Все четверо, включая адъютанта, одновременно поднялись со своих мест, щелкнули каблуками и кивками обозначили служебное приветствие.
А через семь часов в ведомство Кальтенбруннера с отпиской в управление Шелленберга пришел ответ от Гитлера. Его одобрение плана операции «Скорпион» и разрешение на начало осуществления проекта.
Глава 4
Весна в Кызылкуме стояла в самом разгаре. А это уже и палящее солнце с температурой воздуха до плюс сорока, вездесущая пыль, столбы песчаных вихрей, а иногда и нашествия афганца[27]. К тому же весной активировалась фауна пустынь, так как у многих представителей членистоногих, пресмыкающихся и диких животных начинались брачные игры и появлялось потомство.
Лейтенант Синцов, перестав любоваться красотами Кызылкума, розовеющим к вечеру небом и цветущей флорой, легкой рысью погнал Гитлера по еле заметной тропе. Звон колокольчиков и блеяние тающего за большим барханом каравана исчезли вместе с последним в веренице бактрианом[28], нагруженным товарами народного потребления для жителей райцентра. Железнодорожных веток в этой местности не было, поэтому верблюды, эти корабли пустыни, заменяли уже многие века транспорт, являлись источниками мяса и шерсти.
Для Синцова его верный Гитлер не был ни мясом, ни источником шерсти. Скорее другом. Именно другом, учитывая одинокий образ жизни лейтенанта, скукотищу и муторную службу. На верблюде Николай объезжал свои владения, с ним он ел, спал рядом и разговаривал.
А еще у чекиста в друзьях «ходили» древний, как высыхающий Арал, мираб Агинбек, томик поэта Владимира Андрейченко и старый, но надежный «маузер К96».
Синцов улыбнулся, раскачиваясь в самодельном седле в такт легкой трусце Гитлера. Мираб Агинбек стал для офицера-«линейщика» хорошим приятелем и собеседником. Они подолгу проводили время за чаепитием и разговорами о бытии и мироздании, о природе Сибири, откуда родом был Николай, и Ближнего Востока, где все свои 68 лет прожил добрый тихий дехканин. Встречались не часто, потому что у чекиста хватало своих забот на вверенной ему обширной территории, а старого аксакала сложно было застать на одном месте. Агинбек постоянно отсутствовал в ауле — то помогал на бахче у дочерей или пас на дальнем кордоне овец, то на Сырдарье строил каналы или чистил арыки в Нукусе. Но в те редкие, по-дружески теплые вечера, что Синцов и Агинбек проводили вместе, ночуя в яйлаке[29] и охотясь на сайгаков, подолгу глядя на Млечный Путь и мечтая, они сближались еще больше. В такие минуты мудрый старик казался Синцову древним ожившим идолом, спустившимся из созвездия Ориона на эту пустынную землю для праведных дел. Они обычно млели у костра, удобно раскинувшись на овечьих шкурах, шумно прихлебывая из пиал горячий зеленый чай, иногда закусывая дробленым сахаром или сладкими финиками, любовались ночным небосводом и говорили, говорили, говорили…
В такие часы Николай прятал подальше пистолет, чтобы он не напоминал о тяжелом времени и далекой войне, и книгу малоизвестного, но уважаемого им поэта. Иногда они подолгу молчали, глядя на звезды. Но от этого не одолевала скука, не давило чувство одиночества, не тянуло в сон. Наоборот, наплывало ощущение своей нужности в этом бренном мире, силы духа, мощи тела, какие-то добрые флюиды наполняли мозг, который рождал только чистые и далеко летящие мысли. Полное умиротворение и абсолютное спокойствие овладевали Синцовым в такие встречи. Порой возникающие у него мысленные видения, казалось, материализовывались всего лишь от одного, четко и точно сказанного слова Агинбека и уносили дух Николая в то измерение, которое никто и никогда не видел, но о котором многие мечтали.
И вот сейчас, на исходе дня, с радостью застав на яйлаке Агинбека, да еще и вместе с его внучкой с красивым, как и она сама, именем Гугуш и правнуком десяти лет Аманжолом, лейтенант с превеликим удовольствием заночевал у них. Он долго и крепко обнимался с Агинбеком, приветствуя старого друга, потом расчехлил свои котомки, освободил от груза Гитлера и глубоко вдохнул заманчивый запах жареного ягненка. Солнце садилось за длинную косую гряду Тамдытау, отделявшую пристанище путников от соленого Аральского моря, блестя кварцевой крупой песка и не позволяя одолеть вечерней темени эту засушливую землю.
— Сколько мы не виделись с тобой, старик? — спросил Николай, разжимая объятия. — Наверное, уже месяц. Я, честно говоря, соскучился по тебе.
— Я рад твоя видеть, Коля-ака! Проходи, отдыхай. Мал-мало устал с дороги, как моя глядеть. С Тамдыбулака путь держишь?
— Оттуда, отец, оттуда. Недотянул десяток верст до нашего аула, хорошо, что яйлаки по степи разбросаны, да еще и тебя встретил тут. Я голодный, как шакал. А у тебя здесь запах такой, что слюнями захлебнуться можно.
— Отдыхай, Коля-ака, тебе всегда здесь рады.
