– Может, летучая мышь? – спросил автор текста, и я-текст почувствовала, что сейчас разрыдаюсь. Это больнее, чем быть табло, подумал текст. Каково это – быть летучей мышью?
– У меня в спальне уже была летучая мышь как-то. Тоже гремела, металась.
Иди сюда, думала я-текст, пожалуйста, зайди сюда, я так хочу тебя видеть, я так хочу тебя видеть, пусть я ничего не вижу и не могу видеть, да просто возьми меня в руки, просто возьми, ведь ты меня и написала, чего тебе стоит.
Тук-тук-тук-тук! – подпрыгнула шкатулка. И текст тут же вспомнил: нет, не иди туда, не иди, я здесь не для этого.
– Мышь! – взвизгнула автор меня-текста (и, надо сказать, меня-не-текста тоже, – но это я отрефлексировала уже потом). – Там точно мышь гремит! Пробралась-таки в шкаф, сволочь мерзкая. Иди проверь.
– Я не пойду никуда, – услышала я-текст знакомый голос, но отказалась категоризовать его. – Давай ты сходи, ты умеешь с мышами. Мне жалко будет мышку, если ее убьют. Если там будет мышка, ты ее тихо выбрось за окно, и все.
– Там снег! Мышка замерзнет! – возмутилась мама. – Хоть она и сволочь, но живое существо же.
Кажется, я плоховато держалась в тексте. Срочно, срочно, срочно давай сюда.
Тук! – шкатулка грохнула о стену шкафа так мощно, что в гостиной тут же повисла хрустальная нехорошая тишина. Пол завибрировал: это были приближающиеся шаги. Створка шкафа взвизгнула, поехала в сторону, как бесконечный поезд.
– Тут ящичек, коробка, – прокричал муж в сторону гостиной. – Ее открыть?
– Там может быть мышь! О господи! Там может быть мышь! Это важная коробка! Она, сволочь, все сожрет! Вытряхни ее оттуда! Мышь сожрет мою жизнь!
Муж открыл шкатулку с письмами, немного потряс ей, придерживая письма ладонью. Мыши там не было – там были я и письма. Он взял самое первое, верхнее письмо, частью текста которого я стала, и посмотрел в него.
И как только текст, которым была я, попал в мозг мужа в виде воспринятой информации, я изо всех сил текста напрягла всю волю текста и сделала то, для описания чего у меня нет речи, – для описания этого не может быть речи, обо всем этом не может быть и речи.
Не надо было мне уезжать.
Я открыла глаза. В моих руках был текст, которым я являлась до этой секунды.
Не надо было.
Шлендра, с детства всюду таскаешься!
Я вчиталась в абзац, в котором только что была. Ни одно слово не было знакомым.
Здравствуй, Павлик!
Я возвращалась с электрички в дождь, и на минуту мне показалось, что я приехала домой. Дождь лил так, что не было понятно, какой город вокруг. Просто мокрый город. И я подумала: серый мокрый город может быть любым городом, каким угодно! И представила, как я совсем скоро, через семь минут, пройду мимо твоего окошка и постучу: эй, почему ты меня не встретил? А может, и не постучу: обиделась! Надо было встретить, а ты проспал, как в прошлый раз! Но потом сверкнула молния, и я на мгновение увидела город. Увы, это был не дом, и твоего родного окошка тут нет и быть не может. И все окошки будут чужие. И мне стало так грустно, ты не представляешь. Я всегда мечтала уехать, а теперь думаю: зачем я уехала!.. Наверное, я уехала от мамы, от ее постоянных оскорблений, так достало это все. Вместо понимания, радости за меня – все эти несправедливые, ранящие слова. Шлендра, с детства всюду таскаешься! И все равно: не надо было мне уезжать. Не надо было.
«Все нормально, – подумала я, потому что мне снова было чем думать. – Пока я была текст как объект, у меня не было доступа к его прямому содержанию. Так и мы, люди».
«Больно, – сказал муж откуда-то изнутри. – Что происходит? Больно».
Не думать, сказала я себе, не думать, не думать, замолчи, не думай. Муж не должен вдруг начать размышлять о том, как именно я стала навязчивым ругательством своей бабушки, потом стала текстом письма, где мама ее с горечью цитирует, а потом этим же уже прочитанным текстом в его мозгу, захватив тело точно так же, как я уже захватывала диктатора. Я подумаю об этом квантовом зигзаге, когда снова стану собой. Наблюдатель, наблюдатель, я должна стать наблюдателем.
Я съежилась и постаралась отключиться, чтобы смотреть все происходящее как телесериал. Муж пошатнулся (понимает ли он, что теперь одержим моим дубликатом, попавшим в него, будто вирус, через зараженный текст? стоп, немедленно прекрати мыслить чужим мозгом!), потом вдохнул и выдохнул. Потом снова вдохнул и на вдохе, словно догадавшись, что он чем-то заражен, быстро положил шкатулку обратно в шкаф.
Когда он вышел в гостиную, я увидела его глазами маму и настоящую себя. И это, скажу честно, оказалось еще страшнее, чем быть диктатором.
– Ничего там нет, – беспечно сказал муж. – Наверное, ветер стучал в окно. Никакой мыши.
– У тебя какой-то испуганный вид, – сказала мужу настоящая я. – Была-таки мышь, признайся? Ты ее тихо в окошко выставил, да?
– Нет, просто голову схватило, давление, – сказал муж. – Я что, изверг.
