Я и виду не подал, что сразу вспомнил свое первое впечатление о ней.
— При чем здесь это?
Мати поджала губы и промолчала. А что она должна была сказать: «Потому что я похожа на белую мышь»?
— Вы живете в отдельном доме?
— Да.
— Может быть, это ваша кошка приносит вам подарки с ночной охоты. Но из гигиенических соображений оставляет их на улице, — предположил я.
— У меня нет кошки, — отрезала Мати, досадуя на мою тупость. — И мыши — белые.
— Ну, тогда это кошка соседей, которая набрела на биологическую лабораторию где-то поблизости.
Мати не отреагировала никак. Она вытянула ноги и отвернулась, уставившись в боковое окно. Истолковать это можно было лишь одним-единственным образом: раз человеческую речь я не воспринимаю, говорить со мной бесполезно.
Мы ехали в полном молчании минут десять. Атмосфера становилась нестерпимой.
— Нам далеко еще? — не выдержал я.
— Вы куда-то спешите? — дребезжащим от сдерживаемого гнева голосом спросила Мати.
Это уже походило на ссору. Я физически ощущал, как в моих нервах — этих электрических проводах, опутывающих организм, — напряжение неуклонно возрастало. «У нее съехала крыша, — говорил я себе. — Белые мыши! И что теперь мне делать? Сказать ей об этом и возвращаться в Штаты? А что еще остается?» Я решил все же отвезти Мати домой. Не вылезать же мне из машины посреди полей?
— Вы думаете, что я сумасшедшая, — вдруг промолвила Мати. — Потерпите до Вызу.
Я с недоумением посмотрел на нее.
— Вызу — это поселок, в котором у меня дом, — пояснила она. — Нам осталось километров сорок.
5
Если вы никогда не бывали в Прибалтике, я скажу, что в ней составляет главную прелесть. Это не море. Оно, конечно, всегда затягивает взор, а в этих местах есть еще и дюны из мелкого, сыпучего белого песка, высокая трава с дымчатыми метелками, пьянящий йодистый запах разлагающихся водорослей, оставленных отливом на берегу, печальные крики чаек и шум ветра в ветвях сосен. Но вы пробовали в этом море купаться? Если вода прогрелась до семнадцати градусов, местные жители не вылезают из нее, радуясь неслыханной жаре. Только, чтобы оказаться в воде, нужно либо сразу лечь, либо идти через три-четыре мели, пока она не дойдет вам до плеч. Однажды, еще в советское время, я пробовал так отдыхать — на Рижском взморье, с родителями; у меня, несмотря на восторженность и покладистость детства, получалось плохо.
Так вот, притягательность этих неброских, изысканно блеклых, просящихся разве что на акварель краев — не море. Настоящая душа Прибалтики живет в борах. Когда я попадаю в них, мне приходится брать себя за руку и уводить оттуда силой. Редкие сосны с прогретыми солнцем стволами испускают ни на что не похожий, завораживающий запах смолы. Никакого подлеска, никаких кустов, сквозь которые приходится продираться. Под ногами — мягкий ковер хрустящего белого ягеля и густого зеленого мха, в котором уютно тонет нога. Все остальное пространство покрыто нежными кустиками черники и темными столбиками брусники с краснеющими гроздьями ягод. Повсюду грибы — моховики, белые, лисички, сыроежки. Я готов с утра до поздней летней ночи бродить по таким борам, подкрепляя силы ягодами и присаживаясь, время от времени, на сухие пеньки, чтобы послушать шуршание крыльев больших глазастых стрекоз, гоняющихся друг за другом среди беспорядочной колоннады сосен.
Вот в такой бор мы и въехали, свернув с Нарвского шоссе на север, к морю. Через пару километров я не выдержал.
— Не возражаете, мы остановимся на десять минут? — спросил я Мати.
Та дернула плечом.
— Раз вам надо!
Я съехал на обочину и выключил двигатель. Было удивительно тихо, только приветливый шелест ветра в верхушках сосен. Я прошел пару десятков метров по глубокому мху, улегся на спину на прогретой полянке и закрыл глаза. Рядом пролетел, жужжа, невидимый шмель, и снова наступила тишина. Я бы, наверное, заснул, если бы совсем рядом не хрустнула веточка. Я приподнял голову: Мати тоже добрела до моей полянки и теперь усаживалась на большой пень. Странное дело, на лице ее не было обычной маски неудовольствия.
— У вас больной позвоночник? — даже с некоторым сочувствием спросила она. — Тогда вам лучше полежать на твердом.
— Нет, я так заряжаюсь, — сказал я.
— Ну, заряжайтесь.
Мати забралась поглубже на пень, подобрала ноги, согнула их в коленях и обхватила руками. Юбка упавшей широкой складкой подмяла кустик брусники. Вдруг откуда-то из дальнего далека всплыло видение: мох, сосны, запах разогретой сосновой смолы, и так же сидела еще молодая, веселая мама в длинном платье, возможно, в тот самый отпуск под Ригой, когда мне было лет десять.
Я открыл глаза, когда мне показалось, что я засыпаю. Мати на пеньке уже не было, хотя я не слышал никаких звуков. Что, я все-таки отключился на минутку?
