– Можно ли мне пройти в туалет? Сестра покрутила пальцем у виска и показала утку.
– Потерплю, – ответил я.
– Не стесняйся, – коротко ответила медсестра. Как тут не стесняться – за свои 50 с небольшим, я никогда не гадил лежа в какую-то емкость. Я даже не представлял, как можно было это сделать.
У нас постоянно брали кровь. Хорошо, что стоял катетер и нам не дырявили вены. В первый день у меня ее взяли два раза. Причем эту кровь не отправляли на анализы, а ставили на платформе и оставляли в блоке. Медсестры колдовали над ними, подписывали и оставляли звуковые комментарии. Мне показалось, что они изучают кровь и хотят получить Нобелевскую премию за победу над Covid в отдельно взятой реанимации. За время нахождения в сознании у меня взяли кровь около восьми – девяти раз. Я пытался шутить:
– Вам что понравилась моя кровь? Медсестры, кто молчал, кто отвечал, что на анализы, а самая честная сказала:
– Ну, тебе, что жалко, надо помочь…
Кому помочь и как я не понимал. Я четко фиксировал, что ко мне подходили с двумя пробирками и делали заборы крови. В утро, когда пришла смена, принимающая блок медсестра сказала:
– Во, Катя (имен не помню хоть убей), ты «огород» собрала, – указывая на стоящие в ряд колбы с нашей кровью. Меня без работы оставила. Загадку с «массовым» забором крови и ее хранением в блоке не разгадал, до сих пор.
Ближе к обеду появился туман в голове, который сопровождается неспособностью сконцентрироваться, плохим запоминанием, неясным сознанием, неспособностью сформулировать мысль. Мне постоянно что-то вводили через капельницу, я думаю, седативные препараты там занимали не последнее место. Я не понимал, какое сегодня число и день недели. Обед, кушать не хотелось, но медсестра опять забросила в меня несколько ложек борща. Вдруг началась какая-то суета, медсестры забегали по коридору, наша тоже выскочила из блока. По отрывкам фраз я понял, что привезли то ли врача, то какого-то родственника врача и все побежали в реанимацию помогать поступившему. В это время дедушка, который лежал напротив меня весь в проводах резко дернулся и сместил дыхательное и прочее оборудование. Загорелась красная лампочка, и начался неприятный писк сирены.
Я напрягся. Никого нет, дедушка хрипит, сирена орет, мигает красный цвет, как вестник беды. Пытался привлечь внимание проходящих по коридору, махая руками, но ко мне не проявляли интереса. Привстав на локти, попробовал что-то крикнуть проходящим за стеклом сотрудникам, но их было мало, все ушли «спасать своих». Кричать я не мог, раздавался писк больного суслика. Через десять минут, которые были вечностью, вернулась медсестра. Возбужденно втолковываю ей, что, мол, человек умирает.
Медсестра, поправляя оборудование старого пациента, дала совершенно непонятный мне ответ:
– Не переживай, ему сейчас лучше, чем тебе. В чем лучше и почему, спрашивать сил не было, да и медсестры почти с нами не разговаривали. В палате стало тихо, предупреждающий сигнал затих.
Каждые час нам автоматически проверяли давление. Сначала стонала старушка, и было от чего. На правой руке у каждого из нас был одет манжет и при подаче воздуха, он сковывал руку железной клешней, терпимо, но неприятно. Замеры давления происходили и ночью, придавая этому процессу особую пикантность и удовольствие. После того как простонала от боли старушка, я ждал своей порции ощущений. Но больше всего раздражало угнетенное сознание и ограничение в движении, невозможно было даже сесть на кровать.
Однажды увидев знакомое лицо с нашего 11 корпуса коронавирусных, я предложил 50 тысяч, чтобы меня забрали с реанимации и перевели в палату. Это был врач или стажирующийся кавказской наружности, который посмотрел на показатели сатурации, они уже составляли 92 единицы, и другие данные (за мной висело табло, где выдавались основные показатели мое жизнедеятельности). Немного подумав, он сказал, что завтра с утра «заберет меня». Радости не было предела.
Наступила ночь – дежурное освещение – сон. Опять не мог заснуть, какая-то дичь происходила с моим организмом. Наверное, я все-таки, отключался на несколько минут и секунд, но мне казалось, что я не сплю вовсе. Медсестра около двух ночи ушла дремать в коридор, где стояли кушетки. Время от времени она поднимала голову, как будто сурикат высовывался из норы. Через час ее вырубило, и она перестала показываться. Я ей глухо завидовал и смотрел в потолок. Так больше вариантов у меня не было – смотреть на агонизирующего и умирающего деда я уже не мог. То, что он умирал «по секрету» мне рассказала старшая медсестра.
В один из дней на обход зашла солидная тетя. Это была она – старшая медсестра. Об обходе «старшей», медсестры предупреждали друг друга, видать ее боялись и называли «мегерой». Медсестры вытянулись перед ней, как перед генералом. Глаза у «старшей» были большими и черными, как пуговицы на старом дедушкином пальто. Лицо достаточно красивое, но стареющее под толстым слоем косметики. Так как из лежавших в блоке, в сознании был только я, то старшая медсестра подошла ко мне:
– Как дела? Жалобы есть? Я почему-то решил назвать ее «баронессой» и не прогадал, ей это понравилось. Вообще в этом состоянии «непонимания», в большинстве своем я нес чушь и вел себя странно.
