На стене смутно белела афиша. Мурин сорвал ее, подошел с ней ближе к свету, лившемуся сквозь распахнутую дверь. Афиша была написана по-французски от руки. Водевиль «Игра любви и случая». Он стал читать фамилии актеров и актрис. «Фюзи… Домерг… Сестры Ламираль». «Сестры!» – недоверчиво фыркнул Мурин: наверняка мамаша с дочкой. Только одна фамилия не выглядела французской – режиссер Шольц. Луиза Бопра в афише не упоминалась вовсе. Видимо, Арман угадал: не тот уровень. Или Луиза наврала о себе соотечественникам, виноват, московским патриотам, вместе с которыми пряталась в подвалах. Где ж тогда ее искать?
В самом низу афиши была указана цена билетов. При виде нее Мурин вскинул брови. Даже главный балетмейстер довоенного петербургского театра господин Дидло не позволял себе такого, хотя его цыпочки были… Шелест – ясно различимый в гулкой тишине – заставил Мурина мигом забыть о балетных ножках и навострить уши. Звук донесся откуда-то поодаль, из темной глубины. Мурин развернулся. Замер. Глаза не различали ни зги. Это был не шепоток сквозняка или ветра, не шорох пробежавшей мыши. Его произвел крупный зверь: человек. Мародеры? Мурин немедленно пожалел, что сам не таился. Пистолет он так и сжимал в руке после встречи с четырьмя поклонниками Мельпомены. Он тихо приподнял его, готовый спустить курок. Сглотнул. Затаил дыхание.
Но больше не раздалось ни звука.
Мурин решил вернуться тем же путем, что приехал.
На углу Никитской и какой-то другой улицы, кривой и маленькой, заметил казачий патруль. Казаки преградили путь телеге, запряженной коренастым косматым коньком. Возница – такой же косматый и коренастый – стоял рядом и мял шапку. Казацкий старшина распекал его, до Мурина отчетливо доносилось только одно: «С-скотина!» Он подъехал ближе, на топот обернулись и казаки, и мужик.
– Что он натворил? – кивнул подбородком Мурин.
– Мародер, – бросил старшина.
– Я не мандрадер, – пробубнил тот.
Старшина вскинулся:
– Точно! Вор ты! Сам скажи: вор я. Вор! А? Молчишь? Язык засосал? С-скотина! Знаешь, что с такими, как ты, приказано делать? С-скотина!
Мурин из седла видел, что телега была пуста. Только на дне валялась рогожка.
– У него ж ничего с собой нет. В чем вы его обвиняете?
Казацкий старшина зыркнул на Мурина, накинулся:
– Вам тут что, ротмистр? Манеж? Какого черта вы один катаетесь? Приказ не слыхали?
Мурин сузил глаза, процедил отчетливо:
– Сдайте. Назад.
Тот запнулся, на скулах выступили красные пятна. Отмахнулся:
– К черту. Валяйте. Коли жить надоело.
Мурин с места не двинулся.
– Почему вы его остановили? – И миролюбиво добавил: – Я правда спрашиваю.
Старшина покосился все еще задиристо:
– Вам зачем?
– Если он в этих местах ошивался, то может знать… Я пытаюсь разыскать… дело в том, что…
Он был в затруднении. Старшина понял его по-своему. Взгляд смягчился, голос окрасился сочувствием:
– Семья у вас в этих местах жила?
Мурин не успел ответить ни правду, ни неправду. Старшина снова начал брызгать слюной:
– Только ничего этот мерзавец не знает. Он всю войну у себя на печи сидел. А как Бонапарт ушел, этот – шмыг. Грабить. Вон, телега пустая. Рассчитывал полнешеньким выехать…
Мурин вспомнил мужиков с сундуками и сказки про голодных деток. В голове зазвучал голос Армана: каждый проходимец будет читать вас как раскрытую книгу. Тогда Мурину показалось, что грустный. Сейчас – что насмешливый. Уши побагровели. А старшина тем временем разорялся, жилы на шее натянулись:
– …Тут ты не ошибся! С-скотина! Мы тебе ее сейчас живо наполним. Небыков, – обратился к одному из казаков, – отведи его к похоронной роте.
– Как? – поразился Мурин.
– А что?
– Да хоть и мародер. Самосуд никто не дозволял.
Старшина пихнул его в грудь. Мурин пихнул в ответ. Двое других казаков тотчас напружинились, навострили пики. У мужика забегали глаза: он почуял близость заварухи, под шумок решил дать деру. Но заварухи не случилось. Старшина похлопал Мурина по плечу. Так что тот накренился в седле.
– Самосуд? Окститесь… офицер, – закончил таким тоном и с таким взглядом, что Мурин без труда прочел: «Сопляк».
Остальные казаки тоже прочли – и осклабились.
Старшина стал объяснять чуть не по складам, как для несмышленыша:
– Он поедет вывозить трупы, которые собирают по улицам. В Москве хоронить теперь запрещено. Уж больно их много. Заразы боятся. Приказ коменданта. – Отъехал от Мурина, завис над мужиком. – Понял, падла? Послужишь отечеству.
Казак по имени Небыков кольнул мужика пикой, подгоняя: «Давай, шевелись».
– …С-скотина, – сплюнул старшина.
Мурин проклинал себя за глупость.
– Мне просто показалось…
– Ну так креститесь, когда кажется! – Впрочем, старшина остыл так же быстро, как только что вскинулся. – Ладно. Бывает. Все сейчас не в себе.
