— Я отдала его Аквиле, как только ты приказал! — смиренно произнесла Лукреция.
— Я имею в виду не тот браслет с камнями, украшавший твою руку, когда стало известно о несчастье, — с насмешкой продолжал Аврелий. — Я имею в виду другой — с пластинами, украшенный сапфирами, который должен был лежать в сундуке, когда Умбриций опустошил его. Секретарь, или, вернее, бывший секретарь клянётся, что не видел его там.
— Мне об этом ничего не известно! — сухо ответила женщина. — Возможно, этот вор просто продал его прежде, чем возвратил тебе награбленное.
— Думаю, это исключено, прекрасная Лукреция. Если не ошибаюсь, ты сказала, что после праздника во Фронтоне никогда больше не видела браслета…
— Да, так и есть! — неохотно подтвердила она.
— Увы, — оборвал её юноша, — ты, безусловно, ошибаешься. Я хорошо помню, как заметил его на твоей руке накануне смерти отца.
— Ты определённо что-то перепутал!
— Нет, милая Лукреция, поверь мне, я всегда с величайшим интересом наблюдал за тобой, — пошутил Аврелий. — И случившееся, мне кажется, не вызывает сомнений… Возможно, после пиршества отец разрешил тебе оставить браслет ещё на несколько дней или же ночью, вернувшись из Фронтона, был слишком пьян, чтобы заставить тебя положить его на место. Поэтому, когда выяснилась вина Умбриция, ты решила приписать ему кражу и этой драгоценности, прекрасно зная, что твой покойный любовник не может разоблачить тебя.
— Ты бредишь, благородный Стаций! Власть, которую ты так неожиданно обрёл, ударила тебе в голову! Пытаешься походить на взрослого, но ты всего лишь самонадеянный мальчишка, и я готова поклясться, что в глубине души ты дрожишь как лист! — презрительно бросила женщина.
Аврелий сжал губы, понимая, что Лукреция права: перед ней, взрослой и решительной женщиной, он действительно всего лишь жалкий юнец. И всё-таки он не должен уступить ей.
— Очаровательная Лукреция, браслет украшал твою руку именно тогда, накануне смерти отца… Я могу доказать тебе это, — заявил он.
— Каким образом? — спросила она, однако уже без прежней уверенности.
— В тот солнечный день ты долго сидела на ска — мье в перистиле, когда сушила волосы. А наутро мы получили известие о смерти отца, и я, проходя между слуг, взял тебя за руку, если помнишь. И заметил на коже несколько белых полосок, которые никак не совпадали с браслетом на твоей руке. Светлые полоски на твоём запястье были как раз похожи на пластины исчезнувшего браслета с сапфирами. Та же форма и тот же размер.
— Глупости! Даже если то, что ты говоришь, правда, это ещё ничего не доказывает. Я могла сидеть на солнце когда угодно.
— В самом деле, любезная Лукреция? Но ведь до того самого утра выпало довольно много пасмурных дней. А лёгкий загар держится, как известно, недолго.
Женщина закусила губу, терзаемая злостью и страхом.
— Советую поскорее вернуть мне эту драгоценность! У меня добрый нрав, и я легко мог бы закрыть глаза на забывчивость красавицы, — саркастически продолжал Аврелий. — Но что касается дома на Целиевом холме… Такая обворожительная женщина, как ты, без труда найдёт себе другое жилище.
— Но ты разве не знаешь, сколько стоит приличный дом в Риме? — возмутилась Лукреция, вне себя от бешенства.
— Тебе принадлежит пара комнат в инсуле, можешь переехать туда, — с иронией заметил Аврелий.
— Но эта конура под крышей в жалкой инсуле годится разве что для нищего. Неужели ты полагаешь, будто женщина моего положения сможет там жить! — задыхаясь от ярости, возразила Лукреция.
— Хотя я, пожалуй, и мог бы оставить тебе дом, — подумав немного, спокойно продолжал Аврелий, надеясь, что голос не выдаст охватившего его волнения.
— Спасибо, дорогой Публий. Я всегда говорила, что ты добрый юноша! — воскликнула Лукреция, успокаиваясь.
Теперь или никогда, решил молодой человек, чувствуя, как колотится сердце. Лишь бы только не дрогнул голос.
— При условии, однако, что будешь платить мне так же, как платила моему отцу! — выпалил он одним духом.
От изумления Лукреция даже открыла рот, не зная, что сказать.
— Можешь поразмыслить до вечера. Жду тебя в моей комнате после ужина, — заключил Аврелий, выпроваживая её и при этом не замечая, каким новым, заинтересованным взглядом окинула его молодая женщина.
Придёт, решил он, преисполненный неколебимого оптимизма юности. Потом тронул колокольчик, вызывая управляющего.
— Заходи, Диомед. Я вызвал тебя сюда, потому что не хочу, чтобы твой сын Парис слышал наш с тобой разговор.
Диомед медленно подошёл и остановился в нескольких шагах от молодого господина.
