— Как мне клево, Мэлсик!
Он поводил носом по ее пышным чернющим волосам. Мэлс ничего не ответила, лишь крепче прижалась щекою к его груди… Хорошо, что Надька не знает про нее! Вообще бы ее законспирировать, чтоб… Царапнула неприятная мысль: «а ведь я Надьку боюсь! Не могу без нее обходиться, но боюсь… Раньше вроде не боялся…»
— Мэлс, будешь меня ждать?
Хотел добавить: «Я тебя выпишу через два года». Но ведь она не обезьянка — «выписать». И «два года» (столько Борис положил себе на полное обустройство за кордоном) — какой-то слишком определенный срок, может насторожить ребят. Не стоило этого произносить вслух. Борис не был до конца уверен, что Мэлсик на него не стучала. По идее, стучала: такое дело важное — ребятам стремно без полной информации. Потому, сориентировавшись по ходу, он пустил все в сентиментально-расслабленное русло:
— Будешь меня ждать, Мэлс?
Ловко, словно две змеи, ее руки выскользнули из рукавов махрового халата, обняли Бориса за голую спину крепко и слабо, как умеют только тоненькие женщины.
— Мэлс… Какое у тебя имя… непонятное. И восточное, и невосточное.
Она засмеялась сладко, как колокольчик:
— Маркс-Энгельс-Ленин-Сталин… Так дедушка захотел.
— Коммунист?
— У-у!
Куда там Мэлсику его дождаться. Да и что ей в нем? Хорошие подарочки получила — взаимная благодарность. Да и как ему от Надьки избавиться? Да и надо ли избавляться?! Господи ты, Боже мой, сколько баб за эти годы казались ему родными… А нажил всего два трепака. Родная только Надька!
Значит, сегодня последний день, последняя ночь. А завтра в самолете готовиться к разговору с Робой. И закушать свой литр коньяка. Думать это не помешает.
— Мэлсик, ты как себя чувствуешь?
— Я с тобой себя всегда хорошо чувствую!
— Тогда сведи меня в душ, Мэлс… Первые дни она звала его на «вы». Потом Борис это запретил.
— Ну давай, покажь орла! — Борис сидел в родной каминной. В одной руке держал вилку с наколотым колбасным кружком, а другую запустил Надьке под кофту. Жест скорее дружеский, родственный, чем любовный. Как-то не решался после Душанбе сразу на нее карабкаться. Хотя Надька выглядела очень неплохо. Опять стала влезать в кожаную юбку, которую он купил ей у югослава. Кулон с сапфиром… памятная штучка. Да и вообще она вся как будто была начинена электричеством… Соскучилась, что ли? Я там Мэлсика уродую, а дома такая баба с голоду умирает!
— Надьк, а может, ну его на фиг, этот видак?
Надька ответила ему странной какой-то, загадочной улыбкой и нажала кнопку «пульта».
Экран замигал, потом вдруг Борис увидел себя! Сидящего за столом, с аппетитом жрущего салат и еще что-то, чего в телевизоре рассмотреть было нельзя. Борис, как и все нормальные люди, никогда не видел себя в телевизоре. Ну, может, раз или два — когда Надька, подкирнув, начала баловаться с камерой. Но у него было абсолютно точное ощущение, что это он собственной персоной!
Вдруг тот, на экране, посмотрел прямо в объектив, то есть получилось прямо Борису в глаза, вытер усы каким-то особым, характерным движением, подмигнул… Борису.
— Тебе надо запомнить этот жест, — сказала Надька.
— С какого это хрена!
— Потому что он его уже обнародовал.
— Что значит?.. — И не успел договорить фразу, потому что Двойник перегнулся через стол к сидящему напротив него плюшевому огромному медведю, купленному лет девять-десять назад — когда они еще думали ребеночка заделать… Итак, он перегнулся через стол и похлопал медведя по загривку. Борис невольно замер — до того было похоже.
«Но неужели я так же ухмыляюсь, как этот жлобяра?!» И понял, что да! Отчего-то ему стало отвратительно от таких успехов Двойника. Сказал небрежно:
— Что-то он у тебя слишком много пьет… мою водку…
— Успокойся, — сказала Надька с каким-то вдруг непонятным отчуждением, — это вода! И выпил он ее столько же, сколько ты за обедом — семь рюмок, у меня заснято!
— Да хрен с ним, пускай бы пил… Чего ты окрысилась? На мгновенье ему словно бы послышалась растерянность в Надькиных глазах. Но тут же исчезла. Как не было. Да, просто не было!
— Ничего я не окрысилась, — сказала Надька уже спокойнее. — Но ведь мне тоже обидно. Стараюсь-стараюсь, а ты даже не похвалишь!
— Елки-палки! — закричал Борис. — Я же тебе подарочек привез! Живенько тащи сюда чемодан.
И подал Надьке серебряные, тусклые от старости бусы с чеканкой. Эту вещь он сумел сторговать у хитрой восточной согнутой в три раза бабки. Причем вовсе не за маленькую сумму! На самом деле бусы стоили много дороже.
Надька, умница, оценила их с одного взгляда. Наклонилась, быстро поцеловала в висок:
— Класс!
— Маловато будет! — ответил Борис репликой из их любимого мультфильма. И полез ее обжимать.
— Погоди! — Надька выставила вперед руки как-то очень решительно. — Поговорить надо. Есть много новостей.
