, настоящее наводнение. Буквально по колено воды, стоки не работают. Так он подхватил меня и понес, сильный был очень человек, спортсмен же – несет, а я держу над нами свой синий в цветной горошек зонтик, но что-то мало это помогает, заливает со всех сторон! Я в одном сарафане, с утра жара была, мерзну жутко, смеюсь от стеснительности, а он сжимает меня крепко-крепко и не улыбается, только в глаза глядит, как всегда, прямо, ровно и так чисто, ясно – вот это забыть не могла, и каждый раз казалось: как я могла, нужно было получше разобраться тогда, в чем дело, и все-таки найти его, может, даже в Америку за ним поехать. Тогда все, все бы могло сложиться по-другому!
Гена приходил в психушку к матери, соседке моей по палате, она была у него с сильным приветом, но довольно тихая. А может, это накачали ее, галочкой. Мне что, я хоть и в отключке, но матери его помогала – она есть не хотела и ходила у него еле-еле, я ее каждый раз уговаривала и водила то на обед, то на ужин, то в туалет. Гена за мать сильно меня благодарил, так и познакомились, а как вышла я на волю, встречаться начали. Был он меня на восемь лет старше, ни разу не женат. Мне всё руки на себя наложить хотелось, а он меня утешал и сильно поддерживал морально – натренировался уже на маме-то, неплохо, кстати, получалось. Более-менее я успокоилась. Потом и замуж позвал. Для бедной Тани все были жребии равны, как в школе мы учили, – я согласилась.
Родили мы вскоре Ромочку. Сынок был похож не на Гену, а на того… тренера! Такие ж глаза – серое с ярко-голубым намешано, и так же цвет меняют от освещения – иногда синие-синие, как небо летом, ослепнешь, а то – сталь. Это при том, что и у меня, и у Гены глаза темно-карие. Не только глаза – ушки той же формы у Ромочки были: чуть отогнутые сверху, и даже форма черепа! И какой высокий, стройный потом вымахал, хотя мы с Генкой оба низкие. Но есть, говорят, такое явление, телегония. С научной точки зрения это, конечно, бред, я не спорю, но ведь факт тоже перед глазами. И факт этот – мой Ромочка. Только смуглый он вышел в Гену – там вся их родня по отцу из Молдавии.
Рос Рома добрым мальчиком, рисовал хорошо, собирался стать дизайнером, и вот напасть. Влюбился в эту Алену, да так, как только в шестнадцать лет случается. Спать перестал, все чего-то рисует да эсэмэски ей эсэмэсит. И нет бы отшила его, так и не отшивает, но особенно и не откликается, а он вот буквально худеет на глазах. Жаль до слез, а как поможешь? Тут звонит его классная руководительница: ваш сын три недели не был в школе, всё в порядке? Как не был? Каждое утро уходил, с рюкзаком, учебниками, вот только, оказывается, не в школу. Призвала я Рому, он на все вопросы отмалчивается, на контакт не идет и смотрит до того… странно! Отсутствующе так. Уговорила его сходить к психологу, но большого толку от этого не получилось, точнее, совет ее был – куда-нибудь переехать, в новое место, в новую обстановку. Но куда же тут переедешь, осталось-то год в этой школе домучиться, и потом, какая разница – все равно и по интернету, и по телефону все друг с другом сейчас связаны. И я надеялась, что как-нибудь постепенно все у Ромы пройдет.
Папа наш вечно на работе, в автосалоне своем, начну ему вечером жаловаться, хочу посоветоваться – молчит; а однажды как сказанет: «Ну а что ты хочешь, Надь, наследственность. Мать моя из депрессий не вылезала, и с тобой мы где познакомились, помнишь ли?» Вдруг вскакивает и к Ромке в комнату – раз, а я – следом бегу! Берет его за грудки, мрачно так, и говорит: «Будешь мать расстраивать, не будешь в школу ходить, ты мне не сын. Дома можешь не появляться!» Ромочка на это смолчал, а потом, как мы с отцом вернулись на кухню, тихо-тихо собрал вещички и вышел. Ночевать не вернулся, на мобильный не отвечал.
Что за ночь мы пережили, рассказывать не буду. Утром пришла эсэмэска: «Мама, всё ок». И опять ни слуху ни духу. Еще два дня прошло. В школу идти выяснять не хочется – выгонят его, будет на плохом счету. Кое-как разведали, что ночует он у друзей, по очереди. Вернулся домой только через восемь дней. Гена вообще с ним не разговаривает, но хотя бы и не трогает, все-таки уговорила его. Что ж, такое время у мальчика, надо пережить. Хотя как пережить – непонятно. И Алена эта вроде как в конце концов вообще его бросила, с другим кем-то начала гулять, вышла уже, значит, в тираж. Ромочка буквально почернел весь. Даже рисовать больше не рисует, целыми днями сидит у себя в комнате и слушает музыку. На все вопросы глядит исподлобья и говорить не хочет. Только с каждым днем всё худее. Бородой зарос, одни глазки серо-голубые остались.