опять», – многозначительно говорила она, когда обстановка накалялась. Когда мы ходили ужинать и папа говорил всем, что они будут заказывать, Шелли громко говорила: «Нет, я не хочу греческий салат. Я буду “Цезарь”». Папа с ней не спорил.
Из всех его детей Шелли, казалось, больше всех обожала нашего отца – хотя это обожание могло быстро превратиться в ярость. Снаружи, возле цветника Паундеров, я подслушала ее рассказ Крису о том, как она часами сидела у открытого окна у них дома в Колорадо и смотрела на клумбу с бархатцами, ожидая, когда приедет папа, ведь он обещал приехать в тот день. Но папа не приезжал, и она начинала ненавидеть сам вид бархатцев. Она демонстрировала свою неприязнь к цветам, отрывая бутоны и бросая их в патио. Оранжевые и красные лепестки огненным пятном покрывали бетон.
Кастинг был завершен. Каждый знал свое место, каждому были даны свои реплики. Восемь детей стали статистами в шоу с ограниченным доступом к сценарию. Нам всем пришлось разгадать эту тайну в свое время. Был заложен фундамент для длительного спектакля, который резко противоречил правде.
Глава 2
Объединенная методистская церковь Святого Матфея находилась всего в трех милях от Уиллет-драйв. Быстрая поездка торопливым воскресным утром, но долгая прогулка для детей девяти и двенадцати лет.
– Гляди сюда, Карин! – восклицал Крис, протягивая руки. – Если бы мы поехали на машине, то слишком быстро проехали бы мимо всех этих разноцветных листьев и почувствовали бы только запах папиных сигарет!
Я прекрасно понимала, что из-за смены времен года у Криса начиналась невыносимая аллергия, и была благодарна ему за то, что он указал на позитивные стороны ситуации. Хоть и было всего девять утра, день уже выдался долгим.
Крис первым услышал крики тем утром и пришел меня разбудить.
– Карин, просыпайся, быстрее! – шептал он, стаскивая с меня одеяло.
– Что? Который сейчас час? – спросила я, все еще в полусне.
– Скорее. Пойдем в мою комнату.
Он потащил меня за руку, и я, спотыкаясь, выбралась из кровати. Несколько мягких игрушек упали на пол вместе с одеялом. Когда мы пробирались от двери моей спальни к его, крики снизу накалили воздух в коридоре так, что обожгли мои все еще сонные чувства.
– Мы должны отправиться в церковь через час. Не думаю, что они пойдут, – сказал Крис. – Оставайся здесь, – он кивнул в сторону своей кровати. – Я принесу нам что-нибудь на завтрак.
– Нет, не спускайся туда, – я попыталась его отговорить. – Я не настолько голодная.
– Все в порядке, – заверил он меня. – Они над чем-то работают. Они в подвале. Я сейчас вернусь.
Вскоре он пришел с двумя бутербродами с арахисовым маслом и вареньем и парой банок кока-колы. Мы сидели на кровати, завтракали и пытались определить тему сегодняшней битвы. Что-то о неуважении папы к маминому труду над каким-то предложением, которое нужно было сделать на следующий день. Они работали в сжатые сроки, и это означало, что сегодняшние разборки придется ограничить, по крайней мере, пока они не закончат.
– Пошел ты! – крикнула мама, захлопывая дверь кабинета и топая в прачечную. Когда мы услышали, как барабан стиральной машины снова начал набирать обороты, она вернулась в подвал, и все продолжилось.
Это воскресное утро было немного необычным в том смысле, что конфликты обычно подавляли до тех пор, пока враждебность не выплеснется на стол за завтраком. Тогда объявлялось временное перемирие, чтобы мы переоделись из пижам в одежду для похода в церковь и вышли на задний двор, чтобы сфотографироваться в своих строгих костюмах. «Улыбнитесь! Сейчас же!»
Мы с Крисом всегда покорно надевали маски идеальных маленьких детей в идеальной семье.
На этих фотографиях Крис выглядел как крошечный джентльмен. На нем был выглаженный и накрахмаленный костюм, а волосы были аккуратно причесаны. Только его вызывающий взгляд угрожал раскрыть правду. Я, с другой стороны, в платьях с оборками и бантиками, улыбалась по требованию отца.
– Иди одевайся, встретимся у входной двери, – сказал Крис. Я знала без лишних вопросов, что мы с братом все равно должны пойти в церковь.
Когда я спустилась, то увидела, что он ждет меня и держит в руках мою куртку.
– Держи, она холодная, – сказал он, бросая ее мне.
Мы хорошо знали маршрут. Когда мы проезжали мимо мирных домов наших соседей на Уиллет-драйв, мы видели только людей, которые выгуливали собак или сгребали листья. Но, приблизившись к церкви, мы увидели другие семьи, и они тоже направлялись в церковь Святого Матфея.
Мы сидели на уроках воскресной школы, которые раньше вели наши родители, и слушали, как новый учитель говорит о Боге. Затем мы направились в церковь, поприветствовав по пути преподобного Смита. Пожав нам руки, он выжидающе огляделся в поисках наших родителей. Но не успел он расспросить нас о том, где они, следующий в очереди пожал ему руку, и мы с Крисом поспешили занять свои места.
