Это было в те времена, когда они еще только начали встречаться, ее соседка вечно торчала в квартире и им негде было остаться наедине. Они проводили умопомрачительные часы на заднем сиденье его машины; ей нравилось лечь на спину, закинуть ногу за подголовник и манить его к себе.
После первого или второго раза, когда все было еще так странно и волнующе, когда в голове стучала кровь и взрывались звезды, Лори сворачивалась у него под боком и говорила, говорила о своей жизни, о том, как однажды стащила из магазина «Си-ви-эс» четыре упаковки жидких теней фирмы «Ревлон», как до двенадцати лет спала с длинноухой мягкой игрушкой по имени Ушастик. Она тогда призналась, что чувствует, будто может рассказать ему что угодно.
Где-то в полузабытьи этих слившихся в одно ночей – ночей, когда он тоже открыл ей много личного: как влюблялся в нянек, как воровал из магазина игрушечные машинки «Матчбокс» – она и рассказала ему эту историю.
Когда ей было семь лет, родился ее младший брат, и она ужасно ревновала.
– Мама все время тратила только на него, а меня на целый день оставляла одну, – говорила она. – Поэтому я терпеть его не могла. Каждую ночь молилась, чтобы его украли. Чтобы с ним произошло что-нибудь ужасное. По ночам я подкрадывалась к его колыбельке и смотрела на него через перекладины. Мне кажется, я думала, что смогу силой воли заставить что-нибудь случиться. Что если буду очень долго и пристально смотреть, то из этого что-то да выйдет.
Он кивнул тогда, решив, что у многих детей, наверное, бывают подобные мысли. Он сам был младшим в семье, и ему даже стало любопытно, не думала ли старшая сестра про него что-нибудь в этом духе. Как-то раз она придавила ему палец медной тарелкой и сказала, что это вышло случайно.
Но Лори еще не закончила рассказывать. Она прижалась к нему крепче, и запах ее напудренной кожи напомнил ему обо всех ее уголках и изгибах, о том, как он любит находить их пальцами, нащупывать все мягкое и горячее. Иногда ему казалось, что ее тело ни на секунду не остается прежним, будто преображается прямо у него в руках. Я ведьма, ведьма.
– Ну и вот однажды ночью, – продолжала она, таинственно понизив голос, – я смотрела на него сквозь прутья колыбельки. Он издавал какой-то странный звук.
Ее глаза мерцали в темноте салона.
– Я потянулась туда, сунула руки между прутьями. – Ее рука поползла к нему. – И тут увидела, что у него с подбородка свисает веревочка от игрушки. Я взялась за нее и стала вытаскивать.
Он смотрел, как она тащит воображаемую веревочку, все шире и шире распахивая глаза.
– А потом он как-то так ахнул и опять начал дышать.
Помедлив, она щелкнула языком.
– И в этот самый момент вошла мама. Она сказала, что я спасла ему жизнь. Все так сказали. Она купила мне новый свитер и классные розовые туфли, которые я хотела. Все на руках меня носили.
По ним пробежал свет чьих-то фар, и он увидел, как ослепительно сияют ее глаза.
– Так никто и не узнал, как все было на самом деле, – закончила Лори. – Я никогда никому не рассказывала.
Улыбнувшись, она всем телом вжалась в него.
– Но тебе рассказываю. Теперь мне есть кому рассказать.
– Мистер Фергюсон, вы сказали нам, и отчет о вызовах с вашего сотового телефона это подтверждает, что стали звонить жене в 17:50 в день исчезновения вашей дочери. Наконец в 18:45 вы дозвонились. Это так?
– Я не знаю, – сказал он. Они вызывали его в участок уже восьмой, девятый, десятый раз. – Вам все известно лучше меня.
– Ваша жена сказала, что была в кофейне около пяти часов. Но мы проверили время ее покупки. Все происходило в 15:45.
– Я не знаю, – повторил он, потирая шею – в затылке начало покалывать. Он вдруг осознал, что понятия не имеет, что ему сейчас скажут. Даже не представляет, что его ждет.
– Что ж, как вы думаете, что` ваша жена делала эти три часа?
– Искала ту женщину. Пыталась ее найти.
– В течение этого времени она сделала еще несколько звонков. Не в полицию, конечно. Или даже не вам. Она позвонила человеку по имени Леонард Дрейк. И еще некоему Джейсону Патрини.
Первое имя напомнило ему одного из ее бывших – Ленни какого-то там, – второе вовсе ни о чем не говорило. Внутри вдруг стало так пусто. Он уже даже не знал, о ком они говорят, но к нему эти люди не имели никакого отношения.
В комнату вошла женщина-детектив и переглянулась с напарником.
– С помощью данных об этих звонках мы смогли проследить ее передвижения. Она поехала в торговый центр «Харбор-Вью».
– Хотите посмотреть на нее на записях с камер безопасности? – спросила женщина. – Мы их уже получили. Вы знали, что она купила топ?
Он уже ничего не чувствовал.
– Еще она посетила универсам. Кассирша только что ее опознала. Зашла в уборную. Кассирша сказала, что она пробыла там довольно долго, а когда вышла, на ней была другая одежда. Хотите посмотреть? Она выглядит потрясающе.
Детектив подтолкнула к нему зернистую фотографию. На ней была молодая женщина в топике и толстовке с низко натянутым на лоб капюшоном. Она улыбалась.
