А дальше (по показаниям Мартынова) – странная их беседа в саду, уже без свидетелей. Мартынов говорит, что заставит поэта перестать шутить.
В официальном письме полковника Александра Семеновича Траскина (начальника штаба Командующего войсками на Кавказской линии и в Черноморье) к командующему Павлу Христофоровичу Граббе (генерал-адъютанту, а в молодости члену декабристского Союза Благоденствия и соратнику самого Ермолова) это звучит чуть по-иному (но чего стоит это «чуть»!): «Мартынов сказал ему, что он заставит его замолчать».
На что Лермонтов, если верить Мартынову, отвечает выспренной тирадой: «Вместо пустых угроз ты гораздо бы лучше сделал, если бы действовал».
Вряд ли мы поверим, что поэты так изъясняются. Впрочем, даже и в такой передаче сквозь текст проступают слова, сказанные на девятнадцать веков раньше: «Что делаешь – делай скорее».
Лермонтов называет Мартынова Иудой?
За что?..
Через день у подножья Машука, в четырех верстах от города, поэт даже не станет целиться в противника: он демонстративно поднимет пистолет дулом вверх и будет держать его так, пока убийца не выстрелит. Это как новый вызов, как другая цитата, а точнее, самоцитата: «Есть Божий Суд…»
Ну и все прочее – и вмешательство в работу следствия полковника Траскина, указывавшего Глебову и Васильчикову (а также, очевидно, и Мартынову), какие именно им следует давать показания, и назначение в качестве главного следователя уже до этого заплатившего карьерой за отказ сотрудничать с жандармами подполковника Филиппа Федоровича Унтилова, и перераспределение ролей секундантов (с исключением из игры в следствие двоих, наиболее нелюбезных царю), и еще многое другое – разве не удивительно?
Ничуть, если мы ответим на вопрос, а когда и по какому поводу собрались на воскресную вечеринку у генеральши Верзилиной члены конспиративного кружка (плюс иные кавказские офицеры, а с ними и Лев Сергеевич Пушкин).
В лермонтоведении этого вопроса вроде бы и не существует. (Он не вмещается в рамки мифа о жизни и смерти Лермонтова.) Но мы обязаны его задать.
Для офицеров-дворян, для кавказских офицеров прошлого столетия, дата 13 июля 1841 года была не менее говорящей, чем для наших отцов 22 июня 1956 года, а для дедов 25 октября 1932-го или 9 января 1920-го.
Пятнадцать лет назад на Кронверкском валу Петропавловской крепости были казнены Кондратий Рылеев, Павел Пестель, Петр Каховский, Сергей Муравьев-Апостол и Михаил Бестужев-Рюмин.
Именно с этого дня, а даже не с 14 декабря 1825 года, в общественной жизни России началась совсем иная, страшная в своем удушье эпоха.
13 июля 1841 года чуткий на роковые сближения Лермонтов и впрямь должен был выглядеть «мрачнее обычного».
На Сенатскую он не попал по возрасту. И с шестнадцати лет примерял на себя саван цареубийцы.
Нет, цареубийцы из него, как и из Пушкина, не вышло.
Хотя за свои стихи о Пушкине Лермонтов и попадает в первый раз под арест и в ссылку.
Вторая ссылка – за дуэль с де Барантом, сыном французского посланника. Причины дуэли также темны, но есть глухие упоминания, что ссора произошла из-за Пушкина. (Дантес – француз, и Барант выгораживал соотечественника.)
И, наконец, – ссора и дуэль с Мартыновым.
Дуэль, столь напугавшая всех окружающих, что секунданты с места поединка разбегаются, бросая под ливнем мертвое тело поэта, а следователи делают все, чтобы в Петербурге не узнали истинной причины роковой ссоры.
А что прикажете делать, если выяснится, по какому поводу собирались и по какой причине дрались?
Так что шутки про кинжал Мартынова совершенно ни при чем. Уж если и была речь, заглушенная до времени аккордами Сержа Трубецкого, то речь про другой кинжал – декабристский символ цареубийства.
Возможны две ситуации: или Лермонтов в доме у генеральши (жены генерал-майора Петра Семеновича Верзилина, тоже соратника близкого к декабристам генерала Ермолова) поднял тост за «цареубийственный кинжал», или после того, как разговор коснулся темы повешенных цареубийц, Лермонтов предложил их помянуть.
А отставной майор Николай Мартынов, случайно попавший на сходку членов «Кружка шестнадцати» (он жил во флигеле у Верзилиных) воспринял это как провокацию и пить за казненных преступников отказался.
