– Это церковь? – удивился Адриан. – В Медфорде церковь… больше.
– В Медфорде нет церкви, – возразил старый пастор. – Медфорд может наслаждаться собором. Здесь же мы только начинаем. Уверяю, к следующему вашему визиту все изменится. Заходите. Я приготовлю вам что-нибудь поесть.
Окна – стеклянные или какие бы то ни было еще – в церкви отсутствовали, и ее освещали солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь щели между досками. Движения священника в крошечной каморке всколыхнули облака густой пыли. Осмотрев большие керамические горшки на полу и заглянув в маленькие горшочки на полках, он наконец нашел, что искал.
– Ага! – Пастор с улыбкой достал завернутый в ткань круг сыра. – Теперь, если только мне удастся… готов поклясться, где-то у меня была ежевика. Сам собирал. Простите, что ничего больше не могу предложить.
Адриан огляделся в поисках стула, но не увидел предмета, который мог бы выдержать его вес. Ройс замер в шаге от двери, держа руки под плащом.
– Вот вы где! – Пейн достал с темной полки корзинку ягод, улыбаясь, словно обнаружил золото в ручье. – Угощайтесь. Я знаю, где взять еще. – Пастор закинул две ягоды в рот и принялся жевать, довольно напевая себе под нос. – Чудесная еда, не правда ли? Зима в этом году будет суровой.
– Разве здесь не теплее?
– Верно, но местные люди похожи на ледышки. Летом я хотя бы могу себя прокормить. Зимой же мне вряд ли следует рассчитывать на щедрость своей паствы. – Он съел еще две ягоды, потом обструганной палочкой отрезал кусок сыра.
– Они определенно вас не любят, – сказал Ройс.
– Монахи настроили их против церкви.
– Монахи?
Пейн кивнул, жуя сыр. Проглотил его и показал на западную стену.
– Наверху есть старый монастырь. Стоит здесь с имперских времен и назван в честь нелепого куска ткани. – Он снова сглотнул. Увидел их недоуменные лица и махнул рукой. – Не имеет значения. Мои неприятности с монахами – не ваша проблема. Церковь о них позаботится. Вы здесь, чтобы предотвратить убийство.
– Нет, – возразил Ройс. – Лишь высказать профессиональное мнение.
– Верно. Что ж, идти в замок сейчас нет смысла. Скоро стемнеет. Вы можете переночевать тут, а утром я представлю вас Ноксу. Хью – главный шериф этой провинции. Вы будете работать с ним. Я также представлю вас лорду Кристоферу Фоксу. В последнее время он оказал немалую помощь церкви и леди Далгат. Чудесный молодой человек, кузен короля Винсента. Именно он предложил побеседовать с виконтом Аланом Уин-что-то-там. Который порекомендовал вас.
– Альбертом Уинслоу.
– Да, именно с ним. – Пастор Пейн уселся на свернутый сноп соломы, и Адриан невольно задумался, не переночевать ли под открытым небом. – Он близкий друг епископа Парнелла с севера. Епископ привез меня сюда, когда приехал провести последние обряды над усопшим графом. Затем отбыл на весенний конклав в Эрванон. Епископ встретился с виконтом Уинслоу, а тот прислал вас.
– Что вы можете рассказать нам о леди Далгат? – спросил Ройс.
Пейн вытер губы:
– Она единственная дочь – единственное дитя – лорда Бидля Далгата, покойного графа Далгата. Она молода, полагаю, ей двадцать два года. Очень хороша собой. Пошла в мать, которая скончалась при родах. Бидль больше не женился. Он был сентиментальным человеком. Эмоциональным. Слабым, как говорит епископ Парнелл. Позволил провинции погрязнуть в беззаконии, свидетельством чему является нынешняя скромная демонстрация. Вы можете представить, что произойдет, если медфордские крестьяне притащат священника на главную площадь, чтобы окунуть в смолу и вывалять в перьях? Король Амрат украсит Королевскую дорогу пиками с их головами.
– Вы много знаете про Медфорд, – заметил Адриан.
– Я учился в Шериданском университете. Свободные дни мы часто проводили в Медфорде.
– Мир тесен. Мы знаем профессора Аркадиуса из Шеридана. Он…
– Давайте вернемся к леди Далгат! – перебил Ройс.
– Итак… – Священник забарабанил пальцами по подбородку. – Она нравится людям. Можно даже сказать, ее любят… полагаю, все.
– Очевидно, нет. – Ройс было прислонился к дверному проему, но вовремя одумался и снова выпрямился. – Когда начались нападения?
– Через несколько недель после похорон Бидля. По крайней мере, я так слышал. Точно сказать трудно. Мы знаем лишь о тех попытках, которые заметили. Нокс расскажет вам больше.
Лицо Ройса было кислым. Обычно Альберт имел дело с клиентами, которые хотели заполучить некий предмет. Адриан и Ройс несколько дней следили за домом, отмечая посетителей и стражу – если таковая имелась – и устанавливая, когда и в каких окнах гаснет свет. Лишь в исключительных случаях они проверяли дом изнутри. Если требовались планы этажей или другие детали, Альберт наносил семейству визит. Адриан знал, что Ройс редко общался с людьми, особенно со священниками, аристократами и, несомненно, главными шерифами. Последний представитель закона, с которым он побеседовал, был зверски убит, а его труп украсил фонтан на Дворянской площади Медфорда. Адриан сомневался, что пастору Пейну известно о причастности Ройса к тому случаю. Иначе он бы не представлял его всем подряд.
