– Ты и родителям не говорил?
Самое время Давиду повторить, что Инес и он, Симон, ему ненастоящие родители, что он сирота, один на белом свете. Но нет – глядя в глаза доктору Рибейро, он произносит:
– Я не говорил родителям. Они бы разволновались.
– Ладно. Расскажи про эти падения. Это случается, только когда ты бегаешь или когда ходишь тоже?
– Это случается постоянно. Это случается, когда я лежу в постели.
– А перед тем как упасть, ты чувствуешь, что теряешь равновесие?
– Я чувствую, будто весь мир клонится вбок, и я валюсь с него, и из меня вылетает воздух.
– Это тебя пугает – когда мир клонится вбок?
– Нет. Я ничего не боюсь.
– Ничего не боишься? А диких зверей? А разбойников с пистолетами?
– Нет.
– Тогда ты отважный мальчик. Когда падаешь, сознание теряешь? Ты знаешь, как это – терять сознание?
– Я не теряю сознание. Я вижу все, что происходит.
– А как ты ощущаешь, что вот-вот упадешь, когда начинаешь падать?
– Мне приятно. Как опьянеть. Я слышу звуки.
– Какие звуки ты слышишь?
– Пение. И колокольчики будто звенят на ветру.
– Расскажи доктору о своих коленях, – говорит Инес, – о боли в коленках.
Доктор Рибейро упреждающе вскидывает руку.
– До коленок мы доберемся через минуту. Сперва я хочу побольше узнать о падениях. Когда ты упал в первый раз? Помнишь?
– Я лежал в постели. Все наклонилось вбок. Пришлось держаться покрепче, чтоб не упасть с кровати.
– Давно было?
– Довольно давно.
– Ладно. А теперь давай-ка на твои коленки посмотрим. Раздевайся и ложись на спину. Я тебе помогу. Родители, наверное, пусть выйдут.
Они с Инес сидят на банкетке в коридоре. Чуть погодя дверь открывается, доктор Рибейро зовет их внутрь.
– Ну и загадку загадал нам юный Давид, – говорит доктор Рибейро. – Вы, наверное, подозреваете, уж не то ли оно, что раньше называлось падучей. Я пока склонен отрицать такую возможность, но это нужно подтвердить дальнейшим наблюдением. Суставы у Давида малоподвижные и воспаленные – причем не только колени, но и бедра, и щиколотки. Немудрено, что они у него болят, и меня не удивляет, что он иногда падает. Похожее состояние бывает у пожилых пациентов. Не было ли у него перемен в рационе последнее время, что могло привести к подобной реакции?
Они с Инес переглядываются.
– Он последнее время ел не дома, – говорит Инес. – Он жил в приюте за рекой.
– В приюте за рекой. Может, вы свяжете меня с приютом, и я выясню, не было ли и других таких же случаев помимо Давида?
– Приют называется «Лас Манос», – говорит он, Симон. – За лазарет там отвечает некая сестра Луиса. Она сказала нам, что ей не хватит компетенции, чтобы лечить Давида, и велела нам забрать его домой. Она, видимо, сможет вам ответить.
Доктор Рибейро записывает что-то себе в блокнот.
– Я бы предложил Давиду провести день-другой под наблюдением в городской больнице, – говорит он. – Я дам направление. Привозите завтра утром. Начнем проверку его реакции на разные пищевые продукты. Согласен, Давид? Сделаем?
– Я буду калекой?
– Конечно, нет.
– А другие дети могут подцепить то, что у меня?
– Нет. То, что у тебя, – не инфекционное, не заразное. Не волнуйся, юноша. Мы тебя поправим. Скоро будешь опять играть в футбол.
– И танцевать, – вставляет Симон. – Давид – прекрасный танцор. Он учится танцу в Академии музыки.
– Тем более, – говорит доктор Рибейро. – Любишь танцевать?
Мальчик пренебрегает вопросом.
– Я падаю не из-за пищевых продуктов, – говорит он.
– Мы не всегда знаем, что там в пищевых продуктах, которые мы едим, – говорит доктор Рибейро. – Особенно в баночных и консервированных.
– Больше никто не падает. Падаю один я.
Доктор Рибейро смотрит на часы.
– До завтра, Давид. Тогда и продолжим расследование.
Наутро они привозят Давида в городскую больницу, где их посвящают в облегченный режим детского отделения: посещения дозволены в любое время дня и ночи, за вычетом врачебного обхода.
Давиду выделяют кровать у окна, а потом забирают на первые анализы. Он возвращается через несколько часов, вид у него довольный.
– Доктор Рибейро собирается сделать мне укол, от которого станет лучше, – объявляет Давид. – Лекарство приедет из Новиллы поездом, в холодильнике.
– Радостно слышать, – говорит он, Симон. – Но я так понял, что доктор Рибейро будет проверять тебя на аллергии. Он передумал?
– У меня в ногах нейропатия. Укол убьет нейропатию.
Он произносит слово neuropatía уверенно, словно понимает, что оно значит. Но что же оно значит?
Он, Симон, выскальзывает и ловит единственного наличного врача – дежурного.
– Наш сын говорит, что ему диагностировали neuropatía. Не могли бы вы сказать мне, что это значит?
Дежурный врач уклончив.
– Neuropatía – общее неврологическое отклонение, – говорит он. – Лучше вам поговорить с доктором Рибейро. Он сможет объяснить.
