– Это вам, суки, за Бородино!
Буров глянул в спину ретирующемуся неприятелю, в количестве двух негодяев улепетывающему с поля боя, сплюнул, вытер кровь с порезанного плеча и подмигнул могильщикам, трезвеющим от увиденного.
– Спасибо, отцы! С меня причитается.
Потянулся к поясу и невесело рассмеялся – чертов кошелек, из-за которого, собственно, все и началось, пропал, сгинул куда-то во время боя. Ну да и ладно, фиг с ним. У рябого-то кошелек оказался повместительней, потяжелей, а когда Буров вытащил монету – не глядя, наобум, – и швырнул ее с ухмылочкой могильщикам, те, оторопев, протрезвели окончательно, разом поклонились и бросились бежать. Буров и не подозревал, что осчастливил их луидором <Золотая монета крупного достоинства.>. Сейчас ему было не до подобных тонкостей – он слушал свой внутренний голос. А тот бубнил с маниакальной настойчивостью – ты, мол, как хочешь, а я сваливаю. И впрямь, нужно было делать ноги, пока сбежавшие негодяи не вернулись с подкреплением. Так что подобрал Буров трофеи, проглотил слюну, вспомнив вкус похлебки, да и подался с погоста вон. Несмотря на одержанную победу, настроение у него было так себе. Снова в ночь, в темень, в клоаку улиц. С пустым животом. Да, спасибо духам, удружили, ничего не скажешь. Нет бы куда-нибудь в Элладу, на юга, на берега Эгейского. А то – одно дерьмо, склизкие мостовые и социальные контрасты. И сплошная уголовщина. Вор на воре и вором погоняет. Криминал голимый, поножовщина и беспредел. И вот тут-то Буров дал по тормозам и неудержимо, распугивая поздних прохожих, залился гомерическим хохотом – ну, блин, и укатайка! Он торчит здесь, как тополь на Плющихе, в своем малиновом уркаганском клифте, с бабками, добытыми на мокром деле и с лопатой, липкой от мозгов, и переживает, блин, на морально-этические темы! Посланничек из будущего, продукт цивилизации. Явился – не запылился. Сам-то ничего, кроме как кровушку пускать, не умеет. А с другой стороны, с волками жить – по-волчьи выть. Тем более если ты красный смилодон. Плевать ему на эволюцию и на всякий там прогресс – один хрен, за двести или сколько-то там лет по сути дела ничего не изменилось. Во все века хомо сапиенсы были зверьми, что в восемнадцатом, что в девятнадцатом, что в двадцатом. Это у нас в крови, в хромосомах, в генной памяти – охотиться на себе подобных. За тысячелетия истории привыкли…
Тут послышался стук копыт, дробно загрохотали по булыжнику колеса, и, как подтверждение мыслей Бурова, нарядная, с панелями из полированного дерева карета наткнулась на положенное на мостовую бревно. Раздался треск, оба колеса с правой стороны отлетели, кучер заорал истошно, натягивая вожжи. Лошади, захрапев, послушались его, карета с креном, словно тонущий корабль, остановилась. А со всех сторон к ней, словно хищники к добыче, уже подтягивались люди с оружием – стремительно, сплоченной стаей. Только тени скользили по стенам домов да блестели в лунном свете кинжалы и шпаги. Вот остановились, выждали мгновение и, по знаку человека в карнавальной маске, кинулись вперед. Казалось бы, ничего особенного, вульгарный гоп-стоп, вооруженный грабеж. Банальнейшая уличная экспроприация экспроприаторов. Только что-то уж больно слаженно действовали нападающие, при близком рассмотрении совсем не похожие на разбойничков. Да и кучер, вместо того чтобы наделать в штаны, вдруг вытащил шпагу и начал защищаться, фехтуя со сноровкой дуэлянта. Странно, очень странно. А из кареты между тем раздались выстрелы – пистолетные, дуплетом и вразнобой, так что выпятилось, пошло трещинами толстое слюдяное окно. Затем резная дверца распахнулась, и навстречу атакующим, из коих трое уже растянулось на земле, бросился кавалер со шпагой. Он был высок, статен и одет необыкновенно эффектно – в длинный бархатный камзол с брандебурами <Петлицы, обшитые шнуром.>, отороченный соболиным мехом, с кружевным жабо, выглядывающим из-под атласного жилета. Эфес его шпаги отсвечивал золотом и играл бриллиантами, рубинами и сапфирами, клинок же двигался с быстротой змеи, жалящей своих смертельных врагов. Однако не стать, не доблесть и не одежда кавалера вызывали неподдельное изумление – фехтуя, тот отчаянно ругался. По-черному, по-матерному, по-русски. Причем с морским уклоном, семиэтажно, словно заправский подвыпивший боцманмат. Ругань эта мигом пробудила в Бурове патриотизм, ностальгию и дружественные чувства – говорят, нет ничего приятней, чем встретить земляка на чужбине. А потому, долго не раздумывая, он сбросил свой камзол, взялся за лопату половчее да и ринулся в гущу боя, закричав пронзительно и громогласно. Помощь его пришлась как нельзя кстати – кучер, получив полвершка стали в шею, уже перестал хрипеть, статного же кавалера взяли в плотное кольцо и жизнь его повисла на волоске. Вот тут-то и пожаловал Вася Буров со своей лопатой. И пошел гулять острый штык по головам, ключицам да коленям, рассекая мышцы, травмируя суставы, разрубая хрящи и кости. Чай не шпажонкой какой дырки вертеть. Предводитель негодяев быстро понял это, когда бросился было на Бурова со своей вердюной <Шпага, по сути рапира, с длинным клинком, способным скорей колоть, чем рубить.>. Миг – и шпага его оказалась прихлопнутой к земле, тут же на нее наступили тяжелым сапогом, а крепкий, не знающий пощады кулак въехал негодяю в физиономию. Да так что предводитель зашатался, упал, и слетела маска – веселенькая, изображающая Скапена <Хитрый, плутоватый слуга, герой комедии Мольера “Проделки Скалена”.>. Буров успел заметить властный подбородок, орлиный нос, горящие глаза – неплохой образчик южной красоты, правда, щедро сдобренный кровью и соплями. Тут же к поверженному Скапену подскочили соратники, подхватили его под руки и потащили в темноту.
