тые, как турецкие ятаганы, чтобы вспарывать ими живот?
– N"en parlons pas des chos mechantes! – сказал Бибиков сделав многозначительное выражение лица, – c"est nes pour dammes!
– Нет, нет мы хотим подробностей, господин Бибиков! – в один голос заверещали Полина и юная баронесса Гойниген – Юнге, – рассказывайте в подробностях, и про то, как она ласкала вас, и про то, как вошел ее муж!
Бибиков бросил взгляд на Надин и поведя глазами как бы показал ими на Дашу Азарову, а затем, заметным только Надин движением головы, показал в сторону того кружка, где сидел Витворд.
Показал и тут же с азартом принялся рассказывать свои севильские страсти-мордасти.
Надин подошла сзади к дивану, на котором сидела, обмахиваясь дорогим китайским веером Дашенька Азарова, слегка отодвинув стоящего за Дашиным затылком конногвардейского штаб-ротмистра Клюева, наклонилась к ней и прошептала на ушко:
– Тебе не скучно здесь? А то давай я тебя переведу в кружок аглицкого посланника?
В кружке у аглицкого посланника говорили об Индии.
О необычных для европейцев нравах. О культе любви и о прочей, будоражащей холодную европейскую кровь, экзотике.
Витворд, оказывается, бывал в Индии и вместе с отрядом лорда Ормсби-Четтертона участвовал в подавлении восстания сингхов в провинции Пенджаб.
– Ах, милые дамы, многие из вас не только бы покраснели от стыда и неловкости, когда увидали бы то, что открылось моему взору, когда выйдя из джунглей, мы, юные невинные кавалеристы Его величества драгунского полка увидали стены древнего тысячелетнего храма богини любви, – сказал Витворд, удовлетворенно улыбаясь тому факту, что хозяйка салона привела в его кружок новую слушательницу, – сперва, милые дамы, мне показалось что я брежу. Ведь все стены громадного древнего сооружения были украшены изображениями и фигурами любовников, принимающих самые фантастически изощренные в своем разнообразии позы.
– Что вы говорите! – воскликнула княжна Гагарина.
– Вот бы одним глазком поглядеть! – добавил стоявший за спиною княжны уланский поручик Вульф, – авось чего полезного там можно было б усвоить для личного, так сказать, опыта!
– Ах, господа, – делая сдерживающий жест, сказал Витворд, – щеки мои пылали от смущения, когда я глядел на стены этого дворца, этого храма бесстыдства и разврата. И я с трудом мог глядеть в глаза своим друзьям – офицерам, так стыдно было мне, разглядывать эти изображения, невероятно откровенные в своем воинствующем бесстыдстве.
– Что же конкретно было изображено на этих картинках? – наивно спросила юная фрейлинка Анечка Дютмар-Делюдина.
– Ах. Я не могу вам это объяснить, сударыня, – воскликнул Витворд, – это выше моих возможностей, совесть старого развратника не позволит мне, и я сгорю от стыда, если стану вам живописать.
– Вы интригуете. – сказала Даша Азарова, – я бы многое отдала за то, чтобы посмотреть и тоже покраснеть от смущения.
– Сударыня, я втайне от друзей и командования сделал тогда зарисовки стен этого храма, а я, сударыня всегда был неплохим рисовальщиком, – сказал Витворд, многозначительно поглядев на Дашу, – и эти рисунки я привез с собою в Петербург.
– Вы меня дразните, милорд! – воскликнула Даша, – вы дразните мое любопытство, вы непременно должны показать мне эти рисунки.
– Вы ставите меня в крайне неловкое положение, мадмуазель, – сказал Витворд беспомощно разводя руками, – Боюсь, что я не в силах буду отказать вам, но в тоже время, мне будет крайне стыдно, я буду так смущен, что потом не смогу поднять на вас глаза, а лишить меня счастья любоваться вашей красотой, это самая страшная кара, которую только мог бы придумать самый изощренный палач.
– Вы обещаете, что покажете мне эти рисунки, – почти приказным тоном сказала Даша, – это мой каприз, милорд, а ведь послезавтра день моего Ангела. И пусть это будет вашим подарком!
И Даша даже ножкой топнула.
А Витворд поглядел на нее с блаженной улыбкой. …
В кружке, где сидели Державин и Сперанский, шла оживленная беседа о литературе.
– Ах, господа, наша поэзия противу французской? Разве она может быть! – восклицала княжна Кахановская, – что могут наши пииты против господина Бежара?
– Вы изволите интересоваться, что пииты наши могут противу такого? – иронично спросил Державин, и принялся с выражением декламировать, – A Province On recolte des roses Et du jasmine, Et beaucoup d"autres choses…
Вы это изволите почитать за истинную поэзию, сударыня?
– А что, Гаврила Романыч, – со смехом прервал друга Сперанский, – ничуть стишки сии не хуже будут твоих, вот этих:
Поймали птичку голосисту
И ну сжимать ее рукой
Пищит бедняжка вместо свисТу,
А ей твердят, пой птичка, пой!
– Ах, да это же подражание господину Бежару, – всплеснула руками юная княжна, помните у него:
Petit oiseau! Qui es-tu?
Petit oiseau! Ou vas-tu?
Petit oiseau! Que veux-tu?
– Charmant! – воскликнул розовощекий гвардейский прапорщик в мундире лифляндского полка, – mais recitez-nous donc quelque chose de Voltaire, Zaire Mesdames, c"est comme vous le savez une des meilleures tragedies de Voltaire…
– Наш юный образованный друг, – обратился к розовощекому прапорщику-лифляндцу Сперанский, – у нас у россов тоже имеются свои поэты, не хуже Вольтера.
