3
— Да что вы говорите? — всплеснул руками аукционер, по совместительству и казначей Тимофей Петрович Лыхтин, петербургский купец в третьем поколении. Выглядел он, как изображают людей его сословия в пьесах известного литератора Александра Островского. Старого покроя кафтан с поддёвкой, шёлковая рубаха красного цвета, борода лопатой с прожилками седых волос, пробор посредине головы и сальные волосы, то ли намазанные чем-то, то ли давно не мытые. Мужчина покачал головой. — Никогда бы не подумал, что с Николаем Ивановичем случится такое несчастье. Какая жалость! Боже мой, что же творится в нашей жизни!.. — Купца было не остановить, видно сразу, что словоохоч.
— Тимофей Петрович, — оборвал сетования казначея полицейский чиновник, — вы же знали Николая Ивановича?
— А как же? Мы с ним столько лет бок о бок…
— Что вы о нём можете показать?
Слово «показать» ввело купца Лыхтина в состояние оцепенения: он побледнел, выпучил глаза, словно его кто невидимый начал душить, задышал тяжело и с присвистом.
— Я — о Николае Иваныче?.. — запинаясь, произнёс казначей.
— Да, вы о нём.
— Что ж я могу показать, ежели знакомства мы с ним не водили. Здравствуй да прощай, вот и весь сказ.
— Ой ли? — недоверчиво спросил Власков. — Столько лет бок о бок трудились — и сказать нечего? — Он так посмотрел на Лыхтина, что тот отступил на шаг назад.
— Господин… полицейский…
— Николай Семёнович, — щёлочки глаз смотрели на купца в упор.
— Николай Семёнович, почём я могу знать, как там жил господин Власов…
— Я не о том спрашиваю. Вы сидели за соседними столами, о чём-то беседовали, кроме темы аукционной. О чём? Говорил ли Николай Иванович о друзьях, родственниках или иных людях? Может быть, рассказывал о делах своих или о врагах? Вы же наверняка вели беседы? — то ли вопрос, то ли утверждение.
Лыхтин кивнул головой.
— О чём-то говорили… о врагах? Нет, о них, если бы Николай Иваныч и имел их, то ни в жисть о них не рассказал. Не из того теста он… был, чтобы стороннему что-то рассказывать. Как и все мы, в деньгах он нуждался. Всегда хочется иметь больше, чем имеешь. Это ж в натуре каждого из нас. Вы бы тоже хотели…
— Тимофей Петрович, — перебил купца Власков, — разговор нынче не обо мне, а о господине Власове, которого, между прочим, зверски убили, и причина такого кровавого преступления пока не установлена. А если оно связано со службой в аукционной камере, тогда, может быть, и вы можете оказаться следующим. — При этих словах по лицу Лыхтина пробежала тень неподдельного испуга. — Так что давайте начистоту, без лишних экивоков — «не знал», «не слышал», «не участвовал»…
— Да что я, господин Власков? Я рад бы что поведать, да не знаю, о чём. Мы с Николаем Иванычем не приятельствовали. Он, хотя и служил при нашей камере, но близко к себе не допускал. Он же дворянских кровей, а мы кто? Лаптем щи до сих пор хлебаем, — со внезапной злостью сказал купец, — свысока он на нас смотрел. Словно вши мы для него были, а не человеки. Мы иной раз и за бутылочкой посидеть любим, да и в баньку сходить попариться. А он — ни-ни. Ему ж шампанского с этими клятыми, как же их, во! — устрицами подавай, — обрадовался чему-то Тимофей Петрович. Потом махнул рукой. — Простите, господин Власков, но с гнильцой человечек был. Лучше у Ольги Николаевны поинтересуйтесь. Может быть, она вам о нём поведает, — с хитринкой во взгляде произнёс Лыхтин, даже один глаз прищурил.
— Что она может рассказать? — недоумевающе спросил Власков.
— А вот вы у неё и поинтересуйтесь.
— Стало быть, ничего добавить не можете?
Купец пожал плечами.
4
На Караванной, где, согласно данным справочника «Весь Петербург», расположилось Военно-медицинское управление, Лунащука провели в архив. Именно там находилась небольшая комната, которую назвать кабинетом не поворачивался язык. Маленькая, квадратная, в три сажени площадью и маленьким окном под потолком, она больше напоминала тюремную камеру. Но вместо койки с тонким матрацем здесь стоял дубовый стол, в углу — железный, в рост человека сейф с железной ручкой. В противоположенном углу на стене расположились три крючка, на одном из них висело пальто.
Коллежский советник Варламеев выглядел на первый взгляд моложаво. В восемь вершков ростом, подтянутый, стройный, словно всю жизнь провёл на плацу. Короткие волосы также молодили его, но, присмотревшись, можно было отметить сеть тонких морщин вокруг глаз и рта, поблекшие, словно выцветшие, радужки. Ухоженный — но в то же время было в нём нечто неряшливое.
Александр Андреевич, не поднимаясь со стула, посмотрел на вошедшего чиновника для поручений как на очередного просителя. Прищурил глаза, прикидывая, кто и от кого мог к нему пожаловать.
— Разрешите? — Михаил Александрович не то чтобы робел, но не терпел такого взгляда и таких высокомерных, как ему показалось, людей.
— Прошу, — Варламеев продолжал сидеть, только кивнул головой на стул. — Чем обязан?
