ИВАН КОЖЕДУБТрижды Герой Советского Союза
СЛУЖУ РОДИНЕ. РАССКАЗЫ ЛЕТЧИКА
Ленинско-Сталинскому комсомолу, воспитавшему меня, посвящаю эту книгу.
Государственное Издательство Детской Литературы
Министерства Просвещения РСФСР
Москва
1950
Ленинград
Литературная редакция А. ХУДАДОВОИ
Рисунки К. Арцеулова
Оформление Н. Шишловского
Часть перваяВ РОДНОЙ ОБРАЖЕЕВКЕ
1. ДОМА
В нашем дворе растут два молодых тополька-однолетки. Их посадил отец. Лет пяти, помню, я уже карабкался по ним. Взберусь на самую верхушку и смотрю по сторонам: вижу крышу нашей хаты и широкую кривую улицу, вдоль улицы — канавы, которые весной заливает вода. Через них перекинуты мостки. У околицы — два небольших озера, заросших осокой. Мимо берёзовой рощи — дорога, обсаженная вербами. Вдаль, к опушке сосновых лесов, уходят поля, а с севера, к Десне, — заливные луга.
Ширь и приволье!
Вдруг слышу испуганный голос матери:
— Сынок, держись, не упади! Слезай осторожнее!
Она подбегает к дереву, и я нехотя спускаюсь.
— Ах ты непоседа! На тебя не успеваешь шить рубашки и штаны. Будешь ещё лазить — я отцу расскажу.
Живо слезаю с дерева: отца побаиваюсь.
Смеркается. Вся наша семья за столом. Ужинаем. Я загляделся на брата Гришу: он исподтишка строит мне рожи; несу ложку мимо рта — на столе мокрая дорожка. Вдруг отец меня своей ложкой по лбу:
— Не шали!
Глотаю борщ со слезами.
— Да он ещё маленький, больше не будет, — говорит мать, незаметно подкладывая мне кусочек повкуснее.
Наказание быстро забыто. Ноги у меня до полу не достают. Болтаю ими и нечаянно задеваю отца. Отец в таких случаях строг:
— Вон из-за стола! Сидеть не умеешь!
Обычно его светлосерые глаза добродушны, но когда он рассержен, их взгляд пронизывает и пугает.
— Я что тебе сказал?
Приходится лезть на печку. Обидно… Издали поглядываю на дымящийся борщ. Хочется есть…
Ужинать кончили. В хате одна мама. Она убирает со стола. Я прыгаю с печи:
— Мама, мама, есть хочу!
Она не может сдержать улыбку:
— А что отец сказал? Будешь шалить — ничего не получишь. Ну, садись, я тебе ужин оставила. Ешь, да быстрее, пока отца нет.
Отец коренаст, широк в плечах, его мозолистые кулаки кажутся мне огромными, и я уверен, что он сильнее всех.
Говорит он мало, но в душе мягок, отзывчив, старается помочь людям, чем может; это я понял, когда вырос. В детстве хотелось ему учиться, но не пришлось — школы не было. Грамоте выучился самоучкой.
Читать отец любил. Поэтому, вероятно, я и научился рано грамоте.
Наше село Ображеевка стоит на самом севере Украины, на Сумщине, между русскими деревнями, и говор у нас смешанный. Отец чаще говорил по-русски.
Мать и сестра — мастерицы вышивать, и вечера они проводят за этим занятием. Я сажусь рядом и рисую в самодельной тетради зверей и птиц. Отец читает, иногда одобрительно поглядывает на меня и в мою тетрадь. Ему хочется, чтобы я стал художником, как наш односельчанин — старик Малышок: ведь на росписи можно и подработать между делом.
Тихо. Вдруг раздаётся раздражённый голос матери:
— Никита, опять зачитался? Книжка тебе хлеба не даст!
Отец молча закладывает страницу и с виноватым видом принимается за починку домашней утвари.
У матери добрая улыбка и худое, болезненное лицо. Она плохо слышит, и когда со слезами жалуется на глухоту, мне её так жаль, что я сам начинаю плакать и хожу за ней следом. Она ловкая, проворная, всё время в движении — моет, убирает, стряпает. Но иногда бросит всё, упадёт на лежанку и застонет:
— Ой, Ивась, больно!..
И мне от её стонов самому словно больно. Хочется бежать из хаты, но удерживает тревога за мать: я её очень люблю. Не отхожу от неё, подаю пить, поправляю подушку.
Отец стоит рядом и тяжело вздыхает.
Мать надорвалась ещё до замужества: с детства на ней лежала непосильная работа. Родом она была из соседнего села Крупец. Встретились они с моим отцом случайно и полюбили друг друга. Дед хотел отдать дочь по своему выбору и прогнал моего отца, когда тот пришёл свататься.
Родители мои поженились тайком. Жили бедно. Отец стал работать на заводе. Семья росла, а вместе с ней и нужда.
Началась первая мировая война. Отец заболел тифом и долго хворал. Хозяйство развалилось.
После Великого Октября отец получил надел земли и лошадь, но поправить хозяйство уже не мог: здоровье его было сильно надорвано. Как-то, скирдуя сено, он упал с высокого стога; с тех пор прихрамывал, ходить ему было трудно, хворал ещё чаще.
Мать видела, что работать ему не под силу, но, случалось, попрекала:
— Из-за тебя сыны на кулака батрачат!
Я родился в 1920 году и был младшим в семье.
