Что пришлось пережить нашим героям в этот долгий месяц, вам расскажет и безыскусственная солдатская песнь, составленная на этот случай.
Нука, вспомните ребята,
Как стояли в Зырянах,
Как не раз Хаджи-Мурата
Мы пугали на горах.
Бусурманин враг лукавый,
Вздумал с ними пошутить,
Окружили все заставы.
Ну нас голодом морить!
Мы рогатую скотину
Прежде съели, ай люли!
А потом и лошадину
Заварили, запекли.
Вместо соли мы солили
Из патронов порошком,
Сено в трубочках курили.
Распрощались с табачком.
Обносились, оборвались,
С плеч свалилось все долой.
Тогда-то мы хлопот набрались,
Чтоб управиться с зимой.
Мы рогожи подстилали
Вместо бурок и плащей;
Ноги в кожи зашивали
После съеденных коней.
Эх припомните ребята,
Как мы бились в Зырянах.
И Шамиля супостата
Припугнули мы в горах.
Помянем здесь добрым словом рядового нашего полка Тильченко.
Осенью 1843 года, когда Аварский отряд Пассека, с 1-м баталионом нашего полка находился еще в Хунзахе, другой отряд, в котором был и 2-й баталион ширванцев, под начальством полковника Ясинского, находился в укреплении Балаканах.
В ноябре этот отряд был окружен многочисленными скопищами Шамиля и нужно было, во что бы то ни стало доставить известие об этом Пассеку в Хунзах. Много явилось охотников выполнить это трудное поручение; Жребий выпал на сапера Ефина и на рядового нашего полка Тильченко.
Перед отправлением они обмылись и надели чистое белье; так всегда делали кавказские солдаты, готовясь к жаркому бою, или идя на опасное дело: убитых никогда не обмывали и хоронили по большой части в том белье, в каком нх застала смерть. По понятию, распространенному тогда в войсках, убитый сам себя обмывал своею кровью. Помолившись Богу, они оделись в бурки и папахи, захватили ружья и отправились в опасный путь, благословляемые товарищами.
Принимая от Ясинского пакет, они попросили сделать его поменьше: «Не ровен час, как попадешься нехристям, то они и узнают, что там вы изволили написать, а если сделать поменьше, то как-нибудь можно и проглотить; а там ищи в солдатском животе, напутаешься.»
Много раз были они на волос от смерти, много раз приходилось им быть в нескольких шагах от неприятельского часового. В темноте они наткнулись на стадо баранов, и это их чуть не погубило: подойди они близко, собаки сейчас выдали бы их. Но они вовремя заметили и обошли его.
Бог хранил их, и они, благополучно пройдя все 40 верст от Балаканов, доставили пакет Пассеку. Солдаты в Хунзахе сначала относились к ним очень недоверчиво, принимая их за беглых; настоящее назначение их держалось в секрете. Когда им сказали, что это бежавшие из плена, это не улучшило их отношения. «Повесить бы их, а не хлебом кормить, – говорили они, – плохой тот солдат, который попадает в плен; лучше умереть, чем отдаться живым в руки; просто бежали, а теперь и рассказывают, что в плену были».
Пришел дежурный офицер и объявил, что подполковник Пассек по бумагам убедился в их невиновности и что, кроме того, они оказали какую-то важную услугу.
Мигом все изменилось: солдаты бросились к своим новым товарищам, и все, наперерыв, старались их угостить, или оказать им какую-либо услугу. Так крепко сидело тогда в каждом солдате понятие о воинской доблести.
Через два дня они отправились с пакетом обратно к Балаканы.
«Если я буду жив, то узнает об вас батюшка Царь», – такими словами проводил их подполковник Пассек.
Столь же благополучен был и обратный путь. Только в 1½ верстах от укрепления их узнали горцы и стали преследовать. Как на грех, Ефин споткнулся, упал под гору и сильно ударился грудью о камень; не потеряв присутствия духа, он быстро поднялся при помощи Тильченки, и оба пустились бежать; вскоре они наткнулись на наш пикет.
Не описать той радости, какая была при встрече товарищей. Полковник Ясинский наградил обоих от себя деньгами и представил к вполне заслуженной награде.
Заслуга их была действительно велика.
Защита укрепления Низового
Эго сланное дело, доставившее Бибанову бессмертное имя в летописях Кавказской войны, стоит того, чтобы остановиться на нем подробно.
Укрепление Низовое находилось в северном Дагестане, в 3½ верстах от Каспийскаго моря, на равнине под горой, на которой раскинут был город Тарки, увенчанный упраздненной в то время крепостью Бурной. Звучное слово укрепление, в сущности, мало подходит к Низовому.
Это был небольшой продолговатый четырехугольник, с двумя воротами, обведенный неглубоким рвом и небольшим валом с плетнем; около него, для помещения гарнизона, был выстроен обширный форштадт (предместье); он также был окопан рвом и обнесен валом. Самая цитадель имела внутри не более 40 квадратных сажен и была вооружена двумя крепостными орудиями. Вот и все оборонительные средства Низового. Окрестные высоты командовали над укреплением, и ни в форштадте, ни в самой цитадели не было места, где бы можно было укрыться от ружейной пули. Фланговой обороны никакой. Для наблюдения за окрестностью были устроены вышки по углам. В описываемое время Низовое служило провиантским складом для края.
