— Аристарх Викентьевич Собилло, главный герольдмейстер Северного столичного дворянского общества, находится у нас по приглашению клуба, и журналистка раздела светской хроники московской газеты «События недели» Ольга Туманцева.
Обернувшись к женщине и мужчине, Меняйленко попросил:
— Будьте любезны, покажите ваши документы...
Холеный мужчина с черной шевелюрой сразу же вынул из кармана паспорт, а молодая особа беспомощно подняла руку к груди, но потом возвела очи на своего красивого спутника и сказала:
— Ой, а я все в номере оставила.
— Она — корреспондентка, поверьте, — подтвердил Меняйленко, — проживает в санатории Усольцево. Приехала писать репортаж о выставке «Шедевры живописи из спасенных дворянских усадеб», ну а мы — как радушные хозяева — вывезли ее покататься по городу.
— Ничего себе катания, — проворчал Кругляк. — Привезли прямо к покойнику.
— Так кто же знал? Для нас это шок почище вашего. Сегодня швейцар должен был двери отворять и быть при полном параде — в шинели с галунами и в фуражке. Пять лет не опаздывал — и вдруг пропал. Поехали за ним — и нате вам, пожалуйста, — сказал полнолицый.
— Это, знаете ли, бывает, — ответил дознаватель, склонившись над протоколом. — все-таки девяносто лет дедуле. Надоело ему ваши двери отворять, вот он взял — да и помер. Следы насильственной смерти присутствуют? — обратился Кругляк к молодому очкастому доктору, который закончил уже к тому времени осматривать труп.
— Никаких, — покачал головой врач, — все естественно. По-видимому, сердечная недостаточность. Но, как говорится, вскрытие покажет. Глафира, — сказал он, повернувшись к сестре, — позови водителя, будем выносить. Носилки-то взять не забыли?
Молодая и некрасивая Глафира, как видно влюбленная без взаимности в доктора, отрапортовала:
— Не забыли. Сейчас Викторов принесет. Пойду скажу ему.
Без пальто она вышла в коридор, откуда вернулась через несколько минут в сопровождении невысокого плотного мужчины в черной куртке с капюшоном — водителя «скорой помощи» Викторова.
«Мрачный тип, — подумал Кругляк, глядя на то, как доктор в компании с шофером сноровисто подняли с дивана тяжеленное тело швейцара и уложили его на брезентовые, с алюминиевыми ручками, носилки. — На инквизитора похож или на подручного палача. Впрочем, и работенка у него невеселая».
Когда бригада «Скорой помощи» удалилась, дознаватель в прямом смысле почувствовал себя свободнее. Места в комнате и в самом деле прибавилось. К тому же оставшиеся в комнате люди ничем не походили на задумчивых деклассированных субъектов, с которыми Кругляку приходилось иметь дело почти каждый день, и он подумал, что побеседовать с ними будет даже любопытно. Продолжая заносить в протокол результаты осмотра, старший лейтенант во всеуслышание проговаривал каждую фразу, прежде чем ее записать, — ему хотелось, чтобы журналистка и господа из Дворянского клуба знали, что расследование ведется правильно, тем более что случай, на его взгляд, был из разряда типичных.
— Следов борьбы в комнате не обнаружено, мебель находится на своих местах, то есть там, где и стояла...
— Это откуда же следует, офицер? — обратилась вдруг к нему на американский манер журналистка. С того момента, как труп был вынесен из комнаты, она заметно оживилась. Лицо ее обрело вполне здоровый и осмысленный вид.
Кругляк усмехнулся — непривычное обращение «офицер» звучало для уха чуждо, хотя, казалось бы, чему тут удивляться. Ведь он и в самом деле был старшим лейтенантом. Все лучше, чем «мент поганый» или «ментяра», подумал он и, подняв на девушку глаза, сказал:
— А это из того следует, уважаемая столичная пресса, что комната убиралась редко, и если бы, к примеру, стол, стулья или диван двигали, то на замусоренном полу остались бы вполне осязаемые следы.
— Можно подумать, что здесь следов нет, — парировала журналистка, усаживаясь поудобнее и укладывая ногу на ногу. — Вон как у двери натоптано. И около дивана.
— Ну, надо же было старику как-то передвигаться. Через эту дверь, что ведет во двор, он и входил, и выходил, а на диване спал и вообще — проводил время. Музыку вот слушал, — Кругляк снисходительно посмотрел на Туманцеву и ткнул пальцем в старинный граммофон. — Все эти вытоптанные в пыли дорожки — привычные маршруты, по которым дедушка следовал в своей частной жизни. Кстати, хочу у вас поинтересоваться: эти древние пластинки в коробке могут представлять какую-нибудь ценность? Вы в этом разбираетесь?
Красавец протянул руку и взял наугад несколько пластинок. Перелистав их точно так же, как стал бы перелистывать страницы книги, он произнес:
— Ценность всего этого невелика. Пластинки с бору по сосенке. Есть, конечно, и старые, но очень запиленные — вряд ли их можно выгодно продать. Граммофон же, — тут он пристально взглянул на полированный деревянный ящик с раструбом, — дореволюционного производства и стоит довольно дорого, но он, как вы видите, на месте.