— Чиновник для поручений при начальнике сыскной полиции Николай Семёнович Власков, — отрекомендовался сыскной агент.
Архивариус вскинул в удивлении брови.
— Коллежский советник Варламеев, — потом добавил: — Александр Андреевич. Чем могу быть полезен сыскной полиции? Вроде бы у нас ничего не исчезало, — всё-таки съязвил архивариус.
— Александр Андреевич… могу я вас так называть?
— Да ради бога. Что же вас всё-таки привело в такое учреждение, как наше?
— Вам знаком господин Власов, проживающий в Гродненском переулке?
— Николай Иванович? — архивариус снова вскинул брови. — А почему вы спрашиваете?
— Судя по вашему удивлению, вы знакомы?
— Ну да. Мы с ним приятельствуем уже, по крайней мере, лет двадцать.
— Стало быть, хорошо его знаете?
— Да что, чёрт возьми, случилось? Почему вы задаёте такие вопросы? Что-то с ним стряслось?
— А что с ним могло случиться? — насторожился Лунащук.
— Ну, не знаю. Приходит чиновник для поручений из сыскной полиции и задаёт странные вопросы. Что бы вы сами подумали?
— Когда вы видели Николая Ивановича в последний раз?
— Вы скажите, в чём дело?
— Господина Власова и его служанку убили неделю тому, сейчас мы занимаемся дознанием по этому трагическому делу.
— Как убили? Не может такого быть!
— Так когда вы видели его в последний раз?
— Двадцать… — архивариус задумался, — четвёртого августа, — с уверенностью в голосе сказал Варламеев.
— Значит, двадцать четвёртого. И в котором часу?
— Вечером, а вот время… Да не следили мы за часами. Я его покинул, наверное, в полночь или чуть раньше. Засиделись мы.
— Вы были вдвоём?
— Да.
— У вас сложилось в обычае только вдвоём проводить вечера?
— Отчего же? В тот день мы засиделись допоздна с Николаем, а обычно к нам присоединяется Карл.
— Прапорщик лейб-гвардии Сапёрного батальона? — уточнил Лунащук.
— Совершенно верно, прапорщик фон Линдсберг.
— Вы не знаете, почему его в тот раз не было?
— Так служба, — усмехнулся Варламеев, и тут же на его лице появилось серьёзное выражение, лоб собрался в складки. — Какая утрата! Вы сказали, Николай убит?.. Мне не верится — только недавно мы сидели за столом, и…
— Его уже не вернёшь, — отозвался Михаил Александрович.
— Когда его убили?
— Скорее всего, двадцать пятого вечером.
— Надо же, — тяжело вздохнул Александр Андреевич. — А я хотел его навестить вечером, но не сложилось, — словно бы оправдываясь, быстро сказал архивариус, — может быть, тогда… — и умолк, потом торопливо добавил: — Если двадцать пятого, то я не на службе был, а ездил в Царское Село к сестре и вернулся только утром двадцать шестого.
— Об этом горевать не стоит — если убийца хотел лишить жизни господина Власова, то непременно свой план воплотил бы в жизнь. Если не двадцать пятого, то в последующие дни, — сказал Лунащук, но отметил последнюю реплику Александра Андреевича.
— Не могу вообразить, что Николая уже нет в живых.
— Все мы смертны, — философски заметил Михаил Александрович. — Что вы можете сказать про фон Линдсберга?
— С ним тоже произошло несчастье? — вопросом на вопрос ответил Варламеев.
— Слава богу, нет. Но что вы можете рассказать о нём?
— Дружны были мы втроём, частенько собирались на квартире то у Николая, то у Карла. А три года тому, когда у нашего товарища наступила чёрная полоса в жизни, он некоторое время жил у Власова на квартире.
— Долго жил?
Александр Андреевич задумался и провёл рукой по лбу.
— С год, наверное, а может быть, чуть меньше.
— Господин Варламеев, ваш приятель Власов делился, видимо, с вами многим?
— Не без этого.
— Не говорил ли он о назойливых господах или о врагах своих?
— Николай не из таких, чтобы, хотя бы и близким приятелям, жаловаться. Он все свои дела решал сам.
— Но, может…
— Нет, ничего я от него не слышал.
— Что вы можете сказать о фон Линдсберге?
— Он-то жив? — у Александра Андреевича дёрнулся глаз.
— Надеюсь, с ним всё хорошо. Но что о нём скажете?
— Что вас интересует?
5
Общение с госпожой Щепиной Николай Семёнович оставил напоследок. Те купцы, фамилии которых ранее назвал управляющий городской аукционной камерой Георг, толком ничего не рассказали. Повторяли почти одно и то же, только разными словами. Из всего сказанного Власков сделал однозначный вывод, что Власов сослуживцев не жаловал и в свободное от службы время с ними не общался. Некоторые намекали, вроде бы, на отношения Власова с Ольгой Николаевной, но отводили при этом в сторону глаза, то ли от стыда, то ли от ехидства.
К смерти бывшего сослуживца отнеслись с нарочитым безразличием. Ну, был такой Власов на свете, а сейчас не стало. Ну, и что изменилось? Солнце стало меньше тепла земле давать, или луна с неба исчезла? Смысл был один: умер человек, а жизнь всё равно продолжается, и проблемы, которые ежечасно и ежедневно возникают, никуда не делись. Так что…