-- На плоту уплыву... -- упрямится тот.
-- На плоту? А знаешь ты, как вяжется плот и можно ли по Зее плыть? За первым поворотом пропадешь,
-- Э-э, какой люди! -- возмущается Улукиткан. -- Куда идет -- не знает, что слепой. Тут дурной тайга, кричи, зови, никто не придет...
-- Зачем ты ушел от Глухова? Что, произошло у вас?
-- Говорю -- ничего, ушел и все!
-- Чего вы к парню пристали? -- улыбается Трофим. -- Сейчас пообедаем, настроение у него исправится, он и сам все расскажет.
Пока готовили обед, я заглянул в его рюкзак и поразился, с каким мизерным запасом продовольствия этот человек решил пересечь огромное пространство, отделяющее его от населенных мест! Пригоршни три хлебных крошек, две банки мясных консервов, узелок соли и три кусочка сахару не первой свежести -- вот и все. Ни топора у него нет, ни котелка, ни ложки, ни лоскута для заплаток. Только безумец мог решиться на такой шаг. Или какие-то особые обстоятельства заставили его внезапно бежать из лагеря, прихватив что попалось под руку.
-- Как же ты, Глеб, хотел сделать плот? -- спрашиваю я. -- Ведь у тебя и топора нет!
-- Натаскал бы валежника...
-- Из валежника плоты не вяжут, сразу на дно пойдешь. Нужен сухостой, а его без топора не возьмешь. Глеб молчит, но взгляд его отмяк.
-- Может, закурить дадите? -- говорит он просящим, извиняющимся тоном.
-- Давно бы так, а то лезешь поперек. Садись рядом. С хорошим человеком приятно посидеть, -- приглашает Василий Николаевич. -- Вот тебе кисет, закуривай. Бумажка есть?
-- Ничего у меня нет...
-- Ну и путешественник! Сколько тебе лет?
-- Восемнадцать.
-- Внуки есть?
От неожиданности Глеб смеется, широко раскрывая зубастый рот.
-- Да ты ведь веселый парень, чего притворяешься! -- и Василий Николаевич протягивает ему сложенную узкой лентой газету.
Все стали сворачивать цигарки.
Не курил Глеб, видимо, долго. Глотает дым жадно и рассматривает нас помутневшими глазами.
Нам ничего не оставалось, как взять его с собою, независимо от того, хочет он этого или нет. Хорошо, что все так удачно сложилось, иначе он погиб бы, не пройдя и одной трети намеченного расстояния, -- развязка настала бы куда раньше: тайга безжалостна к беспомощным!
После обеда мы сразу стали готовиться в путь. Животные так и не покормились. В лесу предгрозовая духота и комариный гул. Я предложил Глебу привязать свою котомку на вьюк оленя, еще не зная, как он будет реагировать на наше решение взять его с собою. Парень повиновался.
По молчаливому сговору он стал нашим спутником.
Трудно поверить, чтобы здравомыслящий человек мог рискнуть отправиться отсюда один, не зная пути, без продуктов. Вечером я дам распоряжение Лемешу срочно посетить подразделение Глухова и выяснить обстоятельства, при которых ушел от него Глеб.
Было пять часов, когда караван добрался до отрогов и взял направление на Становой.
Глеб отставал, и нам часто приходилось останавливаться, дожидаться его. Какое-то удивительное равнодушие жило в этом парне.
-- Ты пошевеливай ногами, всех задерживаешь, -- кричит ему Василий Николаевич.
Но ему хоть бы что!
Тучи несли на могучих плечах дождь, воздух холодел. Далеко над хребтом сверкала молния.
Улукиткан с опаской поглядывал на небо, поторапливал уставших животных. -- Ему непременно хотелось дотащиться до устья реки Лючи, там и место затишнее, и хороший корм для оленей. Вот караван вынырнул из высокоствольной береговой тайги, прошел краем горы и уперся в отрог, обрывающийся небольшой скалой у реки. Это и было устье Лючи.
Старик соскочил с оленя, стал что-то рассматривать под ногами. Мы подошли к нему.
-- Два-три дня назад тут люди ходи с оленями.
-- Это наш отряд... Мы тут ночевали на острове... -- пояснил Глеб.
Поскольку нам все еще оставались неизвестными обстоятельства, заставившие Глеба сбежать из подразделения, я попросил Улукиткана проехать верхом следом Глухова и узнать, действительно ли он ушел вверх по Лючи. А сами мы с караваном остановились на берегу реки, как раз против устья, где она сливается с широким шумным потоком Зеи.
Междуречье у слияния рассекается рукавами этих рек на несколько островов, заросших вековою тайгой, с высокими наносными берегами. Посоветовавшись, мы решили перебрести Лючи и на одном из островов приютиться на ночь. В этом была своя прелесть: на острове всегда меньше гнуса и больше прохлады, да и сон здоровее. О большем мы и не мечтали.
Черная туча прикрыла солнце. Низовой ветер взрыл Зею, наделал беляков, бросая на остров холодную речную пыль, гнул податливый тальник и трепал зубчатые вершины старых лиственниц.
На острове мы наткнулись на стоянку Глухова, с небольшим балаганом из коры, под которым у него до этого хранился груз. Быстро развьючили оленей и стали ставить палатки. Работы хватало всем. С гор уже спускалась мутная завеса непогоды.
-- Ты что же, Глеб, под балаган залез, уже разулся! Бери топор, руби колышки и помоги Трофиму палатку натянуть, да поторопись, видишь небо-то...
-- Скоро собаки блох ловят, -- огрызнулся Глеб, но топор взял и пошел к тальнику, нехотя переставляя босые ноги.
