Валерия МалаховаСмерть в кружевах
Говоря по правде, случай с горничной по имени Глэдис Бейкер не относится к числу тех, о которых я люблю вспоминать. Хотя в нём, как в кристально чистом озере, отразилось великодушие Холмса и его готовность всегда прийти на помощь друзьям. Мне давно следовало бы описать эту страницу нашей дружбы, но горе от смерти Мэри, моей безвременно почившей жены, только сейчас отпустило меня, и я почувствовал себя в силах взяться за перо. Холмс же вообще не придаёт данному случаю какого-либо значения, считая его весьма заурядным, не привносящим в науку криминалистику ничего нового.
В ту пору здоровье Мэри резко ухудшилось — без сомнения, его подорвала необычайно сырая лондонская весна, перешедшая в такое же мрачное, дождливое лето. Смог, образовавшийся на городских улицах, можно было черпать ложкой и закатывать в банки наподобие джема. Тут надо отметить, что зимой Мэри перенесла сложную пневмонию, и то, как она закашлялась однажды посреди бела дня (впрочем, день тогда отличался от ночи разве что погашенными газовыми фонарями), меня крайне встревожило. Будучи, смею заметить, неплохим врачом, я немедленно прописал супруге покой и курорт. Мы быстро договорились с мистером Холлвертоном, доктором, имеющим практику в соседнем квартале, и покинули Лондон.
Путь наш лежал в Западный Сассекс, в тамошний небольшой курортный городок Богнор Регис, благо, недавно туда провели железную дорогу и можно было путешествовать с комфортом. Когда-то давно, будучи ещё подростком, я отдыхал там с родителями, и впечатления от той поездки у меня остались крайне благоприятные. Мэри не возражала: она толком и не бывала нигде, кроме Лондона, Эдинбурга и тех деревень, где проживали дамы, к которым она нанималась компаньонкой. Боюсь, я не слишком преуспел, развлекая мою дорогую супругу: практика отнимала почти всё моё свободное время, а душа Мэри, взволнованная историей с сокровищами Агры, жаждала приключений и перемен. Сейчас мне больно вспоминать об этом… Но вернусь к событиям того лета. Больше всего я боялся, что отель «Инглнук», где мы останавливались с родителями в эпоху моего счастливого отрочества, закрыт или переделан на манер тех современных дешёвок, которые заполонили побережья Англии. Но нет — в Богнор Регис умели ценить старину. Небольшой отель на Рэгхем-роуд всё так же приветливо распахивал двери и случайным постояльцам, и верным поклонникам, а владела им всё та же семья Калп. Среди прислуги нашлась пожилая служанка, вспомнившая моих родителей и меня; миссис Калп, довольно полная женщина лет шестидесяти с удивительно голубыми, практически не выцветшими глазами, почти разрыдалась, узнав о причине, побудившей меня выбрать именно этот отель… Словом, обслужили нас по высшему разряду и дали неплохую скидку — немаловажное обстоятельство для небогатого лондонского врача. Мэри улыбалась и оживлённо вертела головой по сторонам. Даже кашель, тревожащий её всё это время, казалось, отступил перед новыми впечатлениями, и я облегчённо вздохнул, надеясь на силы молодого организма, которые, как известно, могут пробудиться от смены обстановки.
Несколько дней мы провели в праздности и неспешных прогулках по городу. Посетили заведение, где с начала века принимали ванны с морской солью; восхитились величием Хотэм-хауса и погуляли по Хотэм-парку, вдоволь наслушавшись баек про сэра Ричарда Хотэма, местного благотворителя; Мэри также рассказала, что именно Богнор Регис послужил прообразом городка из некоего неоконченного романа «Сандитон» у мисс Остин. Я слыхал имя этой писательницы, но, к стыду своему, так и не удосужился прочесть хотя бы одно из её творений. Мэри ласково попеняла мне, я пообещал исправиться, и мы, довольные друг другом, поспешили в отель, поскольку уже темнело.
Если б я знал, что этот день будет последним в череде благополучных и беспечальных!
Утро выдалось странным: горничная (приветливая девица, хотя и немного болтушка, аккуратная миловидная шатенка) не принесла нам завтрака. Завтракали мы с Мэри всегда в номере, а обедали где-нибудь в городе, возвращаясь в отель только к пятичасовому чаю. Мне нравилась обстановка в ресторанчике при «Инглнуке», все эти трогательно-деревенские занавески с вытисненными на них гардениями, обязательные свежие цветы на столиках и тяжёлые стулья, некоторые из которых, как утверждала Мэри со смехом, помнили норманнское завоевание. Однако жена моя вставала поздно и с утра чувствовала сильную слабость, поэтому предпочитала завтракать в постели, мне же не хотелось оставлять её надолго одну.
— Где же Глэдис? — недоумённо спросила меня Мэри, и я покраснел, осознав, что никогда не интересовался именем девушки. Мэри же продолжила: — Вчера и позавчера она явно была взволнована. Держалась, но глаза её выдавали. Она плакала, Джон. Плакала долго.
— Я схожу вниз, посмотрю, — предложил я, дождался кивка супруги, поцеловал её и отправился требовать объяснений от портье. Дежурил тогда, помнится, мистер Прентис, благообразный старик, истинные пристрастия которого, впрочем, выдавал ярко-красный, практически алеющий на бледной физиономии, нос. На службе мистер Прентис, однако, вёл себя безупречно, и я не заострял внимания на его тайном пороке, взяв у него однажды народный рецепт антипохмельного средства — я люблю собирать описания подобных снадобий, да и друг мой Шерлок Холмс живо интересуется всем, что может хоть как-то влиять на человеческий организм.
