А я отбивалась, смеясь и размахивая руками. Что ты делаешь, прекрати немедленно. Там поставил на пол. Посмотри, что я принес. Развязывая.
Мой любимый его рассказ начинался как будто с середины.
убивал впервые, то плакал. этому предшествовали очень долгие взаимоотношения, о которых если рассказывать, вы соскучитесь. ссоры, доходящие до драк, сменялись приступами истерической нежности. счастливо смеялась, когда он вспоминал, как ревновал. сходились и расходились, она забирала детей. приезжал, пытался что-то объяснить, она бросала в него посуду, а он — предметы мебели
он ей позвонил и сказал, что хочет встретиться. она, конечно, обрадовалась, как всегда. но только ведь опять поскандалим. а потом я буду жалеть. нет, он сказал, я хочу, чтобы больше, кроме нас, никого не было. к бабке отправила детей. тут был очень приятный для нее намек, обещание страстных занятий, которым он хочет предаться каким-то особенным образом. ее почти изводило ожидание
прошелся через все комнаты, а она улыбалась в коридоре. действительно никого. что-то почувствовала во взгляде, попыталась увернуться у стены. ударил ее под грудь, за волосы свалил на пол. рот заклеил скотчем, руки привязал к ножкам тяжелого кресла, ноги — к буфету. отодрал немного ленту, чтобы услышать: тебя найдут, тебя найдут. Нет, он покачал головой, никто даже не подумает
распорол ей платье, которое специально надела. сначала отстриг ей соски и положил на лоб, потом, сходив к сумке за ножом и халатом, стал осторожно вскрывать тело от горла до лобка. привычно проделывая в жизни то, что раньше в воображении, он, не отрываясь, смотрел в ее глаза, сначала вылезающие из орбит, потом, наоборот, как будто уходившие и углублявшиеся, тускнея, внутрь
раздвигая и ловко отсекая внутренности и раскладывая их вокруг на полу, он плакал: "Прости меня, я не мог этого не сделать, ни о чем другом не думал, стал совсем больной, испугался, что превращусь и буду подстерегать других женщин. А так я освобожусь, стану опять обыкновенным." Самое интересное, что халат и нож не выкинул, как планировал, спрятав в ее доме под лестницей
сначала все с ним обстояло так, что, казалось, действительно достиг результата. успокоился и занимался обычными делами, которые тогда забросил. даже не вспоминал, как будто это не с ним происходило. знакомым, обсуждавшим ее чудовищную смерть, очень натурально говорил, что ему плевать. черствость немного шокировала. но не удивились, потому что знали о их отношениях
но через какое-то время сами собой вспомнились сначала ее слова "тебя найдут". а его не нашли. значит, он, как всегда, был прав. потом — уходившие, тускнеющие глаза, которые его завораживали. когда терпеть больше не было сил, сходил, трясясь от возбуждения и страха, за снаряжением. теперь он знал, что его ожидает. а с третьей жертвой освободился и от предварительного волнения
очень удивлялся открывшимся в нем способностям ловеласа. знакомился с женщиной и был страстен. он знал, что с ним счастливы, потому что он искренен, никогда не думая о том, что ему предстоит. а после никогда не вспоминал. о возникающем желании узнавал по труднопередаваемому ощущению, и никогда ему не сопротивлялся. теперь он хорошо знал, в чем была его ошибка в первый раз
копил в себе. сопротивляясь поднимавшемуся изнутри желанию и удерживая его, себя истязал. а оттого и действия его, когда им приходил черед быть, делались порывистыми, нетерпеливыми. а значит, и более мучительными для жертв. разделывая их, как он нам рассказывал, никогда не получал удовольствия. это бывало лишь механическим опорожнением себя, способом поскорее себя опустошить
Не знаю, почему, может быть, потому что был самый пространный у него. Мне всегда не хватало в его рассказах именно подробностей.
Почему не новость? Когда я чувствовал себя новатором, первооткрывателем. Им же и в голову не приходит. Даже немного волновался, как перед настоящим первым выступлением. Что их ждет. Как будто это я придумал сюжет, я их огорошу и наконец-то возьму свое. Даже благодарен по-своему Руслану. Он к ней тоже приходил и присутствовал при ее работе, к чему допускала немногих. Одним из них был я. Мне нравилось смотреть, как она это делает. Но все равно стеснялась, волновалась, часто оглядывалась, как если бы я присутствовал при ее купании или переодевании. В пожилой, напряженно согнувшейся над новенькой клавиатурой женщине есть что-то болезненно изысканное. Я бы, конечно, предпочел, чтоб она была еще и седой и от работы растрепанной. А она все стриглась и красилась, красилась и стриглась! Кофе закипел, и она опять встала за ним, не переставая читать. Но мне бы хотелось прежде проверить на слушателях, выговорить, как они отнесутся. Вот почему я хотел их всех дождаться.
— Руслан! — окликнул Руслан Руслана с середины проспекта, где остановился, пережидая машины. Обнаружив перерыв в их потоке, он сейчас же продолжил путь на ту сторону. За руку тащил за собой высокую, очень худую девушку в длинном, развевающемся вокруг нее пальто. Два зуба девушки далеко выдавались вперед, подминая нижнюю губу. Коллекционирует он их, что ли, подумал Руслан маленький. Поняв, что опять, как всегда, не сможет проскочить незамеченным, он приостановился, поджидая, и теперь снизу разглядывал обоих.