– Никак нет, баронесса, – хотя на душе было так хреново, что я готов был ее укусить.
Ответ удовлетворил баронессу и она, понизив голос, словно выдавая страшные тайны, быстро заговорила:
– Ну, выжил и хорошо. Самое страшное позади, теперь потерпи немного.
Обернувшись и кивнув в сторону деда, продолжила:
– У этого шансов нет, что его держат? Родственник чей-то, наверное.
Потом посмотрев на бабулю «старшая» сказала:
– А эта 50 на 50, но я ее не люблю, хорошо, что спит. А то жалуется на все и умереть хочет.
Ну, продолжим насчет попытки моего побега с реанимации за деньги. На следующий день ждал моего спасителя с тележкой. Ожидание в состоянии дикого дохлого кролика, очень неприятное состояние. Когда я спросил у медсестры время, и та ответила, что «уже больше семнадцати часов», меня охватило дикое безразличие к происходящему, понял, что никто за мной не приедет. Одновременно почувствовал, что я не могу находиться в этом помещении. Опять придавил желудок, я попросил утку.
Попытка номер два. Меня разложили как индейца, но результата ноль. То ли я стеснялся, то ли это у меня были «лжепозывы». Ведь фактически нормально не ел с дома, где у меня началась температура, а это дней 8-мь (на самом деле их было больше, так как я не учитывал 4 дня под ИВЛ, когда меня полностью «выключили» и я их просто «потерял»).
Медсестра вышла. Я посмотрел на бабку, она открыла глаза. При этом ее лицо на мгновение приобрело тупое, недоуменное выражение, как у человека, очнувшегося в совершенно незнакомом месте. Посмотрев на меня мутными глазами, словно на чудовище, она словно отгородилась от происходящего – опять сомкнув веки. Мне хотелось просто сесть на край кровати. Это превратилось в навязчивую идею, от которой не мог избавиться. Было одновременно страшно и безразлично. Я снял маску, и подтянул шланги катетеров, для движения. Начал медленно подниматься. Резанул болью катетер для мочеиспускания, зацепившись за что то, поковырявшись, дал ход шлангу. И вот я сел. Голова кружилась, что делать дальше я не знал. Знал одно – если меня увидит медсестра, меня скальпируют или кастрируют.
Посмотрел на деда и наконец-то увидел его лицо, оно было огромным, морщинистым, отчужденным и грубым. Большую его часть покрывала щетина или уже борода. Соседка была полностью накрыта одеялом и напоминала белый холмик.
Я начал медленно заваливаться обратно на кровать. Надел кислородную маску и прикинулся ветошью. Повышенная активность граничила с беспомощностью. Посмотрел на мраморный пол. Много бы вы отдали, чтобы просто встать и постоять на полу? На тот период времени я готов был отдать часть жизни. Пол близко, но стать нельзя.
Приближалась очередная ночь безумия. Медсестра, доделав свои дела, пошла спать в коридор на кушетку, я остался один на один со своей невменяемостью и исступлением. Через некоторое время, которое я не контролировал и не чувствовал, вдруг открылась дверь блока и к нам медленно начала входить старуха. Она была скрючена так, будто пыталась переломиться надвое. Ее длинные, давно не чесаные волосы, сбились в толстые комки, распутать которые было уже невозможно. Это все нечистая сила, подумал я. Опираясь на деревянную клюку, она ковыляла ко мне и что – то наговаривала себе под нос. Кожа ее иссохшего морщинистого лица была почти черной, ее тщедушное тело постоянно колыхалось, пальцы костлявых рук и суставы были обезображены болезнями, а голова раскачивались на длинной худой шее как маятник. Я закричал как безумный. Влетела медсестра:
– Вы ее… видели? – задыхаясь, спросил я и снял маску.
– Кого? – не поняла медсестра. Она была похожа на испуганную сонную кошку, обуви на ней не было. Она непонимающе обвела блок глазами и никого не увидела. Старуха пропала. Это был мой глюк.
– Старуху, очень противную – ответил я и закрыл глаза.
– Тебе приснился кошмар, – ответила девушка и пошла, одеть тапочки.
– Я не сплю три дня. Не могу заснуть, – безразлично ответил я.
Медсестра достала укол и ампулу. Понял, что она хочет вкатить мне сонник или седативное, запротестовал и сказал, что мне от них только хуже, но медсестра делала свою работу – вколола укол, и через минуту мое сознание стало еще более расплывчатым. Но спать я не мог. Видел, что она несколько раз с коридора поднимала голову и наблюдала за мной. Потом она заснула, и я остался опять со своим безумием. Ждал утро, как будто оно что-то для меня изменит. Человек всегда чего-то ждет, день рождения, отпуска или необходимой операции. Это оправданные ожидания, у меня же они были ненужные и не несущие никаких событий, кроме очередной порции страданий.