– Изверг, – закивала настоящая я.
Я испуганно затихла внутри мужа. Он налил себе стакан вина, выпил залпом. Получилось быть наблюдателем! Высший пилотаж, подумала я, неужели я и это могу.
«Что могу, кто я, что за я, какой пилотаж, – негромко закричал муж изнутри. – Больно, больно, боль. Я слышу голоса? Я сошел с ума?»
Я снова постаралась перестать думать. Просидеть в муже незамеченной ровно сутки – до момента убийства – вот моя цель, вот мой мировой рекорд, который никогда и никто не зарегистрирует.
Мы с настоящей мной поехали домой на такси. Я смотрела на себя и все не могла поверить.
– Ну что ты на меня уставился? – спросила настоящая я у мужа. – Снова хочешь сказать, какая я стала старая и некрасивая? Помнишь, как ты мне на прошлой неделе это сказал?
– Я выпил тогда, – виновато сказал муж. – А теперь голова болит.
– Сейчас тоже выпил, – мерзким голосом сказала я.
Перед сном захмелевший муж, вероятно, от ужаса, попытался тревожно овладеть настоящей мной. Его панические поползновения меня так напугали, что я не смогла сдержаться и снова проявилась пылающей, пульсирующей в его голове рефлексией, отчего муж тут же сказал:
– Стой, стой, прости. Что-то со мной не так. Извини.
– Да-да, – мрачно ответила настоящая я. – А может быть, со мной? Ну давай, говори, что со мной не так?
– Голова болит, – смущенно сказал муж, судорожно сложил подушку вдвое и закопал под ней собственную голову, как ненужное, лишенное ценности сокровище: кувшин, под горло заполненный малодрагоценными дисками.
Это была моя последняя ночь на земле.
И было невероятно странно, что я фактически провела ее сама с собой.
Утром 14 февраля прошлого, последнего моего года, в последний день своей жизни, я проснулась от кошмарного сна о жертвоприношении, находясь в теле собственного убийцы. Я снова постаралась сдержать рефлексию, будто рвоту (этот жест как волевая ужимка сознания оказался синхронным технике трансцендентной медитации – перестать мыслить и отдаться течению реки чужих мыслей было несложно), просидела в нем тихим пассажиром во время завтрака, чтения новостей, душа (я не буду ничего рассказывать), а потом поняла, что нетерпеливо ерзаю внутри его тела: ну что? скоро покажут кино?
Совсем скоро я увижу своими глазами, что случилось на самом деле.
Но для этого мне нужно, чтобы я встретилась с мужем в баре этим вечером. Куда я делась? Видимо, я уже на работе.
Я взяла телефон, набрала свой номер.
Больно, сказал муж изнутри меня, больно.
– Назначаю тебе свидание, – сказала я. – В девять вечера, в том самом баре, в котором мы познакомились двадцать три года назад. Пожалуйста, надень то белое платье с желтыми розами, которое было на тебе в тот вечер. Я знаю, что оно до сих пор висит в шкафу. Ты самая красивая в нем.
– Ты с ума сошел, да? – недовольно спросила настоящая я. – Что это за романтика?
– Ты самая красивая была в этом платье, – повторила я. – Я буду ждать тебя в баре начиная с семи. Так что ты успеешь заехать домой и переодеться.
– Дебил, – примирительно сказала настоящая я. – Это тебе после вчерашнего неловко, да? И откуда ты помнишь наше первое свидание и во что я была одета?
– Помню откуда-то, – сказала я.
– Ты всегда забывал! Я тебя даже недавно спрашивала: а помнишь наше первое свидание? Что ты ответил? Помнишь, что ты ответил? А теперь, смотрите, даже платье вспомнил. Я же не говорила тебе никогда, что оно до сих пор в шкафу висит. Или ты лазил в мой шкаф недавно? Да господи, что я несу, ты всегда лазишь по моим вещам, конечно же, ты за двадцать три года сто раз залез в мой шкаф и нашел там вообще все.
– Я закажу коктейль «Черная лагуна», – сказала я. – Помнишь?
– Ладно, – сказала настоящая я. – Договорились.
– А как я тебя узнаю, если раньше ты для меня была просто текст? – повторила я ту самую фразу, которую тогда, двадцать три года назад, сказал мой муж перед тем самым свиданием.
– У меня будет сиреневый водяной пистолет, – восхитилась настоящая я. – Или это не по сценарию?
– М-м-м-м, – растерялась я. – В каком-то смысле по сценарию. Но…
– Господи, пистолет! – вдруг заорала настоящая я в телефон. – Офигеть! Так не бывает!
– У тебя был с собой другой объект, – перебила ее я. – Ну, тогда.
– Да я помню, у меня был букетик из павлиньих перьев, на практике подарили. Но я тогда почему-то ляпнула тебе наугад про пистолет! А ты в ответ взял настоящий пистолет у друга, чтобы меня впечатлить! Но это был ответ на абсолютно интуитивный бред! А сейчас я ответила тебе, а потом посмотрела на рабочий стол – а там реально лежит сиреневый водяной пистолет. Это ребенок сотрудницы забыл. Детский день вчера был, бегали малыши всюду, забыл пистолет. Так вообще бывает?! Слишком странное совпадение. Как будто я двадцать три года назад глянула на этот стол!
– Не переживай, – сказала я, – статистически даже самое невероятное совпадение вероятно.