Мурин поспешил воспользоваться этой новой переменой его настроения:
– Как давно вы объезжаете дозорами эту часть города?
– С самого первого дня. Если вы имущество свое пытаетесь отыскать, то мой совет: бросьте. Здесь всё растащили. Сами видели гуся.
– Вы не пытались их остановить?
Тот обжег его взглядом:
– Колоть баб и мужиков? Ради барахла, которое даже не мое? Нет, сударь, мне стало тошно, но не более того. Прощайте! – Он тронул с места.
Казаки пристроились следом. Три спины, три крупа, три хвоста.
– Я разыскиваю здесь человека. Женщину!
Старшина натянул поводья. Казацкие кони встали. Мурин снова с ним поравнялся. Теперь три пары голубых глаз смотрели на него с интересом.
– Она ваша… – вопросительно начал старшина.
– Не могу ответить, – быстро перебил Мурин, отведя глаза. «Но это ведь правда! Я о ней почти ничего не знаю», – успокоил свою совесть.
– Что ж, дело молодое… – Лица казаков окрасились сочувствием, которое вогнало Мурина в краску.
Он показал на особняк, из которого вышел:
– Застали ли вы кого-нибудь в этом доме?
– Увы. Ни единой особы женского пола. Только какой-то немец болтался. Он, впрочем, вовсю балаболил по-русски. Утверждал, что московский купец. То ли Штрудель, то ли Штоль.
– Шольц, – подсказал казак по фамилии Небыков.
Мурин обернулся на него, вспомнив имя на афише – режиссер Шольц. Небыков объяснил:
– Я свел его к коменданту. Уж больно складно по-русски мараковал. Пусть сами глядят, что за немец такой и зачем в Москве оставался.
Старшина посмотрел на Мурина сочувственно:
– Не вешайте нос, юноша. Коль жива, отыщется ваша зазноба, – и дал поводья своему лопоухому жеребцу.
– Она вовсе мне не…
Небыков задорно крякнул, подкрутил ус. Мурин оскорбился. Но казачий патруль уже оставил его позади, продолжив привычный объезд. Три спины, три крупа, три хвоста, топот дюжины копыт.
«…Сами вы… юноши».
Глава 7
Мурин заплутал всего дважды и всего четыре раза свернул не туда, пока нашел, где располагался временный комендант, у которого он рассчитывал навести справки о задержанном казаками немце по фамилии Шольц. На его счастье, людей на улицах прибавлялось с каждым днем, и всякий раз находился москвич, который указывал Мурину верную дорогу. К этому все еще трудно было привыкнуть: какие-то части города являли собой страшную картину – пепелища, пожарища, обгорелые печные трубы среди пустырей на месте прежних усадеб с садами, а какие-то – не пострадали хотя бы внешне. Разве что были разграблены. Теперь, когда жители, бежавшие из Москвы накануне вступления Наполеона и попрятавшиеся в окрестных городках, возвращались, по улицам Москвы, как сок по жилам дерева, потихоньку начинала струиться обычная городская жизнь, город на глазах оживал. Разбирали завалы, поправляли разрушенное. Все чаще слышал Мурин стук топоров, визг пил, треск телег. А один раз до него донесся даже запах свежего хлеба, и по тому, как конь встряхнул мордой, Мурин понял, что его товарищ изумился не меньше.
Комендант помещался на территории Кремля. Еще никогда Мурин не видал столь старинных русских сооружений. Остановив Азамата и спрыгнув из седла, он задрал голову, осмотрелся с любопытством. В Петербурге все было современным, новым. Не таким, как здесь. Мурин чувствовал себя путешественником в незнакомой стране.
– Вам кого? – окликнул вдруг голос, и Мурину пришлось прервать осмотр кремлевских достопримечательностей.
Из полосатой будки высунулся человек в буром сюртуке. Как бы извиняясь за небритое лицо, пригладил лохмы. Глаза были под цвет сюртука, они так и буравили Мурина, а на физиономии было написано недовольство должностного лица, которого оторвали от занятий чрезвычайной важности. Мелкая сошка, понял Мурин; но и мелкие сошки могут сильно затруднить жизнь, если им не оказать почтение, которого они ожидают.
Мурин бросил гадать, какую должность этот человек занимал, и представился по всей форме.
– Что у вас за дело?
– Я разыскиваю человека по имени Шольц, несколько дней назад он был приведен сюда казачьим патрулем с Большой Никитской.
– Я – Шольц.
Мурин не мог бы изумиться более. Вопросы наползли один на другой: вы? – но как? – здесь? – почему? – что это значит?
Человек сложил руки на груди и опередил его:
– Что вам угодно?
Мурин решил не ломать голову. В этой Москве привычная жизнь разрушилась, а в хаосе, который наступил, было возможно все. «Как бы то ни было».
– Я хочу расспросить вас о французском театре на Никитской, в котором вы служили режиссером.
– К вашим услугам. Только театр – не французский. Все артисты и художники – граждане мира.
– Хорошо. Меня интересуют особы, которые в нем служили под вашим началом.
– …Театр как таковой не имеет национальности. Искусство объемлет мир и не признает границ.
Кадык на тощей шее дергался. Галстука на гражданине мира не было. Мурин понял, что разговор не будет легким.
– Вы, безусловно, правы, – поспешил согласиться он.