Я послушно выпил, а сестра начала говорить что-то хорошее, ласковое… и я заснул. Заснул спокойно и тихо.
Утром меня разбудил шепот:
– Что? Вы говорите, очнулся, разговаривал с вами? Теперь выходится! Надежда полная! Следите строже и отнюдь не давайте волноваться.
Я понял, что слышу голос доктора, и, открыв глаза, сказал:
– Добрый день, доктор! Скажите, пожалуйста, где Петр Петрович Звягин, мой товарищ? Мы вместе с ним заблудились. А также скажите, что со мной?
– С вами ничего особенного, вы изволили-таки похворать, – отвечал доктор, толстенький, подвижный человек. – Вот задали работы сестрице. Ну да и то сказать, такие раны, как ваша, никому легко не даются! А теперь все слава Богу. Не унывайте.
– Доктор, да разве я был ранен? Я отлично помню, что выскочил в окно и меня не успели схватить.
– Оказывается, и вы выдержали бой, а мы-то предположили, что вы просто-напросто оступились в темноте и упали в овраг.
Когда рано утром отряд занял монастырь, врагов там уже не было, да и монахов также. За ночь все ушли.
– Что же сталось со Звягиным, нашли ли его? – спросил я.
– Заняв монастырь, – продолжал доктор, – мы, то есть наша часть, нашла вас и Петра Петровича – что, конечно, было установлено по визитным карточкам, – и вас обоих доставили на перевязочный пункт. Вы были так слабы, что о переотправке не могло быть и речи, пришлось оставить на месте и сдать сестрице; ну а Петра Петровича увезли дальше, в Россию.
– Доктор, а что же сталось с теми, с вампирами? Видел их кто-нибудь, не напали они на отряд; у вас никто не погиб из людей, засосанный ими?
– Вампиры?!
– Ну да, вампиры! Те, что напали на меня и загрызли бедного Петра.
И я начал рассказывать доктору свое ночное приключение. Доктор быстро перебил меня и сказал:
– Знаете, об этом мы поговорим с вами в другой раз, на досуге, а теперь, извините, я очень занят, у меня обход.
И быстро вышел из комнаты, сопровождаемый сестрицей.
У меня от природы очень тонкий слух, а басок у нашего доктора довольно изрядный, так что то, что он говорил сестре в соседней комнате, я слышал ясно, от слова до слова.
– Это скверно, – говорил он, – при таких головных ранах, как у… – и доктор назвал мою фамилию, – повторение бредовых картин или даже память о них в спокойном, так сказать, нормальном состоянии, не предвещает ничего хорошего. Он в продолжение болезни бредил вампирами, сражался с ними… Повторение болезненного бреда, вера в него, при нормальной температуре, наяву – грозит перейти в idée fixe[94]. Смотрите, сестрица, отнюдь ни слова о вампирах, да лучше не говорите и о смерти Звягина. Мы ведь с вами, строго говоря, и не лжем. Его и в самом деле увезли в Россию, но только увезли в гробу. Что же, мы не солгали, а только… недоговорили!
И доктор засмеялся, довольный своей находчивостью.
Не желая огорчать доктора и сестру милосердия, да и зная, что от них двоих я все равно ничего не выпытаю, я в их присутствии не заводил больше и речи о памятной для меня ночи. Зато я постарался понемногу, обиняком и от разных лиц узнать все, что касалось меня.
Как меня подняли, в каком виде, где и так далее. Я даже сделал вид, что еще до своей болезни знал о смерти Звягина.
Из сведений, собранных по крошкам и отрывкам, составилась такая картина. Отряд N полка занял старый выморочный монастырь. Австрийцев там не было, не было и монахов. Вопрос: почему нет монахов? – никому не пришел в голову и никого не заинтересовал. Монахи могли уйти за своими воинскими частями; или их могло и вовсе не быть – так как, по сведениям, монастырь числился выморочным.
На дне монастырского оврага, подходившего к самой монастырской стене, нашли меня, с довольно значительной раной головы. Решили, что я сорвался и упал в овраг, а рану приписали близлежащему камню. Последний вывод, несомненно, был верен, иначе где я мог заполучить такую рану.
Петра нашли также, но нашли на монастырском кладбище. Он был мертв. Его не вскрывали, да и не осматривали, было не до того, да и залитая кровью хаки говорила сама за себя: никто не сомневался, что это дело рук австрийцев. Куда мог скрыться неприятель – никому и в голову не приходило. Мало ли куда? Отступил. Убийство могло быть совершено и сутки назад!
Моя рана была из тех, что, оставляя жизнь, часто грозят опасностью сумасшествия или вообще нарушением нервной системы.
Как бы там ни было, придя в себя, я начал быстро поправляться; доктор даже удивлялся жизнеспособности моего организма.
Ехать в Россию я наотрез отказался. Желание побывать в монастыре Святой Гудулы было неотразимо, меня тянуло туда день и ночь. Мне казалось, что до тех пор, пока я не побываю в монастыре, я не буду покоен. Как жить, не решивши вопроса о вампирах?