– Это не Лори, – тихо произнес он. Она выглядела слишком молодо, так, как когда они только познакомились – прекрасная тоненькая эльфийка с плоским животом, косичками и проколотым пупком. Ему нравилось тянуть за колечко пирсинга. Он совсем об этом позабыл. Дырочка, наверное, давно заросла.
– Не сомневаюсь, вам тяжело это слышать, мистер Фергюсон, – сказал мужчина. – Я сожалею.
Он поднял глаза. Судя по виду, детективу и правда было его очень жаль.
– Что ты им сказала? – спросил он.
Они с Лори сидели в машине в полуквартале от полицейского участка.
– Не знаю, стоит ли тебе вообще с ними еще разговаривать, – продолжал он. – Мне кажется, нам, наверное, лучше найти адвоката.
Лори смотрела прямо перед собой, не отрывая глаз от пульсирующего огня светофора на перекрестке. Медленно подняла руку к волосам и задумчиво пропустила кончики сквозь пальцы.
– Я объяснила. – Ее лицо почти целиком было в тени, только к щеке, словно пиявка, пристало синее пятно вывески автосалона. – Я сказала им правду.
– Какую правду? – спросил он. В машине было очень холодно. От нее пахло так, будто она очень давно не ела – резкий запах кофе и жидкости для снятия лака.
– Они больше не верят ни одному моему слову, – сказала она. – Я объяснила, что побывала в кофейне два раза. Первый – чтобы купить сок для Шелби, а потом – кофе для себя. Они сказали, что проверят, но я все прочитала по их лицам. И сказала им об этом. Я знаю, что они обо мне думают.
Она повернулась и посмотрела на него. Проносящиеся мимо огни расцвечивали ее лицо красными полосами. Это напомнило ему иллюстрацию, которую он однажды видел в «Нэшнл джиогрэфик»: портрет амазонки с малиновой краской на лице и деревянным колом в губе.
– Теперь я знаю, что все обо мне думают, – сказала она и снова отвернулась.
Глухой ночью, лежа с широко открытыми глазами, он наконец решился спросить. Она крепко спала, но он все же заговорил:
– Кто такой Леонард Дрейк? И Джейсон, как его там, – кто это?
Она заворочалась, обернулась к нему, прижав щеку к простыне.
– Кто такой Том Фергюсон? Кто это?
– Вот, значит, чем ты занимаешься? – сказал он, повышая голос. – Названиваешь каким-то мужикам?
Этот вопрос задать было легче, чем другие. Правда ли она встряхнула Шелби? Правда ли вся ее история – вранье? Другие, другие вопросы.
– Да, – сказала она. – Целыми днями я звоню мужикам и езжу по их домам. Оставляю дочь в машине, особенно если на улице жара. Тайком поднимаюсь к ним в квартиры.
Она положила руку себе на грудь и стала гладить, не сводя с него глаз.
– Ты бы знал, как сильно я хочу их к тому времени, как они открывают дверь.
«Перестань», – молча взмолился он.
– Они еще дверь не успевают за мной закрыть, а я уже тяну руки к их ремням. Сажусь к ним на колени на грязных холостяцких диванах и вытворяю такое…
Он начал качать головой, но она не умолкла.
– После родов тело меняется. Хочется чего-то нового. Так что я разрешаю им все. Я пробовала все, что только можно представить.
Она водила рукой, лаская себя, и все не останавливалась.
– Вот чем я занимаюсь, пока ты на работе. Не обзваниваю людей по объявлениям, пытаясь найти газонокосилку. Не стараюсь для тебя – всегда только для себя.
Он напрочь забыл о газонокосилке, забыл, как она рассказывала, что делала в тот день. Искала подержанную, потому что в прошлый раз он, пытаясь подстричь газон, стер руки до кровавых мозолей. Она ведь ему уже говорила.
– Нет, – продолжала Лори, – я звоню мужикам и договариваюсь о сексе. Вот чем я занимаюсь с тех самых пор, как родила ребенка и стала сидеть дома. Я же больше ничего не умею. Удивительно, как же мне раньше удавалось все скрывать. Какая жалость, что меня все-таки поймали.
Он закрыл лицо рукой.
– Прости. Прости.
– Как ты мог? – задушенно выдавила она, натягивая на себя всю простыню целиком, скручивая ее в руках, стаскивая с него, сминая. – Как ты мог?
Той ночью ему приснилась Шелби.
Во сне он бродил по залитому синеватым полумраком дому, а когда добрался до комнаты дочки, никакой комнаты там не оказалось, и он вдруг очутился на улице.
Двор, схваченный первыми заморозками, смотрелся так тоскливо, что его охватила внезапная грусть. Он вдруг ощутил, что оказался в самом одиноком месте на всем свете, и крошечный старый сарай посреди двора почему-то выглядел эпицентром этого одиночества.
Когда они только переехали, то едва не снесли его – все вокруг говорили, что надо бы, но они решили его оставить. Ласково прозвали «сарайчиком» – его покатая крыша и поблекшая красная краска казались им трогательными.
Но он был настолько мал, что туда не помещалось ничего, кроме пары граблей да ручной газонокосилки с разболтавшимся левым колесом.
Это было единственное, что осталось в их доме старого, осталось от тех времен, когда он тут еще не жил.