— К сожалению, тут есть и другие обстоятельства, — неохотно продолжал Аврелий. — Аквила утверждает, что некоторое время назад мой отец приказал ему проверить под большим секретом книгу счетов.
— Ну и что?
— А то, что он, похоже, подозревал какой-то непорядок в управлении.
— Проверка? — побледнел мальчик, не решаясь спросить, что же при этом выяснилось.
— Не волнуйся, Парис, никаких нарушений в счетах не нашли, — успокоил его Аврелий, догадавшись, о чём подумал мальчик.
— Значит, мы можем хоть что-то сделать. Умоляю тебя, Аврелий, поговори с господином, как только он вернётся. Попробуй ему всё объяснить. Я дрожу при одной только мысли, что произойдёт, если отца сочтут виновным. Ведь наш господин уже не раз обрекал людей на смерть! Помнишь Пульвилия?
Аврелий грустно покачал головой. Он слишком хорошо помнил тот случай. Бедного раба, который поднял руку на господина, чтобы защититься от его ударов, отец велел распять, а тех, кто так или иначе поддержал его, отправил на невольничий рынок и выставил на продажу, словно вьючных животных.
С юных лет оказавшись свидетелем жестокого нрава и подлости своего родителя, молодой человек осуждал его со свойственным юности нравственным максимализмом. И постепенно от сыновьей любви ничего не осталось — так пустеет верхняя половинка водяных часов — клепсидры, откуда вода капля за каплей стекает вниз.
— Ты же знаешь, что у нас с ним не слишком тёплые отношения. Отец считает меня строптивым, непослушным и думает, будто добьётся повиновения, если станет постоянно грозить, что оставит без наследства, — печально произнёс молодой Стаций. — Но если он рассчитывает, что это подействует и я склоню голову, то ошибается. Не запугиванием или шантажом завоёвывают уважение сына.
— И всё же, ты ведь любишь его… — рискнул заметить Парис, который всем сердцем был привязан к своему отцу Диомеду.
— А за что его любить? — ответил Аврелий. — Он трус, всегда готов унизить слабого и без стыда пресмыкается перед всеми, кто сильнее его.
— Забудь о своих обидах и поговори с ним! Он выслушает тебя, ведь ты его единственный сын! — в отчаянии произнёс Парис.
— Судя по тому, как он со мной обращается, вряд ли станет слушать, — заметил Аврелий. — Меня пороли куда чаще, чем иных моих слуг… Он велел учителю Хрисиппу бить меня всякий раз, когда тот посчитает нужным. И уверяю тебя, эта старая мумия не скупится на удары: он умирает от злости, что с ним обращаются как с простым рабом — с ним, получившим образование у лучших учителей. Спорить с отцом он не может, вот и вымещает обиду на мне.
— Я понимаю, чего тебе стоит просить о чём-либо отца, но сделай это ради меня! — снова взмолился Парис.
— Ладно, ради нашей дружбы забуду свою гордость и постараюсь что-нибудь сделать.
— Попросишь помиловать?
— Это бесполезно, Парис. Отец — человек злобный и мстительный, а в ярости вообще теряет разум. Чтобы убедить его в том, что Диомед невиновен, ему нужно предоставить хотя бы какие-то доказательства, да и то ещё неизвестно, станет ли он слушать нас. К сожалению, Аквила запер таблинум на ключ, поэтому невозможно осмотреть его.
— Но я собрал в мусоре осколки лампы. Может, они как-то помогут? Вот посмотри!
— Покажи! — попросил Аврелий и принялся рассматривать черепки. — Вот сразу одна довольно любопытная деталь: некоторые куски ещё в масле, но какие-то они шероховатые, чувствуешь? Будто что-то прилипло, — заметил он, проводя пальцем по одному из осколков.
— Может, пыль?
— Нет, для пыли слишком крупные частицы. Песок, я думаю.
— Это важная улика?
— Да, — взволнованно ответил юноша. — Это означает, что твой отец, скорее всего, сказал правду! Если его ударили мешком с песком, на затылке могло не остаться никаких следов. Думаю, настоящий вор воспользовался именно таким оружием, чтобы оглушить Диомеда, но не заметил, что мешок порвался и песок просыпался на пол. Когда лампа упала, песчинки прилипли к горячему маслу.
— Молодец! — обрадовался Парис.
Аврелий улыбнулся, расслабившись. По правде говоря, сам он не слишком верил в то, что всё происходило именно так, но не станет же он делиться своими сомнениями с другом, который и без того расстроен и перепуган.
— Чувствую, мы на верном пути, — сказал он, желая приободрить его. — Надо двигаться дальше.
— Но как? — растерялся мальчик.
— Прежде всего, нужно завладеть пряжкой, которую нашли в вашей с отцом комнате, и внимательно её осмотреть.
— Как будто кто-то даст нам её! — простонал Парис.
— Да уж, сомнительно. Но тем не менее… Поскольку врядли кто захочет добровольно показать её нам, остаётся только одно — украсть! — воскликнул Аврелий, широко улыбнувшись и с сочувствием приобняв друга.
Часом позже Аврелий вернулся в перистиль, где его ожидал Парис, и показал другу пряжку.
— Как тебе это удалось? — удивился Парис, с восхищением глядя на юного Стация.