Небольшой костер весело трещал почти без искр и дыма, поодаль смачно жевал растительную жвачку важный бактриан, в больших глазах которого отражалось пламя, рядом с ним ютилась низкорослая кобыла, понуро опустившая голову во сне. Агинбек, кутаясь в чапане[30], готовил гостю место у костра. Сухой, как зимний чинар, коричневый от загара, невысокого роста старичок в темно-синей чалме поглаживал бородку, щурил и без того узкие, чуть раскосые глаза, окаймленные сотнями морщинок, и что-то бубнил под нос.
Гугуш, вынырнувшая из юрты, поприветствовала гостя, кокетливо взмахнула длинными черными как смоль косичками и снова исчезла внутри шатра. Видимо, готовила его к ночлегу. А вот выскочивший из-за глиняно-соломенного шалаша мальчуган бойко подскочил к лейтенанту и прижался к нему всем тельцем, головой на уровне ремня офицера.
— Салам алейкум, Коля-ака! Как я рад, что ты к нам пришел.
— И ты тут, баловник?! Привет и тебе, Аманжол. Как ты подрос, смотрю. Прям настоящий батый растешь. Старших слушаешься или все такой же шкодник?
— Я кароший мальчик, Коля-ака. Надо слушать и уважать старших.
Синцов потрепал парнишку по голове с сильно отросшими, лохматыми волосами, подтолкнул к костру:
— Иди помоги прадеду своему. Негоже ему одному вошкаться там. А потом подарок тебе будет.
— О-о, подарка! Люблю подарка. Напоить твоего Хитляра? Есть вода мал-мало, — мальчик снизу вверх пялился на офицера, ловя каждый его вздох и взгляд.
— Ну, если есть водица лишняя, то дай ему немного, поделись.
Аманжол убежал выполнять поручение, руками поднимая подол длинного, не по росту халата, семеня по песку кривоватыми ножками в ячигах. Девушка снова выглянула из юрты, но, поймав веселый взгляд Синцова, подмигнувшего ей, быстро юркнула обратно. Николай перетащил гуж ко входу в шатер, скинул пыльную плащ-палатку, встряхнул ее и повесил на боку юрты. Все оружие находилось при нем, как и документы, поэтому бояться за пропажу ценных вещей не стоило. Да и этим людям он доверял. Карабин «Мосина» лейтенант оставил в своем ауле, а вот с «маузером» и «ТТ» не расставался никогда. Жаль, у первого не было кобуры, поэтому приходилось маяться, таская внушительный пистолет за ремнем на поясе. Остатки былой роскоши, доставшиеся от басмачей Гражданской войны в том тайнике, что Синцов обнаружил в Зарафшане, кроме «маузера К96» включали несколько английских винтовок «ли-энфилд» в хорошем состоянии с изрядным запасом патронов к ним, несколько ручных гранат, десяток сабель и кинжалов, два револьвера, мешочек с полусотней туманов[31], карту Бухарской области и Приаралья выпуска 1913 года, пачку агитационных листовок, призывающих дехкан восставать против Советской власти, поддержать джихад и наносить ущерб сельскому хозяйству. Честный, но хитроумный офицер выбрал средний вариант, как поступить с найденным складом. Кое-что взяв из него и надежно перепрятав, Николай остальное сдал по описи с актом и рапортом капитану Делягину, за что вскоре получил благодарность и поощрение от командования в виде наручных часов с дарственной надписью «Лейтенанту Синцову за проявленную бдительность и добросовестное выполнение служебного долга!».
Заметив в третий раз подглядывающую за ним внучку мираба, Николай широко улыбнулся, зачем-то облизнул губы и прошептал:
— Эй, карындас[32], ты чего прячешься? Иди к огню, посиди с нами, красавица.
Гугуш как ветром сдуло, а старик, с кряхтением усевшийся на свернутую рулончиком кошму, подобрал под себя ноги и стал степенно разглаживать бородку.
— Пускай в юрте будет. Мужчины отдыхают — женщины работают! Давай садись, батыр, будем мал-мало кушать и много говорить. Давно о тебе ветер молчал. Однако два бархана кочевать успели. Кушать будем, звезды глядеть будем, с огнем говорить будем. Садись, Коля-ака.
Агинбек, не спрашивая пожелания гостя, налил в пиалу кумыса и протянул Синцову, потом подбросил сухого карагача в костер, подобрал полы чапана. Прибежал Аманжол, доложил офицеру о том, что напоил его верблюда, при этом смешно козырнул грязной ручонкой, как когда-то учил его Синцов.
Николай поблагодарил юного помощника, поднял приготовленный пакет со сладостями, протянул его Аманжолу:
— Тебе и Гугуш гостинцы. Угощайтесь, только на жаре не храните. Там сахар, леденцы, халва и шоколад. Мне в пайке полагается.
— О-о, спасибо, Коля-ака! Я люблю сладости.
Аманжол убежал в юрту, а Николай взял с земли небольшой холщовый мешочек. Отдал его Агинбеку.
— Отец, тут тебе презент. Папиросы, спички, кое-какие лекарства, таблетки обеззараживающие для воды, патроны.
— Спасибо, Коля-ака! Очень угодил старику. Зачем так много подарков? Твоя две встречи назад моя много хороший подарок дарил.