– Хотя, может, я тоже им чуть-чуть завидую, – вдруг тихо вздохнула Асами.
– Чему?..
– Я тоже не прочь беззаботно побултыхаться в воде. Ни забот, ни тревог. Хорошо бы пожить медузьей жизнью.
– Ясно…
Мне казалось, ей и так вольготно живется, но, видимо, и у Асами есть свои печали. На секунду мне показалось, будто она помрачнела. Я вспомнил о болезни, про которую мне рассказал Сэкикава.
Потом мы опять вернулись к круговому аквариуму. Неподалеку от него стояли лавочки, на одну из которых мы присели и уставились в толщу воды.
Мимо неспешно проплывали рыбы, и меня вдруг охватило странное чувство. Ведь никогда в жизни я бы не подумал, что настанет день, когда я буду вот так, вдвоем с девчонкой, сидеть в океанариуме.
Может, все дело в том, что «Санрайз» – мой оазис. Может, мне помогал приятный полумрак, который тут царил. Или я просто слишком хорошо чувствовал связавшую нас невидимую нить, которая оборвется в день нашей общей смерти?
Словом, я не понимал, почему так, но больше на коже не выступило ни капельки пота, а сердце окутывало непоколебимое спокойствие. Уверен, один шаг за спасительные стены – и я снова стану таким же, как прежде. Но раз я пока владею собой, тем более надо успеть задать волнующие меня вопросы.
– Знаешь, мне рассказывали, что ты вроде как болеешь. Что в прошлом году даже два месяца на занятия не ходила, хотя по тебе и не скажешь…
Чего я не смог заставить себя сделать, так это взглянуть Асами в лицо. Едва мой голос затих, тело покрылось испариной. Зал погрузился в тишину, и я распереживался, что задал нетактичный вопрос. Мог, по крайней мере, получше его сформулировать.
С подбородка капнуло на пол. Я не привык, что Асами так подолгу молчит, и уже собирался извиниться, но тут она все-таки ответила:
– У меня, ну… легкие нездоровые, приходится постоянно ходить по врачам. Как я поняла, мою болезнь сложно вылечить до конца, и мой единственный шанс пожить подольше – трансплантация. Жду донора. Хотя в последнее время я себя нормально чувствую: состояние стабилизировалось, – жизнерадостно сообщила Асами совсем не жизнерадостные подробности. Как будто она не о себе рассказывала, а еще о ком-то и вообще уже давно смирилась со своим положением.
– Трансплантация… – эхом повторил я слово, которое поразило меня больше всего. Мне и в голову не приходило, что все настолько серьезно.
Я словно вышел чуть-чуть прогуляться возле дома и неожиданно для себя очутился в Африке – вот с чем можно сравнить мое изумление. Никак у меня не вязался образ жизнерадостной девчонки со зловещим термином «трансплантация».
– Да не хмурься ты. У меня все не настолько плохо, что я сейчас же умру, если меня не прооперировать. Правда, если пустить на самотек, то скоро начнется одышка при простой ходьбе и я не смогу поднимать тяжести, – отмахнулась Асами, и голос ее снова звучал довольно отстраненно.
Я потерял дар речи. Прежде я воспринимал предсказание о ее скорой смерти с некоторым скепсисом, но теперь почувствовал, что ее жизнь и правда висит на волоске. И, видимо, оттого, что точно знал, сколько ей осталось, эфемерная смерть обрела плоть и навалилась на меня тяжким грузом.
Она-то думает, что болезнь еще не скоро оборвет ее жизнь. Сейчас все хорошо, и она не переживает. Вот почему слова не застревают у нее в горле: она считает, что смерть еще далеко.
Так, может, я обязан ей сказать? Да, быть может, новости повергнут ее в пучину отчаяния, но разве я не должен огласить приговор синигами?
Сердце заколотилось как бешеное. И пока я подбирал слова, Асами продолжила:
– Но я еще не решила, соглашаться ли на операцию, даже если вдруг донор все-таки найдется. Я читала, что пациенты, которым трансплантировали легкие, живут меньше, чем те, кому пересадили другие органы. А у меня и так в жизни достаточно радостей, поэтому я подумываю отказаться в пользу того, к кому судьба была не так благосклонна.
Я окончательно растерялся. Не мог заставить себя взглянуть ей в глаза. Потому не знал, с каким выражением на лице она все это говорит, но почему-то мне казалось, что с нежной улыбкой.
Я думал, у жизнерадостных девушек вроде Асами не бывает унылых мыслей. Что если она узнает правду, то будет до последнего цепляться за жизнь и никогда не отступится. Возможно, понять ее способен лишь другой человек, которому осталось уповать лишь на трансплантацию. Впервые я почувствовал, что коснулся каких-то более тонких струн ее души.
– Я решила, что буду радоваться жизни, пока организм позволяет. Не хочу придумывать ничего из ряда вон, просто буду без остатка посвящать себя тому, что встречу на пути, и не буду бегать от обязанностей. Все говорят, что надо прожить до ста лет, но я не обращаю на это внимания. Каждому отмерен свой срок, и весь вопрос в том, как его провести. Я думаю, если каждый день жить на полную катушку, то умереть не жалко даже завтра.