Честно сказать, я был рассержен. Однако мой гнев моментально испарился, когда миссис Калп бросилась ко мне, судорожно комкая в руках носовой платок:
— Вы ведь врач, мистер Уотсон, вы действительно врач? О, пойдёмте же скорее, умоляю! Может, вы сумеете спасти её!
— Кого? Что случилось?
— Несчастье, Боже мой, ужасное несчастье! Глэдис Бейкер повесилась, мой муж нашёл её тело в погребе… ах, она же должна была принести вам завтрак! Боже, Господи Боже мой! Готов ли этот завтрак? Я выясню и сама, да-да, сама принесу его миссис Уотсон, а вы помогите, умоляю!
— Разумеется, — профессиональный долг вытеснил у меня даже остатки гнева. Я лишь попросил миссис Калп зайти к моей жене немедленно, по возможности успокоить её, а заодно принести мой саквояж с инструментами — Мэри знала, где он находится.
— Где она?
— Там, в погребе… — мистер Прентис, оказавшийся рядом, ткнул рукой по направлению к узкой деревянной лестнице, ведущей вниз, и внезапно заплакал, отворачиваясь и тряся лысой головой. Я успокаивающе похлопал его по плечу и поторопился к ступенькам.
Зрелище, представшее моим глазам, было… пожалуй, словечко «разнузданное» подойдёт, хотя на бедняжке Глэдис красовалось всё то же форменное платье, наглухо застёгнутое и подобающее горничной из респектабельного отеля. В погребе «Инглнука» хранилось немало запасов — в низкий потолок были вбиты массивные крюки, и с них свешивались гроздья сосисок, колбасы, говяжья туша, тюк, набитый луком, и ещё один — с репой… На крюке, вбитом ближе всего к противоположной от входа стене, висело тело несчастной девушки.
Увы, смерть жестока ко всем, независимо от их возраста и пола. Когда-то хорошенькое, лицо Глэдис носило явные признаки удушения: оно раздулось и посинело, глаза выкатились, рот был широко распахнут, и язык распух до такой степени, что кончик его вылезал из губ. Волосы девушки растрепались, чепчик болтался на левом ухе. Но ужасней всего лично для меня, повидавшего всякое, была лента крепких, возможно, дорогих, кружев, на которых висела покойница. Они создавали на шее девушки своего рода второй воротник, подобный тому, который носят актёры. Увы, смерть никогда не бывает весёлой игрой. Когда я увидал узор из роз и васильков, широкой бороздой опоясывающий шею девушки, мне стало немного дурно. Происходящее казалось насмешкой, злой, бесчеловечной насмешкой над женским полом, таким прекрасным и хрупким.
Я дотронулся до руки Глэдис — та остыла довольно давно. Трупное окоченение уже успело наступить, и я понимал, что установить время смерти может оказаться достаточно сложно, учитывая прохладу, царящую в погребе. Однако она же могла затормозить спускание трупных пятен вниз тела, если девушку убили…
Мысль об убийстве, признаюсь, мелькнула у меня неслучайно. Явно сказалось знакомство с Шерлоком Холмсом и некоторое количество тел, которые я видел за время нашей дружбы с великим детективом. Я попытался рассуждать, как Шерлок, но выходило плохо. Меня крайне смущали кружева. С какой стати вешаться именно на них? Они слишком широки и неудобны для самоубийства… Циничная мысль заставила меня удручённо покачать головой, но по сути — по сути она была верной. С другой стороны, возможно, именно эти кружева Глэдис считала для себя по каким-либо причинам важными…
На лестнице раздался топот сапог — это в подвал спускались полицейские. Возглавлял их констебль Норрингтон, одутловатый мужчина средних лет с аккуратно напомаженными волосами и пышными усами, чем-то похожий на прусского офицера.
— Ага, — сказал он, увидав меня, — вы, должно быть, доктор Уотсон из Лондона.
Я кивком подтвердил его догадки.
— Славно, славно, — кивнул констебль, — а то один из наших городских эскулапов подхватил корь — вот уж неслыханно в его возрасте! — а другой слишком стар для таких дел, сердце сдаёт… Вы согласитесь дать заключение?
— Разумеется.
— Славно, — повторил Норрингтон. Затем, глянув на Глэдис, тяжко вздохнул: — Бедная девочка… Ну, снимаем её, что ли?
— Погодите, — вмешался я. — Вы что, не собираетесь обследовать место происшествия?
— А чего там обследовать, мистер Уотсон? Позавчера мисс Бейкер знатно поссорилась с молодым Арнольдом Прентисом, сыном здешнего портье. Мальчишка горячий, орали они так, что весь отель переполошился. Арни даже пощёчину ей залепил, представляете? Может, и вы слыхали?
Я отрицательно мотнул головой:
— Мы с женой осматривали Хотэм-Хаус, а затем пошли смотреть, как возводят новую католическую церковь.
— Чудные места, чудные! Кхм… так о чём бишь я? А, об их ссоре. Понятное дело, миссис Калп, женщина респектабельная, не терпела подобного в своём отеле и велела девчонке собирать вещи. Потом, правда, смилостивилась — на руках Глэдис больной отец… был, — констебль сокрушённо покривил губы, — однако вычла у горничной из жалованья штраф. Без сомнений, это и заставило бедняжку Глэдис совершить смертный грех.