– Не заметил чего?
Они вышли на площадь, и Ройс показал на дом, рядом с которым обнаружили труп девочки.
– Что в нем такого? – удивился Адриан.
– Видишь горгулий на карнизе?
Старое здание украшали жутковатые обезьяноподобные статуи, восседавшие на карнизе третьего этажа. В традиционном понимании это были не горгульи. Они не собирали дождевую воду, а были простыми украшениями.
– И что?
Ройс нахмурился:
– Видишь просвет?
Скорчившиеся клыкастые мартышки подались вперед, удерживая на плечах верхний балкон. Ройс был прав: одной не хватало. Второе слева чудище мошеннически покинуло пост, оставив товарищей самих выполнять всю работу. При падении столь массивного объекта с такой высоты неизбежны были бы разрушения, не говоря уже про обломки, однако на улице никаких следов удара не наблюдалось. Адриан подумал, что горгулью сняли, вероятно, для ремонта. Но для этого потребовались бы леса и подъемник, а их не было. И на пустом месте не было никаких следов работ, только пространство для отсутствующей статуи. Как будто она улетела. Самое разумное объяснение, на котором в конце концов остановился Адриан, заключалось в том, что горгульи здесь никогда и не было. Может, строителям не хватило статуй. Или к объяснению прилагалась некая история. Вроде тех, какими люди делились друг с другом, чтобы похвалиться познаниями в местном фольклоре. Ну да, резчик Гумбольд упал замертво, когда работал над ней, и в память о нем решили не изготавливать замену. Или: кто-то не рассчитал количество статуй для этой стены, и старик Пит начал ставить их справа, а Брэдфорд – слева. А закончив, они обнаружили, что одной горгульи нет. Денег было мало, и потому ее так и не сделали.
Однако все эти объяснения «разбивались» о голое пятно, яркое и нетронутое. Подобно выцветшему ковру с квадратом в том месте, где прежде стоял шкаф, стена сохранила четкий отпечаток силуэта там, где следовало находиться статуе. Здесь что-то было раньше – но не теперь.
Ройс посмотрел на Адриана и спросил:
– Почему одной не хватает?
Глава тринадцатаяГром-галимус
Виллар Орфе ждал где обычно, на крыше. У него было несколько любимых мест, но этим вечером он восседал на коньке «Одежного трио», в котором портному, галантерейщику и сапожнику пришло в голову сделать универсальный магазин мужской одежды. Виллар никогда не был внутри, однако хорошо знал крышу: на ней прятался его дом. Скрытый в тайной нише между ребрами и фронтоном, это был не столько дом, сколько гнездо-палатка из холста и обломков дерева, куда Виллар забирался по ночам, словно гигантская сова. В крошечном убежище хранились его немногочисленные ценности: живой росток салифана в деревянной чашке, обрывок гобелена и меч, оставленный ему дедом. Меч Виллар прятал под свесом крыши, чтобы случайный незваный гость не обнаружил оружия. У него также имелись запасы еды – коренья, орехи и ягоды, собранные на городских окраинах. Ягоды только-только начали появляться на солнечных, теплых склонах, а еще Виллар отыскал немного грибов. И притащил сокровища, найденные в мусоре на Губернаторском острове. Кто-то из тамошних обитателей не любил соленой рыбы.
Солнце еще не село, и Виллар не поднимал головы. Ему не нравилось перемещаться при дневном свете. Природа благословила Виллара прекрасными чертами его народа, и он отказывался прикрывать уши и прятать глаза от мира. Виллар гордился своим наследием, это миру следовало стыдиться. У него был длинный список того, чему следовало бы быть. Иметь возможность войти в «Трио» и купить новый костюм. Открыто носить дедов меч на бедре. Жить в доме с четырьмя стенами, а его растению – обитать в настоящем, прости Феррол, горшке. Однако между тем, чему следовало быть, и тем, что было, существовала огромная разница, и потому он сидел, скрючившись, опершись спиной о купол, на котором флюгер в виде разодетого человека вращался на восточном ветру.
Виллар часто размышлял, что произойдет, если он осмелится надеть меч. Это не являлось нарушением закона. Он слышал, что правители не разрешали носить клинки и луки в городах, что, конечно, не касалось рыцарей, аристократов и стражи. В Рошели такого запрета не существовало, однако не было и эдикта, не позволявшего мир войти в «Одежное трио». Многие правила не нужно было записывать или применять. Появившись с мечом, нахально хлопающим по бедру, Виллар привлечет к себе внимание. Потом соберется толпа – и его побьют и отберут меч, если только он не захочет им воспользоваться. А если он им воспользуется – если поступит подобно любому уважающему себя гражданину, – прибежит городская стража. Ношение оружия не считалось противозаконным, однако убийство и членовредительство запрещалось. Виллар по собственному опыту знал: стража не любит гномов, едва терпит калианцев и слепо ненавидит мир. Он не питал иллюзий насчет своей способности справиться с группой тренированных солдат. Виллар не учился владеть клинком и ни разу не участвовал в схватке. Побои не считались. И потому, в то время как быть мир являлось достаточной причиной для избиения, быть мир с мечом означало верное самоубийство.