Заходит медсестра.
– Врачебный обход! – объявляет она. – Посетителям пора прощаться!
Давид поспешно прощается с ними. Пусть обязательно принесут «Дон Кихота», говорит он. И обязательно пусть скажут Дмитрию, чтобы пришел в гости.
– Дмитрию? С чего ты вдруг вспомнил о Дмитрии?
– А вы не знаете? Дмитрий здесь, в больнице. Врачи ему дают электричество, чтобы он больше никого не убил.
– Ты совершенно точно с Дмитрием видеться не будешь. Если Дмитрий вправду тут, он в той части больницы, где все заперто, как в тюрьме, и решетки на окнах – в отделении для опасных людей.
– Дмитрий не опасный. Я хочу, чтоб он пришел ко мне в гости.
Инес не в силах держать себя в руках.
– Ни за что! – срывается она. – Ты ребенок! Никаких отношений у тебя не будет с этим отвратительным существом!
Они с Инес выбираются в больничный двор, ждут, когда врачи завершат обход, обсуждают это новое осложнение.
– Вряд ли нам есть чего опасаться со стороны Дмитрия, – говорит он, Симон. – Его накрепко заперли в психиатрическом отделении. Вопрос в том, успешно лечение или нет. Вдруг лекарства или электрошок и вправду сделали из него нового человека? В таком случае нужно ли запрещать Давиду с ним видеться?
– Пришло время обращаться с этим ребенком решительнее, положить конец его глупостям – и глупостям с Дмитрием, и глупостям с приютом, – отзывается Инес. – Если не поставим себя как следует, мы навсегда потеряем власть над ним. Это я во всем виновата. Буду оставлять себе больше времени, свободного от магазина. Я бросила все на тебя, а ты слишком расхлябанный, слишком беспечный. Он из тебя веревки вьет – это я вижу каждый день. Ему нужна твердая рука. Ему следует придать направление в жизни.
В ответ он мог бы сказать много чего, но воздерживается.
Сказать он хотел бы вот что: Придавать жизни Давида направление можно было, когда ему было шесть лет, а теперь, чтобы удержать власть над ним, потребуется цирковой дрессировщик с пистолетом и кнутом. Он хотел бы сказать еще вот что: Лучше бы нам признать, что, возможно, судьба наша – недолго служить родителями, что мы уже пережили время своей полезности ему и пришла пора отпустить его двигаться своим путем.
Глава 10
У себя в кабинете доктор Рибейро усаживает их и посвящает в дальнейшие подробности. Первые анализы подсказывают, что Давид страдает не от аллергической реакции – эту гипотезу теперь можно отставить, – а от синдрома Сапорты, нейропатии адинамической разновидности, то есть патологии нервных путей, по которым проходят сигналы к конечностям. К сожалению, о том, что порождает этот синдром, известно мало. Считается, что он – генетического происхождения. Может просуществовать в спящем режиме много лет, а потом открыться в острой форме, как у Давида. Необходимо понимать, проявлял ли Давид эти или похожие симптомы в ранние годы, может, даже в младенчестве: непроизвольные мышечные сокращения, беспричинные резкие боли в конечностях? Есть ли в семье с отцовской или материнской стороны случаи неврологических расстройств или паралича? И не приходилось ли Давиду переносить переливания крови? Известно ли им, что у Давида редкая группа крови?
Отвечает Инес:
– Давид – ребенок приемный. Он достался нам поздно. Мы не знакомы с его семейной историей. Мы ничего не знаем о его типе крови. Он никогда прежде не сдавал кровь на анализ.
– Он приемный, говорите. У вас нет возможности связаться с родителями?
– Нет.
Доктор Рибейро делает пометку в блокноте, продолжает. Сейчас левая сторона у Давида в худшем состоянии, чем правая, но Сапорта прогрессирует и, если ее не сдерживать, может привести к параличу. В худшем случае – худшем и редчайшем – пациент может утратить способность глотать или дышать, и в этом случае умрет. (Он не произносит слово «умрет» – пациент «утратит жизненные функции», говорит он.) Но Давид сильный, здоровый юноша, нет причин полагать, что лечение на него не подействует.
Говорит Инес:
– Сколько ему придется пробыть в больнице?
Доктор Рибейро постукивает авторучкой по нижней губе.
– Сеньора, мы сделаем для мальчика все возможное. Будем пристально следить за тем, как он поправляется. А пока назначим ему режим физиотерапии, чтобы сохранить мышцы в тонусе и скомпенсировать последствия затяжного пребывания в постели.
Он, Симон:
– Давид говорит о лекарстве, которое едет из Новиллы.
– Мы на связи с нашими коллегами в Новилле. Буду откровенен. Это необычный случай. У нас в Эстрелле случаев Сапорты еще не бывало. Может, стоит послать юного Давида лечиться в Новиллу? Условия там однозначно лучше. Отправка его в Новиллу, таким образом, – это вариант. Вместе с тем его семья – вы – здесь, здесь же и его друзья, а из-за этого, по размышлении, ему лучше остаться. Пока что.
– А само лекарство?
– У него тоже есть потенциал. К Давиду мы применим комплексный подход. Ему, возможно, придется пробыть здесь сколько-то. К счастью, у нас есть среди персонала человек, который помогает юным пациентам, пропускающим школьные занятия. Настоящий живчик. Я вас познакомлю.