– Ах, посоветуйте, мосье! – пискнула княжна Зарайская, – а то все французские, да немецкие романы все, хочется чего то русского.
– Ну вот Херасков Михаил, Ржевский Алексей, Фонвизин Денис, да Ипполит Богданович, мало вам? – загибая пальцы перечислял Державин.
– Ах, хотелось бы чтобы про любовь, да по русски, – вздохнула Зарайская.
– Будет вам про любовь, – цокнул языком Сперанский, – плоды вольтерового просвещения посеяны в русских умах, и после Михайлы Ломоносова вот увидите пойдут-пойдут всходы на русской поэтической ниве.
Надин усмехнулась уголками губ, услыхав последнее замечание Сперанского, – вашими бы устами, да мед пить!
Ей теперь было надо передать записку, написанную Витвордом, передать ее Даше Азаровой.
А в записке было:
Послезавтра в День Вашего Ангела в полночь я пришлю за Вами карету. И Вы увидите те рисунки, что я сделал в индийском храме любви.
Ваш Энтони Витворд пятый баронет Чарлтон-Мидлсборо, посол Его величества в Петербурге. ….
ГУБАРЕВСКИЙ
Сцена в гостях у Витворда.
Витворд показывает Даше картинки тантристского храма с непристойными позами любовников.
Сцена секса (Губаревский)
Глава девятая
Иван Дибич-Заболканский без ума влюбляется в Дашу Азарову и мирится с Каменским.
Государь ничего не забыл.
Государь вообще ничего никогда не забывал.
Государь принимал нынче вахт-парад своего любимого лейб-батальона Преображенцев и при этом был сопровождаем графом Федором Васильевичем Ростопчиным.
– Что граф Федор Васильевич, – надсмешливо и надменно вопрошал Павел, – слыхал я, волочишься ты за французской потаскушкой Бонней? Собираешь то, что пользовали до тебя Бургуэн и Розенкранц.
Павел был в хорошем настроении и шел по плацу пеший, а не конным, как было бы положено, кабы выстраивали для вахт-парада каре из батальонов конной гвардии.
Но нынче государь смотрел гренадер – преображенцев. А потому и весело шел, подпрыгивая в своих высоких, выше колен сапогах, что плохо сгибаясь в коленях, делали походку царя более чем забавной. И без того смешной – маленького роста, курносый, причем подчеркивающий свою курносость тем, что всегда держал голову, задирая ее кверху, Павел служил отличным образцом для карикатур, что постоянно появлялись не только в английском Панч, но и в русских тайных рукописных журналах, что ходили по рукам и вызывали язвительный смех.
– С девицею Бонней, ваше величество, я встречаюсь ради интересов государства нашего, – сделав подчеркнуто обиженное лицо, сказал Ростопчин, – оная девица Бонней и правда была в связи с посланником Бонапарта Бургуэном, но именно через девицу эту мы и налаживаем теперь связи, столь необходимые моему государю.
– А, ну и махайся с нею на здоровье, – хмыкнул Павел, – было бы на пользу!
– Польза будет для отечества нашего, – ответил Ростопчин, – нынче же через девицу Бонней передадим в Париж секретные ваши послания к Бонапарту.
– Глядите только, чтобы англичане не перехватили, – повелительно заметил Павел, – англичане не дремлют, посол Витворд носом землю роет, хочет повыведать, что у меня с французами вытанцовывается.
– Не извольте беспокоиться, – с поклоном ответил Ростопчин.
Павел тем временем остановился напротив командира караульной роты капитан-поручика Рудзевича.
Рудзевич, вытаращив глаза и подобрав живот, выпячивал грудь и приподнимался на носках черных, словно южная ночь начищенных сапог.
– Что, капитан-поручик, как служба в карауле начинается? – спросил Павел вполне добродушно.
– Преображенцы лейб-батальона его величества всегда готовы послужить государю своему, – лихо отрапортовал Рудзевич.
– Добро, – кивнул Павел, – вот и пошли ка, дружок караул, дабы доставили ко мне корнета Дибич-Заболканского из царскосельских лейб-гусар, да побыстрей! …
Витворд ехал вместе с датским посланником Розенкранцем, когда их карету обогнал открытый экипаж, сопровождаемый четырьмя конными гвардейцами.
– Глядите, Витворд, арестанта везут, – махнул кружевной манжетой Розенкранц, – каждый день к Павлу на экзекуцию кого-либо из провинившихся офицеров возят.
– Да, уж, этот русский царёк из ост-зейских немчиков умом не вышел выше полкового старшины, все любит сам суд да правёж по каждому проступку своих гвардейцев вершить, словно он не царь, а батальонный командир, – хмыкнул Витворд, – до недавнего времени он у своих преображенцев самолично даже у солдат детей крестил.
Датчанин улыбчиво кивнул.
Но подумав, возразил своему британскому коллеге,
– Умом Павел может и не сравнится с матерью своей, что с Вольтером в философской переписке была, но хитростью отмечен и британской короне и ее послу в Петербурге не следовало бы пренебрегать остроумностью некоторых стратегических замыслов русского царя, а не то глядите, лишится Британия Индии – жемчужины своей! Вмиг пошлет Павел экспедицию совместно с Бонапартом, как некогда обскакал Буанапарте Нельсона вашего по Африке и в Египет проник экспедицией своей, наплевав на владычицу морей и на ее флот в Средиземноморье!