Глава четвертая«За морем»
На следующее утро Шервуд, как обычно, вошел в кабинет. Через три недели после его появления в замке прислуга перестала обращать на него внимание. Они и прежде не знали, что с ним делать. Художник – редкий гость в замках, даже в больших. В Далгате Шервуд был загадкой.
Он не стремился провоцировать сплетни, однако с удовольствием прислушивался к перешептываниям, которые породила его противоречивая натура. Водил компанию с аристократами, но одевался, как слуга. Был дружелюбным, легко заводил разговор без малейших признаков заносчивости – но рассказывал истории об интригах при дворах великих королей.
В хорошие дни Шервуд оставался в своей комнате. По утрам после ночного дождя предпринимал долгие прогулки, в основном вдоль берега. Прислуга не догадывалась, что он ищет охру, которая лучше выделялась на скалах во влажную погоду, и что улитки, из которых он готовил «Имперский пурпур», в изобилии встречались после дождя. Возможно, слуги считали его полоумным. Удивительно, но благодаря его странностям они приняли Шервуда.
Когда он собирался в Далгат, все в Мегане предупреждали, что люди, каких ему предстоит встретить, «немного того». В итоге Шервуд чувствовал себя как дома и стал членом «замковой семьи». А поскольку его имени не предшествовал титул и он не требовал особого отношения, слуги считали его чем-то большим, нежели предмет мебели. Все, за исключением одной. Горничной Нисы, Риссы Лин. Шервуд знал ее имя, поскольку госпожа несколько раз произносила его во время сеансов.
Рисса Лин, не забудь подготовить мое синее платье на вторую половину дня.
Рисса Лин, когда я закончу, меня должна ждать горячая ванна.
Нет, Рисса Лин, не закрывай портьеры. Ему нужен свет.
За два месяца Шервуд ни разу не слышал, чтобы Рисса Лин сказала в ответ что-либо, кроме: «Да, миледи». Но она проявляла внимательность. Рисса Лин наблюдала за госпожой и за Шервудом. Этим утром она снова пристально следила за ним, когда он вносил мольберт в кабинет. Она стояла у подножия лестницы, а когда он оглянулся, покраснела и скрылась.
Шервуд поместил мольберт на привычном месте; сделанные углем отметки на полу указывали, где должна располагаться каждая из трех ножек. Таким способом он мог обеспечить одинаковый ракурс изо дня в день. Выдерживать одинаковое освещение было сложнее; именно поэтому сеансы проводились ежедневно в одно и то же время. Шервуд подошел к окну, раздвинул и подвязал портьеры. Ему повезло: небо было безоблачным. Но смена времен года мешала работе. Следовало попросить графиню начинать пораньше. А теперь она может вообще не прийти.
Он не видел Нису с тех самых пор, как она вчера захлопнула дверь. В этом не было ничего странного. Обычно они встречались только на сеансах, и он всегда приходил первым.
Шервуд снял куртку и повесил сзади на мольберт. Закатал рукава и достал палитру, чтобы развести краски. Он пользовался ею, не желая тратить пигменты впустую, но за ночь краски загустевали. Шервуд предпочитал, чтобы они имели консистенцию сливочного крема. Он начисто вытер кисти и расположил их аккуратными рядами, от самой большой к самой маленькой. Его любимая кисть нуждалась в ремонте. Щетина распушилась, в ней скапливалась краска. Ярдли всегда говорил, что Шервуд способен убить любую хорошую кисть.
Шервуду было десять лет, когда он поступил в ученики к Ярдли, и тот стал для него не просто наставником. Старый перфекционист с неприятным смехом и отвратительной привычкой постоянно сплевывать был Шервуду ближе, чем родные отец и мать, рудокоп и его жена. Помимо рисования портретов, отыскивания и перетирания пигментов и ухода за кистями, Ярдли научил Шервуда рыбачить, свистеть, танцевать, ориентироваться в придворной жизни и защищаться при помощи кулаков и клинка. Где Ярдли научился сражаться на мечах, осталось загадкой, но старик знал, что делает, и хорошо обучил Шервуда. Одинокий художник на пустой дороге – слишком соблазнительная мишень, и мастерство Шервуда не раз подвергалось испытанию.
Закончив с приготовлениями, Шервуд уселся на табурет.
В комнате было тихо, только из открытого окна доносился шум моря, мягкий и приглушенный, далекое вечное сражение между волнами и скалами. Чайка дважды крикнула и затихла. Ветер колыхал портьеры и перекатывал пергаменты, лежавшие на письменном столе, перед которым обычно стояла Ниса.
Вытянутый прямоугольник солнечного света скользил по полу, пересекая стол и взбираясь по стенным панелям. Шервуд умел определять время по пути лучей и каждое утро следил за ним взглядом художника. Он работал над фоном картины, лишь когда леди Далгат не было в комнате, но несколько недель назад закончил все, что не имело отношения к Нисе.
Свет достиг края каменного очага, и Шервуд понял: она опаздывает. Он похлопал рукой по ножке табурета, словно благодаря за хорошую работу. Пусть в этом не было его заслуги, табурет остался в кабинете. Графиня не приказала убрать его.