В принципе ничего смертельного она не сказала. А впрочем — как знать! Все сдвигалось по срокам. Морду ему надо резать немедленно. Причем в больнице.
— Это еще зачем? — спросил он.
— Затем! Одна операция получилась. А вторая — хрен его знает… Чего на рожон-то лезть?
С этим трудно было не согласиться. Да и Борис видел, как Надька мучилась, кромсая Двойника. Но зачем же все-таки сроки менять?
Оказывается, тот круиз, при помощи которого они тихо свалят за рубеж, состоится не в январе, а в середине декабря. Значит, у них немногим больше полутора месяцев. За это время надо привести лицо Бориса в такое состояние, чтоб можно было без риска сфотографировать, забацать новый паспорт. И главное, чтобы потом лицо можно было предъявить вкупе с этой ксивой.
— Чего там, один рейс, что ли?
— Знаешь, я тоже светиться не хотела. Просила на тот, достали на этот…
— Плохо!
— Чем плохо-то?
— Тем! Думаешь, деньги у Робы в кармане лежат. Их же надо доставать, переправить… А там тоже свои сроки, свои обстоятельства…
— По-другому не получается! Если мы с тобой вовремя отсюда не свалили, нам уже никакие деньги не понадобятся!
— Послушай, Надьк, а ты уверена в этом парне? Когда он миллионы увидит…
— Я все буду сечь… Да и ты должен где-то находиться поблизости!
— Что там «поблизости», Надьк! Если Роба хоть полграмма пронюхает… разве я что-то там сумею, даже если буду размахивать своей пукалкой. Риск огромный!
— Вся эта афера — риск!
— Ладно, допустим, взяли. Что дальше-то?
— Ну за кордон пересылаем обычным путем — через Игоря.
Был у них такой милый знакомец, бизнесмен Игорь Ский. Чего-то здесь крутил с лесом и пиломатериалами. С его помощью они переправляли в надежный банк валюту, которая им перепадала. Игорь брал за это десять процентов. Обираловка? А где вы найдете более надежного друга?!
Игорь Ский… Был он в свое время Успенский Иван Сергеич, не то Никольский Иван Василич, не то… Имя свое потерял, зато неплохое место приобрел. Многие уверены, что это более чем равноценный обмен!
— Ну с деньгами, допустим, какая-то ситуация прорисовывается… А как мы этого устраним?
Прежде чем ответить, Надька подошла к двери. Подошла она, что называется, с понтом: никого не было в темном коридоре. Это Надька знала наверняка. Сева сидел в отведенной ему комнате и учил английский язык по лингафонному курсу. Делал он это, чтобы вообще не слышать в доме присутствия Бориса.
— Сева! Я тебе обещаю! Завтра-послезавтра его тут не будет!
— Хорошо. А эти две ночи?..
— Знаешь что, не дури! Это во-первых… И ты же прекрасно знаешь, что у меня «краски».
Итак, она выглянула в коридор с понтом. Плотно притворила дверь:
— Я думаю так! Однажды вечером…
— Что это за «однажды»?
— Ну, в удобный нам день… Ты звонишь Робе и просишь его завтра непременно приехать. Зачем — не телефонный разговор. В этот же вечер мы убиваем Двойника. Устраиваем в даче шурум-бурум. Роба приезжает, видит тебя мертвого…
— Он сам не поедет.
— Ну еще лучше — пусть кто-то из его людей: больше испугу!
— А ты где в это время?
— Нигде! Я за недели две отправлю из какого-нибудь Ростова ему письмо, что «прощайте, я на вас зла не держу. Что между нами было — забыто».
— Почему из Ростова?
— Да я условно! Пошлю письмо оттуда, куда смогу купить билет в два конца и без очереди.
— Ладно… в принципе годится. А как мы будем этого твоего?.. — В его голосе появилось что-то вроде испуга.
— Из пистолета, в затылок.
— До чего ты все продумала!
Надька не ответила, изображая гордость и досаду.
— А кто будет, прошу пардону, это самое «в затылок»?..
— Ну не я же! — она крикнула. И увидела, что Борис боится. Вот странно. Сева не испугался, когда пришлось, а этот заранее боится!
— Неужели ты разрешишь… делать мне?!
— Я не по этой части, Надьк, — сказал он с какой-то странной презрительной усмешкой. — Я совершенно не по этой!
Сперва Надька подумала, он над собой усмехается, над своей трусостью. А потом поняла: ей, убийце, и ее дружку, убийце, усмехнулась в лицо сама судьба.
Поднялся он хмурее хмурого. Выпил кофе — не помогло. А в таких ситуациях кофе никогда не помогает. В Душанбе он, как ни верти, с алкоголем напозволялся. По утрам, чтоб не страдать, глушил похмелюгу тем же средством, от которого заболел. Теперь начинался откат. И если не пить дальше, — пить дальше он не мог, — несколько дней будет эта хмурь, а потом головная боль.
Надьке, естественно, объяснять настоящую причину не хотелось. И на вопрос: «Ты чего?» он просто огрызнулся — грубо, от души.
— Да что с тобой с утра пораньше-то?
— Ни хрена! Месяц отсутствовал, приезжаю — меня встречают с красными флагами!
Надька рассмеялась с таким видом, словно выиграла у него какой-то спор.
— Что же я теперь могу поделать? Это женская физиология. Так что не глупи!
— Ладно. Потолковали и хватит. Давай сюда ученика своего.