Моей сестре; Моте было уже десять лет, и у неё появилась новая забота — нянчить меня. Характер у Моти ровный, спокойный, взросла она была не по летам, и всё же ей хотелось иной раз пошалить и порезвиться.
Мать бывало рассердится за что-нибудь на неё и непременно припомнит, как Мотя оставила меня раз у погреба во дворе, а сама убежала к подруге. Я заполз на погреб и скатился по лестнице. Погреб был глубокий. Мать услышала мой крик, решила, что я расшибся насмерть, и упала без сознания. Соседка вытащила меня: я был цел и невредим. Мать долго не могла оправиться от испуга, и моя сестрёнка пролила тогда немало слёз.
Был я невелик ростом, но очень крепок; не помню, чтобы хворал. А матери всё казалось, что я могу заболеть. Со мной она была особенно ласкова, и отец сердился, что она меня балует.
— Да ведь он у меня самый маленький! — оправдывалась мать'.
С ней у меня связаны самые лучшие воспоминания детства и такое «событие», как первый выезд в город.
Отец и мать собирались в Шостку на ярмарку. Попросился и я, но отец ни за что не хотел брать. Я — в слёзы. Мать, конечно, заступилась, уговорила отца, и он нехотя посадил меня на воз, запряжённый кобылой Машкой.
Вот и город. Дома в два-три этажа, яркие вывески — глаза разбегаются. Пока родители ходят по ярмарке, я сижу на возу — разглядываю самое высокое здание на площади и удивляюсь: какие же большие хаты бывают!..
А иногда мать вечером скажет:
— Ну, Ваня, завтра пойдём в гости в Крупен!
И я всю ночь не могу уснуть. Вскочу чуть свет. Позавтракаем и выходим в поле. Набегаюсь, устану — начинаю хныкать. Сядем под дерево отдыхать. Я дремлю, а мама тихонько напевает песенку.
Подрастая, я стал дичиться матери: боялся, что ребята будут дразнить, назовут «маменькиным сынком». В детстве бывает такой ложный стыд.
Мама всё чаще прихварывала. Однажды, когда я, натаскав воды, хотел было бежать на улицу, она подозвала меня, грустно посмотрела и сказала:
— Что ты, Ваня, не подойдёшь ко мне, слова ласкового не скажешь?
Сердце у меня дрогнуло от чувства, похожего на жалость. До моего сознания вдруг дошло, как мне дорога мать.
Я долго сидел с ней, пока она сама не послала меня поиграть с ребятами.
С тех пор я ещё старательнее выполнял поручения матери. Играя с ребятами, часто забегал домой узнать, не нужно ли ей чего-нибудь. И бывал рад, когда подмечал, что она мною довольна.
2. НЕ ХОЧУ БОЯТЬСЯ
В детстве мне очень хотелось быть смелым, но не всегда удавалось сразу перебороть робость.
Была у нас бодливая, или, как говорили, «колючая», корова. Особенно она не любила маленьких. Как увидит меня — голову наклонит, наставит рога и прямо в живот целится. Я от неё удирать в надёжное место — на забор. Она постоит около, головой помотает и уходит не спеша.
Раз я не заметил, как она ко мне подошла. Оглянулся — стоит рядом, глаза вытаращила и рога наставила. Я закричал. Хотел на перекладину ворот вскочить, но не успел. Корова вот-вот прижмёт меня к забору! Осмотрелся — у забора стоят жерди. Схватил жердь, изо всех сил ударил корову по боку — куда слёзы и страх делись! — и как крикну:
— Ух, я тебе дам сейчас!
Корова шарахнулась и ушла.
С той поры я перестал бояться коровы. И всегда «нападал» первый.
Однажды в страду возле нас вспыхнул пожар. Пока сбегались сельчане, пламя охватило два дома. Его скоро затушили. Но я был так напуган криком, суетой и огнём, что само слово «пожар» долго наводило на меня безотчётный ужас. Через несколько лет начался пожар на соседней улице. Забили в набат. Я испугался, задрожал, но в это время отец крикнул:
— Ивась! Бери маленькое ведро, будешь воду таскать!
Я схватил ведёрце и побежал за отцом, забыв о своём ребячьем страхе.
Когда мне было лет шесть, я решил научиться плавать. Другие ребята, постарше, плавают — дай, думаю, и я попробую. Вошёл в деревенское Головачёво озеро и не успел шагу ступить, как с головой ухнул в ямину. Очнулся уже на берегу — сосед спас. За эту удаль меня дома наказали как следует.
Обидно было слушать, как приятели трунили:
— Что, Лобан, поплавал?
Как водится у ребят, было у меня прозвище — Лобан.
В то же лето я всё-таки научился плавать.
Вечерами, когда сельчане приезжали с поля, деревня наполнялась шумом и конским ржаньем. Ребята повзрослее водили лошадей в ночное. Я с завистью смотрел, как они с гиканьем вскакивают на коней, засунув за пазуху краюху хлеба, и мчатся в луга.
Хотелось мне взобраться на нашу старую кобылу Машку, но она лягалась, храпела, и я отступал. Наконец я добился своего: подманил Машку куском хлеба, вцепился ей в гриву, подтянулся, вскарабкался на шею. Она рванулась, и я чуть было не упал. Подбежал старший брат и снял меня.
Прошло несколько дней, и как-то вечером отец подозвал меня и сказал:
— Сегодня поведёшь Машку в ночное.