— Мне стало известно, что, несмотря на жалкие гроши, которые платил тебе мой отец, у тебя есть имение в Пицине, дом на холме Эсквилин и ты даёшь деньги в рост. К тому же из расходноприходных книг выяснилось, что ты делал некие странные перечисления…
— Как ты узнал об этом, господин? — удивился управляющий с той поспешностью, с какой человек радуется возможности снять с души тяжкий груз. — Я действовал очень осторожно и думал, что никакой счетовод не сумеет разоблачить меня…
— Это, разумеется, не моя заслуга. Это сделал Палланте, раб Клавдия, он изучил документы, страницу за страницей. Он не превзойдён в том, что касается цифр. Скажи мне лучше, как ты объяснишь подобное предательство? Годами моя семья целиком и полностью доверяла тебе!
— Однажды я попросил у хозяина денег в долг, чтобы устроить своих родителей в деревне и купить свободу Парису, но он отказал. Тогда я взял некоторую сумму из сундука и осторожно вложил её в выгодное дело. Через году меня уже было имение, домик, небольшие сбережения и сын, освободившийся от рабства. И тогда я поспешил с процентами возместить всё, что взял ранее.
— Ну, а затем ты повторил эту игру ещё несколько раз. И той ночью ты искал рубиновую печать? С её помощью ты мог изготовить любой документ от имени моего отца. Значит, Умбриций не лгал, утверждая, что у тебя есть ключ от сундука. Как же тебе удалось раздобыть его?
— Однажды вечером много лет тому назад, — стал объяснять Диомед, — господин опьянел, как никогда, и внезапно уснул за столом. Мне пришлось перетащить его на кровать. Ключ висел у него на шее, а я знал одного кузнеца, который мог тайком сделать мне копию…
— Выходит, ты не раз использовал подпись семьи Аврелиев для своих сделок? — строго спросил юноша.
— Сделки эти, однако, оказались весьма выгодными, — уточнил управляющий. — Я заключал договора на земли и недвижимость, приобретая новые инсулы в Остии, причалы в Таренте, огороды в Кампании, виноградники и даже мастерскую глиняных сосудов для хранения вина, оливкового масла и зерна у ворот Рима. Я поступал так, потому как был убеждён, что твой отец пустит всё на ветер и погубит нас всех. Но уверяю тебя, я всегда возвращал всё, что брал в долг!
— Тем не менее ты совершил очень тяжкий проступок.
— Я готов за него отвечать, господин. Как только я увидел, что ты уносишь к себе счета, сразу понял, что пропал, и приготовился к худшему. У меня уже давно припасена верёвка, чтобы повеситься, если моя игра раскроется, и теперь пришло время воспользоваться ею. Поклянись мне только, что никогда не расскажешь Парису о том, что я сделал. Если он узнает об этих обманах, то будет стыдиться меня, а это для меня хуже смерти. Он поистине воплощение честности, позаботься о нём, когда меня не станет.
— Ты мог бы предстать перед судом, — продолжил Аврелий.
— И утратить уважение Париса? Нет, нет!
— Как хочешь, — согласился Аврелий, сдерживая слёзы.
Диомед направился к двери, согнувшись под тяжестью своей вины. На пороге он обернулся.
— Ах, господин, вот ещё что. Не забудь, прошу тебя, убрать слово «Младший» из формулы «Публий Аврелий Стаций Младший» на документах о собственности, которые я оформлял на твоё имя, иначе теперь, после смерти отца, у тебя могут возникнуть трудности со вступлением в права, — посоветовал он тихим голосом.
— Ты хочешь сказать, что купил всё это и записал на моё имя? — спросил потрясённый Аврелий.
— Конечно, господин, а ты что подумал? Твой отец всегда был неразумным человеком и в конце концов промотал бы всё состояние… Я постарался обезопасить твоё наследство даже ценой того, что совершил непростительное преступление. Раб не может решать за господина, а я делал это. И теперь, если не захочешь простить меня, позволь повеситься на этой верёвке, прежде чем будет принято решение…
— Забудь эту глупость, Диомед! — с волнением воскликнул Аврелий и бросился к нему.
— Но имение в Пицине, дом на холме Эсквилин, деньги…
— Это такой пустяк по сравнению с тем, что ты сделал! Оставляю тебя управляющим, надеюсь, Парис захочет пойти по твоим стопам. Подготовь документы вольноотпущенника. Немедленно дарую тебе свободу. Я не намерен больше доверять такое ответственное дело простому рабу!
— Господин, я буду служить тебе вечно, а после меня мой сын и сын моего сына! — пообещал управляющий, растрогавшись до слёз.
— Это ещё что такое! Римляне никогда не плачут, забыл, что ли, Диомед? Теперь осталось только уладить последнее дело. Пришли сюда наставника Хрисиппа, — приказал он управляющему, и тот ушёл весь в слезах.
Едва хмурый наставник вошёл в комнату, Аврелий помахал у него перед носом розгой.
— Розга эта теперь моя, и я буду делать с нею, что захочу! — грозно заявил юноша.
Старый наставник опустил голову и в ожидании удара проклинал свой длинный язык…
Аврелий почувствовал, как у него руки чешутся пустить в ход розгу, но при виде дрожащего и неожиданно поникшего Хрисиппа вспомнил примеры благородства, о которых читал в исторических книгах. Это были примеры великодушия, которые старый наставник заставлял его заучивать наизусть под удары хлыста. Теперь настал его, Аврелия, черёд преподать урок непреклонному учителю.
— Пойди принеси книги. Мы ещё не закончили второй том риторики, — приказал он и, переломив розгу, отшвырнул её в сторону.