— Забрался с крыши через решётку в комнату рабов. Я не сомневался, что Аквила запер такую важную улику у себя в комнате. И в самом деле, она оказалась в деревянной шкатулке у его кровати. Вскрыть замок не составило никакого труда.
— А зачем тебе эта пряжка? — спросил Парис, который уже окончательно уверовал в успех. Всё должно разрешиться самым наилучшим образом, раз Аврелий взялся за это дело.
— По правде говоря, даже не представляю, — ответил молодой человек, вертя пряжку в руках. — Какая тонкая работа, ты не находишь, Парис?
— Лев, стоящий на задних лапах, на фоне крылатой женской фигуры и надпись по-гречески Nameo. Это знаменитый немейский лев, которого одолел Геракл, — пояснил его друг.
— Верно, но в написании ошибка. По-гречески должно быть Nemeios. Хотя вещь-το старинная, и, может быть, в те времена это слово писали именно так… Или же…
Аврелий задумался, а мальчик смотрел на него, затаив дыхание, ожидая, что же он скажет.
— Послушай, я знаю одного человека, который может многое рассказать об этой пряжке. В библиотеке Азиния Поллиония я встречал несколько раз одного забавного типа — хромой, как Гефест, и мучительно заикается. На первый взгляд кажется немного сумасшедшим, поэтому можешь себе представить, как я удивился, когда узнал, что он младший брат полководца Германика.
— Да ты что! — удивился Парис. Германик — внук императора Тиберия, наследник Цезарей, самый известный человек в Риме. Ни одна женщина не устоит перед искушением бросить ему цветы, когда он проходит мимо; нет юноши, который не мечтал бы вступить в его легион. И чем больше Рим любит своего героя, тем с большим подозрением относятся к нему Тиберий и его мать Ливия[10].
— Именно так! — подтвердил Аврелий. — Но я говорю о младшем брате Германика, о том самом Клавдии[11], которого императорская семья стыдится показывать на людях. Все считают его дурачком только потому, что он хромает и заикается, а мне, напротив, он показался очень славным и остроумным. Кроме того, если судить по книгам, которые читает Клавдий, думаю, он человек учёный. Возможно, о различных древностях он знает, как никто другой в Риме.
— Но тебе же приказано сидеть дома! — возразил Парис, всегда послушно выполнявший все распоряжения.
— Именно поэтому и не удастся ускользнуть через главный вход. Хрисипп полагает, будто готовлю упражнения по риторике, и велел привратнику ни в коем случае не выпускать меня. К счастью, есть и другой способ скрыться отсюда… Только тихо! — и Аврелий указал приятелю в сторону заднего двора.
Вскоре юноша уже с кошачьей ловкостью взбирался на фиговое дерево в саду, а Парис обеспокоенно следил за ним.
— Постой! А если Хрисипп узнает… — попытался он остановить Аврелия, но тот уже перелез через ограду и спрыгнул в переулок.
Три часа спустя молодой человек вернулся тем же путём.
Неслышно прошёл в перистиль и уже хотел было подойти к двери комнаты, где его ожидал Парис, как вдруг услышал удары розги.
— Вот тебе! — гремел взбешённый наставник, хлеща по худеньким плечам Париса. — И ещё, и ещё! — в ярости повторял он, не позволяя своей юной жертве даже прикрыться руками. — Вор, сын вора! Это ты украл пряжку из комнаты Аквилы! Чтобы уничтожить улику против отца, так ведь? Но не выйдет; ты скажешь, где спрятал её, даже если для этого мне придётся содрать с тебя кожу!
— Хватит! — вмешался Аврелий, вставая между ними. — Оставь его, Хрисипп. Это сделал я.
— Ты, несчастный? — взревел наставник. — Зачем тебе это понадобилось?
— Хочу доказать, что Диомед невиновен, — объяснил Аврелий.
Наставник, позеленев от злости, с размаху ударил его розгой.
— Уже три часа, как ищу тебя! Где ты шатался? Уж я поубавлю у тебя спеси, наглый сопляк! — закричал он и снова набросился на него.
Юный Стаций даже не попытался защититься. Оставаясь невозмутимым, он не дрогнул, даже когда розга прошлась прямо по его лицу, и только пристально, с холодной решимостью посмотрел на учителя. Стерпев ещё несколько ударов, он вдруг, пылая гневом, бросился к Хрисиппу и выхватил у него розгу.
— Ударишь ещё раз, убью, — ледяным тоном произнёс он.
— Ах ты, негодяй! Я, значит, для тебя не авторитет! Пока носишь эту штуку, — Хрисипп указал на детскую подвеску на шее ученика, — ты обязан полностью подчиняться мне! Господин требует, чтобы, когда вернётся, ты встретил его как примерный сын, смиренный и почтительный. В следующие нундины[12], в день твоего рождения, ты должен произнести перед гостями торжественную речь. Осталась всего неделя, а ты к ней даже не приступил. Отец с тебя шкуру сдерёт, если не напишешь!
— Нойс тебя, Хрисипп, он тоже сдерёт шкуру, — рассмеялся юноша.
— Отдай розгу, или всё расскажу отцу! Он-то знает, как поступать с непокорными! Не видел разве, как он сам клеймил калёным железом беглых рабов? А одного даже на крест отправил… Отдай розгу; не дашь по-хорошему наказать тебя, велю слугам отнять её! — пригрозил безжалостный наставник, направляясь к Аврелию, который по-прежнему неустрашимо, с вызовом смотрел на него.