– Чертовы канальи! – Кавалер вытащил кружевной платок, вытер им клинок, понюхал и швырнул себе под ноги. – Сволочи! Распросукины дети!
С лязгом определил шпагу в ножны, высморкался и, повернувшись к Бурову, что-то сказал. На французском, но приветливо. На его надменном лице появилось что-то вроде улыбки.
– Не угодно ли вам, сударь, перейти на русский? – Буров вежливо кивнул и с достоинством расправил плечи, всем своим видом показывая, что с кавалером они в равных весовых градациях. – Я полагаю, случай свел меня с земляком. Сие весьма приятно, весьма.
Ишь как заговорил-то, витиевато, вычурно! Ничего не поделаешь, сработали механизмы приспособления. Не будешь же спрашивать у человека в жабо, размахивающего шпагой в бриллиантах: “Вы давно здесь в командировке, товарищ?”
– А мне, сударь, вдвойне. Потому как не будь вас… – Кавалер оценил интонацию, тон, манеры и непринужденность собеседника, снова улыбнулся и сделал небрежный, чисто символический поклон. – Разрешите представиться: граф Алексей Орлов. – Веско помолчал, подчеркивая сказанное, выпятил грудь и стер с лица улыбку. – Чесменский.
Ну, раз Чесменский, понятно, почему лается, как боцманмат <В 1770 году русские корабли разгромили турецкую эскадру в Чесменской бухте.>.
– Весьма приятно, граф, весьма. – Буров кивнул, по-кавалергардски щелкнул каблуками и тоже выпятил грудь колесом, как петух: – Князь Буров. – Помолчал в свою очередь, усиливая сказанное, кашлянул, брякнул лопатой. – Задунайский.
А что, звучит не хуже всяких там Чесменских-Таврических <Титул фаворита Екатерины II князя Потемкина.>. Знаем, через какое место они выбились из грязи в князи…
– Князь Буров? – Граф Орлов как-то поскучнел, спеси в его голосе поубавилось. – Задунайский?
– Именно так, граф, – с достоинством подтвердил Буров и лопатой ткнул куда-то вверх, в полог чернильного неба. – Наш род очень древний. Мои предки сидели у Ивана Калиты выше Хованских, Мстиславских и Заозерских. Рюриковичи у них в холопах ходили…
Насчет того, где сиживали предки Орловых, Буров спрашивать не стал, не позволило врожденное чувство такта. Просто крепко пожал протянутую руку и согласно кивнул – да, пожалуй, они заговорились, нужно уходить. Само собой, лучше вместе. С добрым попутчиком дорога короче, тем более по ночному Парижу.
– Сударыня, все кончено, – Орлов стремительно подошел к карете, глянул внутрь, беззлобно выругался. – Лаура, черт побери, ну где вы там? Надо уходить.
В голосе его слышались обеспокоенность, жажда действия и неоспоримое превосходство.
– Я здесь, ваше сиятельство. – Из-за кареты вышла женщина, в руках она держала абордажные пистолеты. – Прошу вас, граф, они перезаряжены.
Ее зеленая накидка с капюшоном казалась черной в лунном свете и делала фигуру бесформенной, неузнаваемой.
– Рекомендую, князь, мой секретарь Лаура Ватто, – Орлов двусмысленно ухмыльнулся, принял пистолеты и дулом одного из них указал на Бурова. – А это, мадемуазель Лаура, князь Задунайский. Если бы не он…
– Нынче же полная луна, граф, все было на моих глазах, – заметила Лаура, повернулась к Бурову и сняла капюшон. – Вы, князь, дрались аки скимен. Аки Геркулес. – Не закончив мысль, она придвинулась к Орлову и сделала книксен. – Я уж не говорю о вас, граф. Ваша храбрость – это притча во языцех во всех салонах. Кстати, вы не ранены?
Несмотря на французскую фамилию, русским она владела в совершенстве. А вкрадчивыми манерами и рыжиною волос очень напоминала лисицу.
– Да, черт, забыл, – Орлов извлек из кармана флакончик, вытащил притертую пробку, отхлебнул, крякнул и без церемоний протянул Бурову. – Глотните, князь. Это бальзам от всех ядов. Наш лекарь, Ерофеич <Гениальный русский травник, лекарь и знахарь. Настоящее его имя Василий, отчество, надо полагать, Ерофеич. Фамилию его неблагодарные потомки не сохранили.>, варил. А то ведь с этих сукиных детей станется. Чирканут шпагой – и готово. Ну что, вперед, вперед, господа, отсюда уже недалеко. А, черт его побери, еле теплится.
Он снял с кареты восьмигранный фонарь, выругался, с преувеличенной галантностью подставил Лауре локоть.
– Прошу.
“Значит, говоришь, Ерофеич варил? – Уже на ходу Буров глотнул, кашлянул, сморщился, глянул на отбрасывающую двойную тень – от фонаря и от луны – парочку. – Интересно, что это за урки такие, с отравленными шпагами и в карнавальных масках? Да, весело у них тут…”