-- Молодой, а лентяй. Для себя сделать не хочет, -- бросил ему вслед Трофим.
Когда палатки (без помощи Глеба) были поставлены и груз накрыт брезентом, из-за реки донесся крик. Мы выскочили на берег. Это Улукиткан. Он кричал, угрожающе махал нам палкой и гнал рысью оленя, усердно подбадривая его ногами. "Неужели он что-то страшное обнаружил на следу Глухова?" -мелькнула у меня мысль. Я взглянул на Глеба, но лицо его выражало полное спокойствие.
Старик с ходу перемахнул реку и, не слезая с оленя, стал что-то доказывать Николаю на своем языке тыкая палкой в небо.
-- Вы какой люди, слепой совсем, смотри, дождь в горах, вода большой придет, зачем остров остановился, пропадай хочешь? Разве другой места нет? -- кричал старик, тараща на меня гневные глаза.
-- Да что ты, Улукиткан, этот остров стоит сотни лет, посмотри, какие толстые лиственницы выросли на нем? Неужели ты думаешь, вода так высоко может подняться?
-- Человеку дана голова, думай надо, что, почему. Ты смотри хорошо, эта протока новый, теперь вода большой придет, остров будет драть! Надо скорей назад ходи... Когда старик раздражался, он выговаривал русские слова с трудом, терял окончания, но мы понимали его. Николай с Трофимом бросились собирать оленей, мы свернули палатки и, побросав на спины животных груз, бежали с острова на материк.
-- А ты, Глеб, почему не обуваешься? Вставай, надо уходить, -предложил я ему.
-- Успею, а не то и тут переночую, балаган хороший.
-- Без разговоров! Обувайся и догоняй!
Мы перебрели Лючи и сразу же на берегу остановились под защитой толстых лиственниц. Отяжелевшие тучи нависли грозной стеной. Надо было как можно скорее ставить палатки. Застучали топоры, забегали люди. Ветер с высоты уже хлестал полотнищем холодного дождя, слепил глаза, вырывал из рук палатку. Больших усилий стоило нам организовать ночевку.
Глеб так и не пришел. Мы возмущались, не зная, чем объяснить его поведение. Улукиткан не выдержал, поймал своего оленя, погнал его через реку на остров. Он лучше нас понимал, что сулят после жаркого дня черные тучи и что станет с рекою, когда с гор хлынет дождевая вода.
Мы, мокрые, замерзшие, уже сидели в палатке, когда распахнулась черная бездна и оттуда брызнул пугающий свет молнии, на миг озарив угрюмые лица людей стволы лиственниц и грозные овалы туч. Могучие разряды грома, потрясая долину, гулко прокатились по лесу, и тучи опустили к земле дождевые хвосты.
Улукиткан вернулся один. С его одежды ручьем стекала вода, он посинел от холода и еле ворочал языком.
-- Какой худой люди: я ему шибко хорошо говорил -- уходи надо, он, как глухой, не понимай.
-- А ты бы балаган разломал, он бы и пошел, -- сказал Василий Николаевич с досадой.
-- Э-э, если голова худой -- сила не помогает, -- ответил тот, сбрасывая с плеч мокрую телогрейку и закутываясь в дошку.
-- С черта вырос, а ума не нажил!.. -- буркнул Трофим.
За палаточной стеною, по черной притихшей тайге, по скалистым ущельям хлестал косой ливень. Ветер с диким посвистом налетал на лес, расчесывая непослушные космы лиственниц, в клочья рвал воду в реке, завывал в дуплах старый тополей. А по горам гуляли чудовищные раскаты грома.
-- Вот он -- приветственный салют Станового!
Ночь навалилась густой чернотой. В палатке тихо, никто не спит, притаились, словно ожидая чего-то, еще более ужасного. Сколько силы несет в себе стихия!
С трудом верилось, что после этой страшной бури останется жизнь в горах, да и сами горы.
Кто-то чиркнул спичкой, закурил. Далеким огоньком засветилась в темноте цигарка. Люди словно онемели, -- у каждого свои думы. Я перелез через чьи-то ноги, через ворох мокрой одежды, сваленной у входа, и выглянул из палатки. Ни неба, ни земли, куда ни посмотри -- всюду тяжелая свинцовая тьма да бешеный ветер бьется с лесом, пугая все живое жутким воем.
И вдруг блеснула молния, отбросив тьму и осветив на миг потрепанные лиственницы, вспухшую реку и, за дождевой завесой, остров. Но все исчезло так же мгновенно, как и появилось, только в душе осталась щемящая боль за Глеба. "Прилепится же к человеку такое!"
Гроза отходила на север, сталкивая туда тучи. Послабел и дождь, но страшная тьма не редела, и ветер еще больше свирепел. Его разноголосый вой мешался в черноте с непрекращающимся треском падающих на землю великанов; со смертным стоном они ложились, до конца не выстояв свой век.
И странно, даже когда ветер наконец стих, тайга по-прежнему шумела тревожно. С черного неба падали остатки дождя. Только теперь мы вспомнили об усталости. Кажется, можно уснуть.
Бедный Глеб! Как он там один на острове? Сумеет ли разжечь костер?
При свете спички находим свои постели, устраиваемся, кто где может. В палатке тесно, а во второй сложен груз. Но "до утра недалеко, как-нибудь прокоротаем остаток ночи. Я забираюсь в спальный мешок. Василий Николаевич рядом что-то тихо жует. Мне есть не хочется, тороплюсь уснуть. Лиханов уже похрапывает...