Пех ничего не ответил, молча уставился в пол, точно окаменел. Окаменела даже сигарета в его пальцах, дым перестал струиться. Как и многие люди такой комплекции (а комплекция у Пеха под стать борцу Карелину), Пех был тугодумом. Соображал всегда долго и при этом молча.
– С чего ты взял, что ОН из наших? – наконец спросил он, швырнув сигарету в пепельницу.
– Ты был на той телепередаче? – вопросом на вопрос ответил я.
– Был, – двинул своими плечищами Пех. – Нас всех специальным приглашением туда вызвали как ветеранов «горячих точек»… Ничего там такого не было.
Помимо тугодумости, у Пеха еще и несколько толстая шкура. Обижаться на людей, находящихся в более легкой весовой категории, он считает ниже своего достоинства. Ну вякает козявка, воздух портит. Ну и леший с ней, самой нюхать придется. Так рассуждал Пех, но ни в коем случае не Аркан и не Гор. Да, пожалуй, и не Роки.
– В чей адрес была шутка с унитазом? – спросил я.
– Витька Озеров, Роки. Сам, между прочим, этого ведущего и завел. Я же рядом с ним сидел, в самое ухо ему чуть ли не кричу: «Отход, Витя!»
Пех потрясающе неконфликтен. Даже бой он воспринимает без всякого куража и задора, как некую тяжелую, пыльную, но нужную работу. Никому, кроме него, не подвластную.
– Ну а потом, после этого ублюдочного перла, как все происходило?
– Наши зашумели. Аркан готов был в рукопашную ринуться, Гор сообщил ведущему, что тот «козел». Но потом затихло… Дурь какая-то, Володька.
Дурь. Хорошо, кабы так и оказалось. И я ошибся. Аркан, Гор, Роки ни в чем не виновны, а настоящего убийцу в течение ближайших суток повяжет мой полковник со своей могущественной службой. Или те же менты.
– А теперь послушай, что сегодня ранним утром приключилось с нашим бывшим замполитом Гурьевым, – продолжил я свой рассказ.
Выслушав меня, Пех впервые позволил себе усмешку.
– А знаешь, это говорящее полено стоило шугануть, – произнес он. – Именно вот так, чтобы не забывался.
Вот! Пеха посетили точно такие же мысли, что и меня. Ведь и я солидаризировался с неизвестным стрелком.
– Не жалуешь Гурьева? – спросил я тут же.
– А он нас жаловал? Мы не срочники, нас просто так не построишь и болтовню его дурацкую слушать не заставишь. Между прочим, это он словечко придумал для нас – «контрики». Какие мы ему «контрики»? Ну, «контрабасы» ладно, «сверчки» еще куда ни шло. А тут точно тараканы какие-то.
После этих слов оба мы некоторое время сидели молча. Но и я, и Пех думали об одном и том же. Не столько думали, сколько вспоминали… Мы «сверчки». Или «контрабасы». Одним словом, контрактники. Взрослые здоровые мужики, отслужившие срочную (зачастую в той же «горячей точке») и решившие вернуться. Нам не положены внеочередные звания, медали и ордена. Мы воюем за деньги… Во всяком случае именно так представляют нас газетчики и телерепортеры. Иногда нас малюют чуть ли не уголовниками, урками, которых освобождают из «зоны» и отправляют воевать. Не скажу про другие подразделения, но у нас такого не было. Поначалу к нам во взвод попал урка, который пытался установить зоновские понятия и законы. Он был здоровенный, весь в татуировках. В первые же дни у него вышел конфликт с Арканом, который был куда ниже ростом и легче наглого урки. Но зато в руках у Аркана оказался табурет. Урку с проломленным черепом долго лечили в медсанбате, затем комиссовали без выходного пособия, списав все на несчастный случай по неосторожности. Аркана лишь одобрительно похлопали по плечу. С тех пор зэковские «традиции» заглохли начисто. Хотя среди ребят были и те, кто успел на гражданке познакомиться с тюрьмой и ее нравами. Тот же Гор. Сидел он, правда, по ерундовой статье за хулиганство, судимость была со временем погашена.
Никто, кроме нас…
Нет, это не девиз. Это наша жизнь. С нами лучше ладить. Нами непросто командовать. Что такое взвод «контрабасов»? Это не один десяток крепких бывалых мужиков, которым за двадцать пять, а то и за тридцать лет. У некоторых за спиной такое, что не всякому офицеру повидать довелось. А взводный, как правило, мальчишка из училища, пусть даже Рязанского десантного. Ему нас положено строить голосом, взглядом давить. В бой за собою вести положено. А пацан элементарно, по возрасту, этого не может. Он войны не нюхал, а мы в ней по самое горло. Потому взводами «контрабасов» командуют, как правило, прапорщики, сами не одну «горячую точку» прошедшие. С мощной глоткой и кулаками. По возрасту большинству в старшие братья годящиеся.
И еще нам положено умирать. В плен сдаваться нельзя: перед смертью будут изощренно мучить. Могут отрезать голову, вспороть живот. Все могут… В свою очередь и мы должны мочь все… Как пелось в одной популярной среди нашего люда песне неизвестного автора:
Нам бы влюбляться и мечтать,
А нас заставили стрелять.