— Вот Вы где. Это Марина, — представил большой Руслан. — Она нам не помешает. Она моя кузина. Кузина — это двоюродная или троюродная сестра.
— Я знаю.
— А она троюродная, но все равно. За тобой и не угонишься, Вы что, не слышите, что ли, ничего. Мы Вам кричим, кричим.
— Я слышал.
— Разговаривать не хочется?
Английский полицейский пробковый шлем со свеже-ярко-желтой кокардой надет на меховую шапку, торчащую из-под него ушами, съехал, сдвинувшись, набок. А Руслан его поправляет. Он был ему мал на шапке и едва держался.
— Видишь, настоящий, из Англии, — он его снимал, — мне прислали. Это полицейский. А мне нравится.
Шлем очень подходил к его крупным чертам лица и черным, как смола, волосам. Но я не взял, и он опять сунул в него голову.
— Просто я задумался, — объяснил я ему.
— Вам куда? Походишь с нами? Нам туда нужно, — показывал Руслан в отходящий переулок, испугавший обилием снега.
Он меня взял за плечо.
— Маленький очень какой-то. Как ребенок.
— Ничего, я привык к себе.
— Я тоже привыкну, — пообещал Руслан. — Вы никогда не задумывались, отчего это всё так со всеми нами, что мы бегаем, суетимся, стараемся, как лучше, работаем много. Мы же всё работаем, правда? А толку никакого.
— Не знаю.
— Никто не уважает, а смотрят подозрительно, я бы даже сказал, пренебрежительно. Что ты там такое еще опять принес? Как на начинающих. И мы везде ждем, в редакциях, издательствах. Как будто побираемся или выпрашиваем. Ты же знаешь, как нас везде встречают.
— Да.
— Даже самые продвинутые из нас, у которых книги на других языках выходят. О них пишут, их называют, говорят о них. А когда дело доходит до новой вещи, то всегда так, как будто мы должны быть благодарны, что приняли. Почему?
— Почему?
— Потому что нас не боятся и не считаются. Раз мы не сила и каждый сам по себе. Помните, как в первую оттепель? Они же все вместе держались, шли такой свиньей или черепахой, как псы-рыцари. Потому-то у них все и получилось и они стали явлением. И так будет всегда. Если только…
— Если только?
— Мы сами о себе не позаботимся. Потому что больше некому. А с чего надо начать?
— С чего?
В том, что он говорил, не было ничего интересного для меня, потому что я все это слышал по многу раз от разных людей. Поэтому и неинтересно. Я старательно высвобождал ноги из снега, в который он меня спихивал, держа за плечо. Ощупывал впереди себя, ища твердое, и глубоко проваливался опять. А он, бросив меня, наблюдал, как я вытаскиваю ноги.
— С журнала собственного, как Ленин. Это меня жена научила. То есть потом, конечно, будет и издательство, чтобы наши книги выходили. Но сначала, она говорит, что журнал. Совершенно гениальная женщина и все-все понимает. Вы не согласны? Как в 60-е, когда "Юность".
— Согласен, конечно.
— Где мы могли бы своих печатать. Тогда бы мы посмотрели, было бы совсем все по-другому, как они теперь к нам приходят. А мы бы их заставляли бы тоже ждать, а потом бы не брали, не брали. Она мне обещала целый этаж купить, — он назвал крупное издательство, в котором ему купят этаж. — Вы знаете мою жену? Она у меня очень богатая.
Я покачал головой. Новый журнал был общей модной темой в 91-м году. Отставшей Марине удавалось его поймать за руку, когда мы останавливались. Когда я вылезал, он со мной опять бежал дальше, сталкивая.
— Я тебя познакомлю. То есть, конечно, еще не очень, но будет. У нее замечательный коммерческий талант. Я ее очень люблю и преклоняюсь перед ней. Она самая красивая женщина, которую я встречал. У меня таких не было никогда. Не то что вот этот крокодил. Дорогая, ну ты же не очень хороша, согласись и не обижайся, — обратился к подоспевшей спутнице.
Однажды я потерял в снегу сапожок и вернулся за ним с босой ногой, вдел в него ногу. А они наблюдали, как я выбираюсь, не пытаясь мне помочь. Она ему все, что ли, прощает, потому что ему все можно, догадался я.
— Но только сначала, она говорит, что нужны просто деньги. Она меня тоже, конечно, любит, наверное, и все для меня сделает. Лучше же, чем мастурбация. Все-таки живое тело, — странно добавил он. — Хотя мне мастурбация даже больше нравится, потому что я могу себе представлять хоть Ляльку, например. А кроме того, как пахнут руки. Тогда уж мы всех, тебя, это обязательно, Колю, конечно…
— Как?
— Ванилью. Очень же многие еще остались. А они делают вид, что всех напечатали. Но я бы не хотел ей мешать, вот я чего боюсь, совсем извел ее, надоел, приставая с нашими делами.
Переулок был почти пуст. Какой-то одинокий дядька дико посмотрел на нас и посторонился, пропуская. Но я привык к таким взглядам.
— Это я ее втянул, я же и уговорил. А теперь поздно отступать.