Быстрым шагом я дошел до машины. Мати в ней не было. Я оглянулся — она медленно шла по тропинке, время от времени наклоняясь и одним движением срывая со стебелька лепящиеся друг к другу ягоды брусники. Дойдя до машины, она, держа ключи за брелок, как за хвостик, протянула их мне.
— Я тоже люблю этот лес, — сказала она, не обращаясь специально ко мне, как бы размышляя вслух. — Наверное, из-за него я здесь и поселилась.
6
Я очнулся от этих идиллических воспоминаний всего лишь трехдневной давности. Я по-прежнему сидел в пабе «Гитар сафари», теперь уже в качестве украинского бизнесмена с соответствующей смачной фамилией Диденко. И хотя на мне был седой парик бывшего знатного забойщика, а ныне угольного барона — я так себя видел, — это, наверное, было не совсем безопасно. Но деваться мне было некуда.
Реальность ворвалась в ритме хард-рока. Музыкантов, я уже упоминал, было трое. Приятной наружности парнишка с соло-гитарой, который и пел соло. Девушка в темных очках, присевшая на высокий табурет и с упоением, откидывая назад голову с гривой длинных волос, перебиравшая струны бас-гитары. Едва видимый ударник тоже был вполне интеллигентного вида — все музыканты были похожи на студентов-экономистов или юристов, в любом случае, обучавшихся какой-то нетворческой профессии. Компенсировали они это несоответствие силой децибелов.
А на площадке веселье было в разгаре. Молодой парень с уже обозначившимися жировыми валиками по контуру лица лежал на спине, отбивая ритм руками и ногами, а вокруг него водили хоровод две девушки с голыми, по теперешней моде, животами между джинсами и топиками. Кстати, их животы, в пандан к танцующему, тоже были в продвинутой стадии целлюлита. Смотри-ка, коротышка, предлагавший мне секс-услуги, танцевал с довольно привлекательной молодой особой, уткнувшись носом в ее щедро выставленные напоказ груди. Так что, получается, с ориентацией у него все в порядке? И вот тут я сообразил, где в незнакомом городе может найти убежище человек, на которого охотятся и местная полиция, и спецслужбы и который поэтому не может остановиться в гостинице.
Если вы иногда смотрите кино, вы знаете главное правило конспираторов: в первое такси не садиться. Вот и коротышка вполне мог оказаться подставой. Хотя, пусть я и не молодею, с этой проблемой я, наверное, пока еще справлюсь и сам. Поэтому я попросил принести себе текилу на посошок и счет и, быстро расправившись с тем и с другим, поднялся по крутой подвальной лестнице на улицу.
На самом деле для того, что я задумал, сгодился бы и тот паб. Но в нем из-за грохота, производимого тремя чистыми домашними детьми, говорить было невозможно, а я рассчитывал именно на свой дар словесного обольщения. Ну, и на то, что — как я совсем недавно убедился в этом за ужином с Джессикой и Бобби — именно в людных ресторанах удается остаться незамеченным, и даже скандал привлекает к вам внимание лишь на миг.
Не знаю, было ли так в советское время, но сейчас центр Таллина неотличим от средневекового ядра большинства европейских городов. Основная задача Старого города — накормить и напоить слоняющихся по его улицам туристов; а многочисленные магазинчики сувениров, украшений, одежды местных дизайнеров и маленькие картинные галереи лишь пользуются этим, чтобы выхватить из общего стада ослабленных или зазевавшихся особей. Но мне подходил не любой ресторан, и, пренебрегая самыми шумными или полупустыми, я выбрал, наконец, то, что хотел.
Это был «Бир-хаус» с надписями на немецком языке и огромными медными чанами в центре зала, где и варилось, судя по количеству чанов, пиво трех сортов. Официантки были в коротких тирольских юбочках, их коллеги мужского пола — в кожаных шортах. Простые длинные деревянные столы со скамьями, освещение ненавязчивое, но все же позволяющее рассмотреть, что у вас на тарелке и не проколоть себе щеку вилкой. У каждого столика — пивной кран со счетчиком, чтобы посетителям не приходилось звать официантку из-за такой малости, как еще пол-литра нефильтрованного и непастеризованного, экологически и гастрономически безупречного напитка. Народу было не так много — видимо, немцы, которые вместе с японцами составляют основную массу туристов в любой стране мира, разошлись по городу в поисках экзотики, а по местным зарплатам заведение было не из дешевых.
Пивная же, напротив, была, как это заведено в Германии, рассчитана на большие шумные компании. Так что коротко стриженая, рассеянно глядящая в сторону девушка провела меня, виляя задом под короткой клетчатой юбочкой, к длинному пустому столу.
— Принесите мне сразу кружку, — попросил я, кивая на кран.
— Чего именно? — спросила официантка. — Кран не работает.
Я посмотрел по сторонам — свободные столы еще были.
— Тогда, может быть…
— Они нигде не работают, — угадала мои мысли девушка.
— Ну, раз так…
Я уткнулся в меню. Здесь предлагалось три сорта нефильтрованного пива: светлое, красное и темное. Было логично начать со светлого, чтобы продолжить по нарастающей. Я уже проделал это в предыдущем, музыкальном, заведении, но решил начать с чистого листа.