9-го ноября прибыл туда Бибанов с 4-й гренадерской ротой нашего полка; он должен быть доставить оттуда провиант в Шуру. Выполнить ему этого не удалось, так как, по прибытии в Низовое, он узнал, что Шамиль склонил на свою сторону верных нам до тех пор шамхальцев и акушинцев. Ожидалось поголовное восстание окрестных горцев. Бибанов решил остаться в укреплении и защищать его до последней возможности. Кроме нашей роты в Низовом была рота линейного баталиона и 100 человек разных команд; всего, с жителями предместья и семействами нижних чинов, набралось 11 офицеров, 557 нижних чинов, 42 молоканов, 45 черводаров, 128 женщин и 76 детей. Всех их пришлось скучить на небольшом пространстве цитадели.
С утра 10-го числа принялись за исправление укрепления и переноску в него дров на случай осады; ров очистили, вал обнесли колючкой, здания форштадта были подготовлены к пожару; весь скот и лошадей поместили на площади предместья, под выстрелами с укрепления. 11-го числа, около 8 часов утра, показался противник; раздался наш первый пушечный выстрел, и с тех пор, до конца осады, перестрелка прекращалась только с наступлением ночи.
За час до сумерек к воротам подъехал посланный от Магомеда, кадия акушинского и сообщил Бибанову, что кадий имеет здесь 6 тысяч мюридов, завтра привезут одно орудие, а послезавтра придут еще б тысяч мюридов и другое орудие; защищаться бесполезно; кадий, из человеколюбия, предлагает сдаться, в случае отказа последует жестокое наказание. Горцы безмолвно наблюдали, что будет. В ответ Бибанов приказал зажечь форштадт; караулы быстро стянулись, парламентер введен в цитадель, и мост поднят. Под покровом сумерек и поднявшегося дыма, горцы хлынули на форштадт и бросились на лошадей и скот. Пламя пожара ярко осветило картину грабежа; горцы близко подбегали к укреп лению и платились жизнью под нашими выстрелами.
Только к рассвету все утихло. 12-го утром противник занял ближайшие к цитадели здания форштадта, уцелевшие от пожара, пробил в них бойницы, частью засел на крышах и открыл меткий огонь, причинявший нам большой вред, благодаря низкому валу. Другая часть принялась за устройство завалов из оставшихся дров и навезенного в течение ночи лесу. Под прикрытием этих завалов они постепенно приближались к укреплению, все время скрытые от нашего ружейного огня. У нас ощущался недостаток в готовых патронах и артиллерийских снарядах. Все патронщики гренадерской роты, дети солдат и молоканы были посажены делать холостые патроны; пули же были розданы на руки. Солдатские жены шили из мешков и холста картузы для артиллерийских зарядов. По всему валу ночью расставили кули с мукой, оставив только промежутки для бойниц; вал от этого повысился на три фута.
К рассвету другого дня, шагах в 300-х от укрепления оказалась правильная земляная насыпь; оттуда вскоре прилетело к нам первое пушечное ядро, за ним другое, третье. К вечеру разыгралась буря, срывавшая крыши со зданий. Горцы воспользовались этим и зажгли уцелевшую часть форштадта и колючку; ветер рвал огонь и бросал вперед целые головни, которые падали на бунты с провиантом и пороховой погреб; всю левую половину цитадели заполнило дымом. Положение становилось опасным: потушить огонь оставалось одно средство – вырубить впереди вала колючку. Подпоручик Канцов и несколько ширванцев взялись это исполнить: они выпрыгнули в ров с шанцевым инструментом, и, в минуту, колючка впереди вала была вырублена и выброшена за ров. Под прикрытием дыма и наступавших сумерек горцы приблизились к цитадели; и когда огонь, добежав до очищенного места, погас, а дым пронесло ветром, многие из них оказались у самого рва. Картечный и меткий ружейный огонь остановил их. В этот день они понесли большую потерю.
В ночь на 14-ое к неприятелю подвезли другое орудие, которое поставили сначала в церкви форштадта, а потом на кургане, шагах в 70-ти от укрепления. Но, после нескольких наших удачных выстрелов, орудие было подбито и больше не появлялось. В тот же день, пользуясь ветром с моря, была сделана попытка вновь зажечь цитадель при помощи стогов, бывших за рвом форштадта. Ветер скоро утих и попытка не удалась.
У одного из наших орудий треснула цапфа. Между тем фасам цитадели и особенно рву надо было дать хоть какую-нибудь фланговую оборону; и вот темной ненастной ночью на 16-е ноября, с неимоверными трудами, удалось втащить и положить на подмостки три запасных орудия, лежавших у порохового погреба. В ту же ночь у противника слышен был беспрерывный скрип ароб, а наутро у них оказались огромные кучи наготовленных фашин и шесть катков, которые медленно подвигались к укреплению; каждый из них был в рост человека, а в длину мог укрыть от 8 до 10 горцев, поставленных рядом. Телеги наших транспортов, бывших в форштадте, были сбиты с колес и между их ящиками засело множество мюридов. Наши скоро разогнали их картечью; но катки подвигались вперед. Первые выстрелы были неудачны, и только залп из трех орудий по ближайшему катку разорвал его, потом были уничтожены еще три; из-за остальных двух мюриды бежали. В этот день их полегло немало.