Посмотрев вниз, он увидел реку, которую заходящее солнце окрасило в золото. По далеким мостам катились экипажи. Дым поднимался из множества труб. По каньонам улиц ползли толпы людей, текли, словно вязкая слизь, смазывавшая рабочие механизмы города. Виллар в буквальном смысле находился выше всего этого – а скоро будет и в метафорическом.
Колокола Гром-галимуса завели свою унылую мелодию, возвещая о завершении дня. Пора идти. Епископу не понравится, если он опоздает. Виллар начал вставать, но потом замер. Он снова услышал царапанье крохотных когтей по дереву.
Крыса вернулась.
Виллар оглядел свои пожитки и заметил пятнистого черно-белого грызуна, который поспешно скрылся в трещине кровли. Вор опять явился. И на сей раз открыл коробку. Виллар схватил старый деревянный ящик и лихорадочно перебрал его содержимое, опасаясь демонических козней. Все вещи были на месте. Виллар достал самый ценный предмет, клочок гобелена, чей возраст составлял не менее тысячи лет. Если верить истории, которую рассказывал дед, гобелен принадлежал семье Орфе и когда-то был размером с трехэтажную стену. От него остался только этот двухфутовый клочок. Остальное конфисковала и сожгла церковь – по очевидным причинам. Даже на обрывке Виллара было детальное изображение героев с заостренными ушами, облаченных в кольчуги, скачущих на лошадях и воздевающих мечи. Гобелен, рассказывал дед, изображал падение Мерредидда, увековечивал битвы с варварами, которые в конце концов сломили блистательную древнюю имперскую провинцию. Провинцию мир, которой правили мир.
Виллар разложил обрывок гобелена на бедрах и нежно погладил тонкое шитье.
Мир правил провинцией.
Глядя в вытканные глаза, он дал обещание:
– Если будет на то позволение Феррола, другой мир будет править королевством.
Солнце коснулось далеких гор. Виллар поднес ткань к губам и поцеловал изображение, а потом сложил и убрал в ящик.
Время поджимало, а у него было много дел.
Виллар выбрал обычный путь к собору по крышам и спрыгнул в темный переулок. Рабочий день завершался, и толпы усталых людей брели домой. Они шли, ссутулившись, и редко поднимали головы. А даже если бы и подняли, даже если бы увидели Виллара, никто не обратил бы внимания на очередного мир.
Меркнущее солнце почти скрылось за поместьем. Сонмы теней выбрались из низин и захватили город. Монета судьбы брошена. Наконец выпадет решка.
Его народ не мог войти в большинство магазинов, но некоторые хозяева проявляли сочувствие и отворачивались, когда внутрь проникал мир. Эти редкие торговцы имели дело с мир, только если в лавке не было других посетителей. Обычной практикой было дождаться затишья, проскользнуть в магазин, купить необходимое и поспешно скрыться, пока никто не видел. Если кто-нибудь замечал мир, его прогоняли. «Воронья таверна» на восточном берегу пошла еще дальше. Каждую ночь они выбрасывали на улицу кости и объедки для мир из соседних трущоб. Собравшаяся толпа благоговейно ползала на коленях, собирая то, что можно было унести в руках и юбках. Виллар лишь однажды наблюдал это зрелище; ему хватило. Подавляя тошноту, он решил, что «Воронья таверна» сгорит первой, а первым казненным станет ее владелец, Брэндон Хингус. Может, он и хотел как лучше, но в итоге публично унизил людей Виллара. Подобный проступок заслуживал крайних мер, чтобы стереть отвратительное воспоминание.
Несмотря на запрет пользоваться большинством торговых улиц, мир терпели, если они не создавали неприятностей. Достаточно безопасным местом были общественные площади, а также мосты, под которыми жили многие мир. Им разрешали брать воду в общественных колодцах, хотя закон запрещал это. Мир также пускали в Гром-галимус. Им не дозволялось заходить дальше тешлорских окон, первой пары витражей в нефе, изображавших суровых, закованных в доспехи воинов древнего имперского ордена, которые словно следили, чтобы никто не смел переступить черту.
Однако мир дозволялось стоять у дверей, посещать службы, слушать хор, а потом ждать на ступенях в надежде на подаяние. Пока они вели себя уважительно и не толпились в проходе, им разрешалось молчаливо просить милостыню. Поэтому мир вполне мог взбежать по мраморным ступеням и войти в огромные двери Гром-галимуса.
И снова никто не увидел, никто не заметил, никто не встревожился, когда Виллар скользнул в собор, торопясь на первую встречу этой ночи.
Он немного опоздал, но епископ опоздал еще сильнее, и Виллару пришлось ждать между тешлорскими витражами. Службы не было, и огромный собор практически пустовал. Лишь несколько служек занимались уборкой, а набожные верующие молились на коленях на каменном полу перед статуями Новрона и его любящего отца Марибора. Несмотря на свою тайную миссию, Виллар не пожелал опускать голову или отводить глаза. Он не станет поклоняться этим богам, даже для виду. Это были боги людей. С двух сторон на него смотрели тешлоры. Виллару было неуютно под их пристальным солнечным взглядом, намекавшим, что они видят не просто упрямого мир, однако вскоре свет померк, а вместе с ним потемнели и витражи.