Мы чувствовали себя в безопасности, стоя среди прихожан. Ситуация была знакомой и правильной. Мы спели The Old Rugged Cross и Rock of Ages, и тепло текстов окутало нас, когда мы смотрели, как другие послушники зажигают свечи на алтаре. В комнате пахло сосновой смолой и цветами, но больше всего – духами всех женщин, которые нанесли их на себя слишком много. Мы тихо сидели и слушали проповедь преподобного Смита о воле Божьей, истине и мирной красоте, воплощенных в жизни.
Мне казалось, что преподобного Смита всегда окружает святое сияние. Я много думала о его описании Бога и о том, какое отношение этот Бог имеет ко мне. Эта концепция всегда казалась мне странной. Был ли Бог таким, как описывал его преподобный? Я представляла себе неземное существо с длинной бородой, от которого исходит белый свет и тепло. Или Бог подобен Волшебнику из страны Оз, всемогущему и доброму, пока не начнешь ему перечить? Или Бога нужно бояться? Похож ли он на моего отца? «Я – Бог! – кричал он. – Мои слова и поступки не могут быть неправильными!»
Я посмотрела на Криса, который выглядел серьезным, как и всегда в церкви. Я знала, что он, как и я, был очарован идеей чистой и безусловной любви Отца, существующей где-то за пределами нашей реальности. Мы обсуждали то, во что верили, а иногда духовность затрагивала более личные вопросы. В один из вечеров мама сообщила нам, что дядя Фил умер. Дядя Фил технически не был нашим дядей, он был мужем Эви, женщины, которая заменяла нам бабушку. Дядя Фил был добрым и милым и всегда показывал нам забавные фокусы. Тогда я впервые столкнулась со смертью. В ту ночь, когда мы узнали о дяде Филе, Крис увидел, что мне грустно, и позволил мне лечь рядом с ним, свернувшись калачиком. Мы лежали в его кровати и сравнивали, как мы видим рай и ангелов, гадая, что дядя Фил может делать там, наверху, с Богом, и нравится ли Богу, когда у него из-за ушей вытаскивают четвертаки или карты, которые каким-то образом появляются и исчезают. В руках у меня был сувенир от Фила, который я крутила в руке.
– Что ты с ним делаешь? – спросил Крис.
– Мне его дал дядя Фил, – ответила я.
– Главное – это не вещи, которые он нам дал, Карин, – мягко сказал он. – Главное – это воспоминания. К ним нельзя прикоснуться. Все, что ты можешь потрогать руками, – это просто фигня.
Сидя с Крисом на деревянной скамье в церкви, я задумалась, прав ли он. Мы приняли причастие, когда его передали по кругу, и когда сухой кусочек хлеба и сладкий виноградный сок коснулись моего языка, я подумала: «Это же тоже вещи, но они имеют большое значение».
После службы мы спустились в общественный зал. Проходя мимо портретов членов клуба, выстроившихся вдоль коридора, я увидела свою семью такой, какой другие члены клуба, должно быть, видели нас на наших праздничных снимках из Olan Mills: милые и улыбчивые дети, счастливые родители, идеальная семья для рождественской открытки.
Я подумала, что мы выглядим как семья Дениз Баркер. Дениз была моей лучшей подругой и жила прямо через улицу от нас. Именно во время игр после школы и ночевок у нее дома я поняла, что происходящее у нас дома, возможно, было не так уж нормально и, вероятно, не в порядке вещей. В ее доме всегда было безукоризненно чисто, как и у нас, но тихо. Я, правда, не понимала, насколько буйный у меня характер, пока очень милой и сдержанной матери Дениз не пришлось несколько раз предупредить меня, что, если я не сбавлю громкость, у нее не будет иного выбора, кроме как отправить меня обратно домой. Мы с Дениз уходили к ней в комнату, изо всех сил стараясь удержаться от хихиканья. У нее было два старших брата, которые много играли в футбол, а Дениз брала уроки фортепиано. Они всей семьей ходили в церковь каждое воскресенье и молились перед каждым приемом пищи, даже если это был понедельник в «Макдоналдсе». Отец Дениз был инженером с высшим образованием, он работал в той же сфере, что и мой отец, и их профессиональные пути время от времени пересекались. Мне было интересно, что отец Дениз думает о моем: что он такой же выдающийся муж и отец, как и ученый? Всякий раз, когда я видела, как мистер Баркер воспитывает детей, меня поражало, насколько разумно и сдержанно он себя при этом ведет. Выражение его лица менялось с обычного дружелюбного на нечто суровое, но не угрожающее. Он действительно разговаривал со своими детьми и слушал, когда они отвечали. И они не боялись ответить. Мне это было совершенно чуждо. Я умерила свою общительность и проводила как можно больше времени дома у Дениз. Я уверена, что брак ее родителей не был идеальным. Но я никогда не слышала, чтобы они говорили что-то плохое друг другу или кому-либо из детей – о другом родителе.
Самым примечательным для меня было то, как ее родители смотрели друг на друга. Я поняла, как должны выглядеть искреннее восхищение, уважение и доброта.
Они не скрывали гордости за то, что закладывают в своей семье и чего добиваются в своих детях.