Тогда понятен и тот их диалог в саду, который мы уже попытались реконструировать. Представим себе все эти гефсиманские аллюзии – тайную вечерю, южную летнюю ночь, роскошь кавказского сада, тему казни (и евангельской, и декабристской, ведь мятежное каре вкруг Медного Всадника стояло так же неподвижно, как Христос при аресте), тему предательства, наконец:
– Я заставлю тебя замолчать!..
– Что делаешь, – делай скорее.
А могло быть и так, как это представил московский литератор Георгий Елин:
Русское дворянство/офицерство из-за «шуточек» не стрелялись – для дуэлей было только две причины: оскорбление чести и женщины. Вторая версия в случае Лермонтова с Мартыновым (как и с Барантом) заведомо отпадает, значит – остается первая. С Барантом сошелся на шпагах и гладкоствольных Лепажах (это за честь русской поэзии, ведь соплеменник Баранта на Пушкина руку поднял!), а с Мартыновым на дальнобойных нарезных пистолетах Кухенройтера – за что? Да потому, что в доме Верзилиных Лермонтов с друзьями собрались тогда на поминки – ровно 15 лет назад в эту июльскую ночь декабристов вешали, а туповатый Мартынов, которого в «мужскую» компанию не взяли, вынужден был зевающих без внимания барышень развлекать, и уходил он, обиженный, первым, уже стоя на пороге, брякнул неосторожную фразу мрачным мужикам (типа: вон у жандармского подполковника Кушинникова свет в окне горит, и много бы он дал, чтобы узнать, по какому вы поводу тут пьёте), на что Лермонтов сказал: «Делай, что решил» – известно пять вариантов этой фразы, суть которой одна: пойди и стукни! – вот это оскорбление, которое смывают только кровью…
И ложь, и недомолвки, и инсценировка следствия объясняются тем, что начальнику штаба и самому командующему (напомним, что в молодости он состоял в Союзе Благоденствия и сам чуть было не поехал в Сибирь) надо сделать все, чтобы не открылось, что на Кавказе, кишащем недобитыми декабристами, ссыльные «кружковцы» открыто собираются поминать цареубийц.
Если Николай I узнает про то, Павел Христофорович Граббе (как минимум) отправится в отставку. И многие прочие – вслед за ним.
И потому вести следствие поручают офицеру, чья карьера уже загублена из-за его отказа сотрудничать с жандармским ведомством. (Этот не выдаст.)
Самое трудное, видимо, было объяснить убийце поэта, что от него требуется и чем для него самого обернется попытка чистосердечного признания.
Должно быть, объяснение было в том самом духе, в каком высказался о Мартынове опальный генерал Ермолов:
«Если бы я был на Кавказе, я бы спровадил его; там есть такие дела, что можно послать да, вынувши часы, считать, через сколько времени посланного не будет в живых…»
Мартынов этих слов никогда не узнал. Он и без того оказался сообразительным молодым человеком.
P.S.
* * *
– А я скажу вам: над Россией — рок,
и если так дела пойдут и дальше…
Так вот, мы коротали вечерок
у N., у хлебосольной генеральши.
Рояль, шарады, шутки, легкий флирт –
кружили, счастью своему не веря…
В окне душистый лавр и пряный мирт.
(Не тайная, но все-таки вечéря.)
Ведь прямо из окопов! Повезло.
Тут жить да жить, а не курками клацать.
Тринадцатое – чертово! – число,
и приглашенных (вышло так) тринадцать.
Был Пушкин Лев Сергеич, Трубецкой,
ну, словом, от майора до поэта.
И вдруг такой повеяло тоской,
когда Мишель заговорил про это:
«Пятнадцать лет, а, кажется, вчера…»
Сказал и встал, и стал еще бледнее:
«За убиенных Павла и Петра,
Кондрата, Михаила и Сергея!..
Мартыш, а ты не выпьешь?» «Я не пью
за эту сволочь». Музыка увяла,
И время растянулось, как в бою.
«А этого тебе не будет мало?..»
Девицы в обморок. Мартынов за кинжал.
А тот насмешливо: «Ты стал большим черкесом!»
«Я сделаю, Мишель, чтоб ты молчал!»
…Он посмотрел впервые с интересом
(вот, как сейчас, я вижу их двоих,
и этот взгляд сквозь сумрак омертвелый)
и поклонился, и промолвил стих
евангельский: «Что делаешь, то делай –
скорее».
Моя книжка о Пушкине, декабристах и поиске могилы казненных здесь:
https://nestoriana.wordpress.com/2016/04/09/dnd/