Но желание попасть в монастырь было неисполнимо. Продвижения взад и вперед так запутали маршрут, что никто даже приблизительно не мог указать местонахождение монастыря. А обращаться туда, где это знали, то есть к высшему начальству, я не смел. Чем я мог объяснить свое желание?
Прошло полгода.
Доктор давно согласился меня выслушать и, надо признать, выслушал с большим вниманием. Но и после рассказа продолжал стоять на своем: все приключение с вампирами было только бредом больного и, что нередко случается, сохранилось в памяти и после болезни. Понемногу я и сам начал приходить к тому же выводу и заключению.
Мы опять наступали, и мне с ротой было приказано занять одно небольшое местечко среди гор. Отправляя меня, командир сказал:
– К сожалению, я мало что могу сообщить о расположении этой местности. Нам не удалось хорошо ее «осветить». Дело в том, что часть разведчиков, посланная в этот район, так и не вернулась. Надо думать, они или попали в плен, или убиты. Будьте осторожнее.
Рота тронулась. И чем ближе мы подходили к цели, тем местность казалась мне все более знакомой.
Несомненно, я ее видел во время моего скитания с покойным Петром. Нечего говорить, что знакомство с местностью очень помогло нам при нападении на врага. Но зато представьте мое недоумение, потом любопытство и, наконец, ужас, когда я узнал монастырь Святой Гудулы! Теперь там засели австрийцы, и я должен был выбить их оттуда.
А потом? Что потом? Новая встреча с приором и казначеем! Но думать и колебаться времени не было. Отдав приказ наступать прямо в лоб на монастырское здание, но наступать не спеша, сохраняя людей, я взял часть роты и пошел с нею в обход.
Благодаря знанию места я подвел свой отряд совершенно незаметно под самые стены монастыря; этому, конечно, способствовала густая роща. Мы подошли к памятной для меня боковой калитке на кладбище.
И на этот раз, как в ту роковую ночь, калитка по какому-то недосмотру австрийцев оказалась незамкнутой. Рота ворвалась на кладбище и с криком «Ура!» бросилась в штыки…
Наши с главного входа поддержали нас. Схватка была жаркая, но недолгая. Часть австрийцев бежала, прыгая через стены и в окна; часть сдалась нам в плен. Были убитые и раненые с той и другой стороны.
Во время битвы я забыл о вампирах. Мысли и чувства сосредоточивались исключительно на деле. На успехе нападения.
Но дело кончено, и я почувствовал, что мне становится душно… Вон, вон с проклятого места! Чтобы ободриться и прийти в себя, я вышел из монастыря на открытую поляну.
Вид своих солдат, довольных успехом, вид пленных, санитаров с носилками, даже вид раненых, вообще вид людей успокоительно на меня подействовал, и я решил не заходить на монастырское кладбище, а осмотреть только здание монастыря с главного входа.
Такой осмотр я должен был сделать по обязанности своей службы, уже не говоря о том, что мне непременно хотелось видеть трапезную, а главное – Восточную башню. От исполнения моего намерения меня мог удержать только приказ: «Немедленно дальше!»
Но приказа не было. Я уже хотел переступить монастырский порог, как страшное сердцебиение и слабость напали на меня. Что меня ждет там… а если «они» там?.. И все пережитое встало в памяти!..
Я прислонился к стене. Одна сила толкала: «Иди и убедись», а другая – страх, что ли, или благоразумие – удерживала.
– Ваше благородие, – услышал я голос нашего фельдфебеля, – мы вырыли братскую могилу, дозвольте похоронить товарищей.
Я очнулся и был страшно рад, что решение вопроса отложено.
– Сколько убитых? – спросил я.
– Наших немного, двое, да их человек восемь будет. Всех раненых уже подобрала «летучка», – добавил фельдфебель.
– Приказа о продвижении дальше пока нет, – сказал я, – можно и похоронами заняться.
Отчасти чтобы оттянуть страшный визит в Восточную башню, отчасти желая поклониться павшим товарищам боя, я пошел следом за фельдфебелем.
Могила была вырыта на монастырском кладбище, на самом лучшем, видном месте. Я подошел.
Рядом со свежевырытой могилой, куда укладывали завернутых в шинели покойников, возвышался большой старинный памятник, видимо переживший не одно столетие.
Все еще чувствуя сердцебиение и слабость, я оперся на него. В то же время взгляд мой скользнул и упал на медную доску, что украшала памятник, и я невольно прочел старинную латинскую надпись: «Здесь покоится тело Гуго Трентини, приора монастыря Святой Гудулы». И дата: «1750 год».
Хотя я слаб в латинском языке, эта адская надпись горела в моем мозгу, точно выжженная огнем. Долго я крепился, стараясь свыкнуться с мыслью, что Гуго Трентини все-таки существовал на самом деле, а не был лишь бредом моего больного мозга, как уверяет доктор…
Наконец я не выдержал. Красный туман, полный лицами Гуго Трентини, поплыл передо мной… памятник закачался, зашатался… и я опять упал в темноту.
И вот я снова в лазарете. Доктор говорит, что на днях мне дадут командировку в Россию.
Когда доктор и сестра милосердия думают, что я не вижу и не слышу их, смотрят на меня печально, качают головами и грустно улыбаются.