Как только она закончила говорить, из динамиков предупредили, что океанариум скоро закрывается. Без десяти пять в «Санрайзе» включают грустную мелодию музыкальной шкатулки.
Мы послушно встали с лавочки. Ни один из нас до самого выхода не проронил ни звука.
– Ну что, до встречи в школе? – спросила она, когда мы дошли до остановки, и на прощание помахала рукой.
Кажется, на улице она уже говорила о чем-то другом, но я все пропустил мимо ушей.
– Извини! – окликнул я ее.
Асами обернулась:
– Что?
Она заглянула мне в глаза. Волосы после шоу в дельфинарии уже высохли.
– Почему ты мне все рассказала? Таким обычно делятся только с близкими друзьями…
Мы общались всего три дня. Завтра, конечно, нам возвращаться в один класс, но, я думаю, мы сохраним прежнюю дистанцию. Парой разговоров не заполнишь брешь, и сегодня наше приятельство подходит к концу. Так почему же она тогда решила признаться? Любой другой человек перевел бы разговор на иную тему, и на самом деле я не рассчитывал, что узнаю правду.
– Да мне как-то нечего скрывать. Болезнь – это часть меня. К тому же представляешь, как бы ты удивился, если бы я вдруг умерла прямо завтра? Никому не хочу доставлять огорчений, поэтому честно отвечаю, если спрашивают. А если дела станут совсем плохи, то расскажу всему классу. Хотя и так уже много народу знает.
Ее улыбка ни на миг не померкла. И я чувствовал, что она не столько отчаялась, сколько просто примирилась со смертью.
Поэтому-то она не пустила жизнь на самотек, как я, а выжимает максимум из каждого дня. Уж кому понимать, как не мне: я видел, как она работала всю нашу непродолжительную стажировку.
– О, автобус! Пока! – Асами бодро помахала рукой и убежала.
Кажется, теперь я знаю, почему она такая болтушка. Она просто не хочет тратить впустую ни секунды.
А я-то считал, она думать не думает о скорой смерти. Очень зря. Просто она готова умереть в любой момент, вот и не умолкает. Строчит слова как из пулемета, потому что непонятно, какое слово станет последним.
Я проводил глазами ее автобус и лишь затем сел на велосипед.
По дороге домой я думал обо всем, что пережил за день.
– О! Сакимото-кун, утречка! – поприветствовала меня на следующее утро Асами, когда проходила с друзьями мимо школьной велопарковки.
От волнения я только и смог выдавить нечленораздельное:
– А-э… у-у…
Моя хроническая болезнь мгновенно обострилась от пристального внимания сразу нескольких девочек, и к тому же я не привык общаться с Асами в стенах школы.
Одна из ее подруг рассмеялась, и меня, несмотря на осеннюю прохладу, прошиб пот. Я забыл, как дышать, и шумно выдохнул лишь после того, как они миновали меня. Асами оглянулась на меня с беспокойством, но остальные девчонки утянули ее ко входу в школу. Я нашел в себе смелость последовать за ними только после того, как вытер промокший лоб и успокоил дыхание.
Как и обычно, в тот день я не следил за уроком и ничего по делу в тетради не писал. Вместо этого перечитывал свои заметки об Асами. Вчера по возвращении первым делом залез в интернет и узнал все о легочной трансплантации. Я знаю, что нельзя верить всему, что пишут в Сети, но кое-что полезное я все-таки почерпнул.
А именно, что трансплантацию назначают только тогда, когда все остальные методы лечения уже исчерпали себя, когда риск того, что пациент проживет менее двух лет, превышает пятьдесят процентов, и еще при ряде условий.
То есть операцию абы кому не назначают: только тем пациентам, которым она может принести заметное облегчение.
Как и сказала Асами, больные с пересаженными легкими живут в среднем значительно меньше, чем при трансплантации других органов. Организм реципиента часто отторгает донорские легкие, и пациенту приходится до конца жизни употреблять иммунодепрессанты и всякие антибиотики. После операции нужно пройти через довольно долгий период реабилитации, остаются шрамы.
Не сомневаюсь, что Асами все это уже объяснили. Может, поэтому она ждала донора без особого энтузиазма. Наверняка ей пришлось бы примириться с кучей ограничений, и она уже не сможет жить полной жизнью, как раньше.
Впрочем, все это ее личное решение, и я не имею права вмешиваться.
Возле имени Рины Асами в тетради я подписал: «Смерть от болезни (с большой долей вероятности)». Скорее всего – попросту не найдут вовремя донора. Только непонятно, как это связано со мной.
Любой на моем месте решил бы, что смерти двух одноклассников, которые погибнут в один день, как-то связаны. Неужели мы все-таки умрем в разных местах и при совершенно различных обстоятельствах? Маловероятно, конечно, но ведь и такое бывает.
Я закрыл тетрадь и перевел взгляд на сидящую у окна Асами. В отличие от меня, она ловила каждое слово учителя и все внимательно конспектировала.
– Сакимото-кун! Пойдем после занятий писать отчет в библиотеку? Я слышала, другие ребята там собираются, – обратилась ко мне Асами на большой перемене. Она облокотилась на мою парту, когда я мирно поглощал принесенный с собой обед.