— Что и требовалось доказать, — сказал дознаватель. — Так, стало быть, и запишем: все ценные предметы остались в комнате. А это значит, что об ограблении не может быть и речи. Впрочем, это можно еще уточнить — с помощью соседей.
Упомянув про соседей, старший лейтенант, однако, не сделал ни малейшей попытки подняться и выйти в коридор, чтобы пригласить кого-нибудь из них. Картина случившегося была ему ясна как день, и нечего было вносить в дело надуманные сложности. Тем не менее, он посчитал нужным свою позицию разъяснить.
— Соседи здесь все как на подбор пенсионеры. Они такого наговорят, чего и на свете не было. Чтобы, значит, побыть несколько минут в центре внимания. Врач же считает, что смерть наступила в третьем часу ночи, когда все эти старички благополучно видели свои сны о молодости.
Сидевшая в углу на венском стуле журналистка шевельнулась и широким, театральным жестом указала на два стакана, притулившихся на столе рядом с граммофоном.
— А это как прикажете толковать? Как мираж, что ли? Видно же, что перед смертью покойный с кем-то выпивал. Может, с убийцей!
Старший лейтенант Кругляк поморщился и пожелал про себя провалиться в тартарары всем журналистам мира. «Заметила, стервочка», — мысленно обругал он девицу, которая, признаться, сильно затронула его мужское начало, но исключительно своими телесными достоинствами. Иронического склада ее ума и наблюдательности он не одобрял. Женишься на такой — горя не оберешься. Будет она тебя каждый день подковыривать и мытарить — сбежишь к черту. А уж если захочешь на сторону сходить или, там, выпить с друзьями — сразу поймет. А так, конечно, девочка аппетитная, ничего не скажешь.
— Как толковать, как толковать? — устало переспросил старлей, отодвигая в сторону граммофон и делая вид, что стаканы он только что заметил. — Так и толковать, что перед смертью старик с кем-то выпил, может быть, вспомнил старое время, разволновался — ну и... Что ж тут невероятного? Сказано же, что следов насильственной смерти не обнаружено. А эти стаканчики, — дознаватель кончиком ручки стукнул по краю одного из них, — лишь свидетельствуют в пользу моей версии: как говорится, пить надо меньше, особенно в таком преклонном возрасте.
— А может быть, его отравили? — округлила глаза девица. — Вы просто обязаны отвезти эти стаканы на экспертизу.
— Обязан, да, — сказал Кругляк, — в случае, если налицо признаки убийства. Если же я стану после смерти всякого пенсионера или алкоголика отдавать на экспертизу стаканы и тарелки, которыми они перед смертью пользовались, то отдел экспертизы до конца света со всем этим барахлом не разберется. У нас, знаете ли, и серьезных преступлений навалом — настоящих, между прочим, убийств.
— Так что же мне сказать Нехорошеву, председателю клуба? — вступил в разговор Меняйленко. — Ведь для клуба это ЧП!
— Это для вашего клуба ЧП, что швейцар помер и двери открывать будет некому, — осторожно откинулся на скрипучую спинку стула дознаватель, — а для нас такая смерть — будничное происшествие. Чтобы ее констатировать, и врача было достаточно. Это только из уважения к вашему Нехорошеву начальство меня сюда прислало. Так, стало быть, Нехорошеву и сообщите: старик умер от сердечной недостаточности. — Тут дознаватель ухмыльнулся и снова щелкнул своей пластмассовой ручкой по краю захватанного стакана. — Перед тем как заснуть вечным сном, принял грамм двести водочки — для того, так сказать, чтобы упростить себе переход в лучший мир. Так что придется правлению вашего клуба подыскивать теперь себе нового швейцара.
Кругляк поднялся и предложил мужчинам подписать протокол. Пока они доставали свои дорогие ручки и склонялись над документом, дознаватель обратился к въедливой девице, которая смотрела на него с некоторым пренебрежением. Сколько он, старший лейтенант, успел уже на своем веку ощутить на себе таких взглядов — уму непостижимо. Преодолевая неприязнь, он сказал:
— Вам ничего подписывать не даю, поскольку у вас документов нет. Вы, как говорится, в данный момент не существуете. Что же касается жмурика,— дознаватель через плечо большим пальцем указал в сторону дивана, на котором лежал покойник, — то желаю всем нам дожить до его лет и спокойно перекинуться, предварительно немного приняв внутрь. Исходя из того, с чем мне приходится каждый день сталкиваться на службе, могу вас уверить, что по нынешним временам это далеко не худшая смерть.
ГЛАВА ВТОРАЯ
— Никуда я больше не поеду, — раздраженно говорила Ольга Туманцева, — и не уговаривайте. Вам нужно в клуб — вот и езжайте.
Администратор предлагал поучаствовать в открытии выставки. Аристарх большую часть времени молчал, вел себя сдержанно и не обмолвился ни единым словом — отвечал только, если его спрашивали. Смерть человека, даже и незнакомого, всегда вызывала у него уважение и состояние глубокой задумчивости. Он считал, что ей должны сопутствовать молчание и торжественность — пускай и в убогой комнатушке коммунальной квартиры.
— А вам, ваша светлость, — сказал Меняйленко, — ехать придется. Вас вчера слушали и видели, вы понравились, и многие члены нашего клуба очень хотят снова вас сегодня лицезреть.