Да нет, насильно никто вроде не заставлял, сами контракт подписали. Но что мы еще могли тогда? Я, например, книг тогда не писал, кино только как зритель смотрел. Что еще собой представлял? Мастер спорта по пулевой стрельбе, кандидат в мастера по стрельбе из пистолета. Плюс кое-какие познания из области боевого самбо и прикладного рукопашного боя… Троечный аттестат, характеристики, где отмечено среднее прилежание и относительно удовлетворительное поведение. У остальных ребят картина примерно такая же. Может, только поведение менее удовлетворительное. Снайперов такого уровня, как я, Аркан, Роки, Гор, как правило, подавляют артогнем или минометами. Но сегодня ОН в городе. В мирном городе, столице России. Поэтому артогонь исключается.
– Ладно, Факир, – первым прервал молчание Пех. – Командуй, раз взялся.
Говорить лично с каждым из ребят я считал делом преждевременным. Вот если бы удалось собрать еще что-то, ну хотя бы примерное описание внешности. Тогда разговор имеет смысл и будет строиться по определенному плану.
– Телевизионщика он хлопнул днем, так? – спросил уже другим, деловым голосом Пех. – С чердака соседнего здания?
– Вот именно. – Я протянул Пеху схему, сделанную фээсбэшниками.
– Интересное дело, – произнес Пех, изучив ее, а заодно и данные медэкспертизы. – Смерть наступила мгновенно, в тринадцать часов сорок восемь минут по московскому времени. Ни за что не поверю, что не было ни одного свидетеля.
– Тем не менее, – пожал плечами я.
– Люди не хотят откровенничать с представителями этих структур… У тебя есть лишние десять долларов?
Пех тугодумен, но отнюдь не глуп. Опытен и способен к обобщению своего опыта, делает нужные выводы. Поэтому я к нему и обратился.
– Найдем, – поняв замысел Пеха, ответил я.
Пех тем временем полез в комод и что-то долго и напряженно искал.
– Где же они? Нет, они должны быть здесь… А, вот, нашел!
Он положил передо мной цветную фотографию средних размеров. На ней улыбались я, Пех, Аркан, Роки, Гор, еще пара бойцов и комвзвода прапорщик Максимов.
– Рожи тут у нас, конечно… – усмехнулся я. – А других изображений нет?
– С вами нет.
Все правильно. Снайперы не позируют фотографам и телевизионщикам.
– Узнать сложно, но при желании можно, – резюмировал Пех. – За десять долларов можно постараться.
Дело в том, что на фотографии все снайперы подразделения были в полной боевой раскраске. Поэтому, наверное, и согласились фотографироваться. Наши физиономии были разрисованы полосами землистого и зеленого цвета с помощью специальных красок и маскиро-вочного крема. Это была единственная наша общая фронтовая фотография, и на нашу удачу она оказалась у Пеха.
– Да… Такой странный, знаете ли, парень. Он шел не так, как обычно ходят люди. Трудно объяснить…
– Хромал или, может, подпрыгивал? – подсказал я.
Старичок замялся. Начал показывать на пальцах. Мы с Пехом ловили каждое его движение. Наш собеседник показывал, что странный парень шел короткими мягкими шажками.
– А голову он держал вот так, – старик наклонил свою седую редковолосую голову вниз.
Да, именно так нас учили передвигаться в Р-зском учебном центре. Шаг становится бесшумным, и сам ты делаешься как бы незаметным для окружающих… Однако зоркий старичок увидел и запомнил незнакомца, спускавшегося с самого верхнего этажа. Пех сумел найти свидетеля самым простым способом, обзванивая верхние квартиры. И пенсионер Юрий Митрофанович с нами оказался куда разговорчивей, чем с сотрудниками официальных органов. Десять «зеленых» сыграли свою роль, на пенсию жить сегодня довольно голодно.
– Он высокий? – задал вопрос Пех.
– Да! – очень уверенно произнес Юрий Митрофанович. – Вот… как вы! – Старик перевел взгляд на меня и даже хлопнул по плечу.
Надо сказать, мой рост всего метр семьдесят один, но старичок вряд ли дотягивал до ста шестидесяти, поэтому многие казались ему гигантами.
– Нет! – вдруг поправился старичок. – Скорее как вы!
На сей раз это относилось к Пеху, в котором было все сто девяносто с копейками. Роки, Гор, Аркан были повыше меня, но ниже Пеха.
– Посмотрите внимательно, Юрий Митрофанович. Нет ли этого парня здесь? – Пех протянул пенсионеру наш групповой фотопортрет.
Митрофаныч долго изучал наши зверские, оскаленные улыбками физиономии. Поцокав языком, пенсионер молча достал из кармана очки и продолжил изучение.
– Да, он здесь! Точно! – не отрывая взгляда от фотографии, проговорил старик.
– Кто? – почти одновременно спросили мы.
– Он здесь, – повторил Митрофаныч. – Вот он! Этот, с краю, точно!
– Точно?! – переспросил Пех, стараясь не выдать охватившего его нешуточного волнения.
Старикан утвердительно закивал головой. Пех, тяжело вздохнув, убрал фотографию во внутренний карман. Молча посмотрел на меня, затем на Митрофаныча… «Этот с краю», которого тот безошибочно узнал, был… я.
– Юрий Митрофанович, мой товарищ хочет у вас кое-что спросить, но стесняется, – кивнув на меня, сказал как ни в чем не бывало взявший себя в руки Пех.
– Пожалуйста, не стесняйтесь, – отозвался злосчастный старикан.