Жизнь их подчинялась особенному, естественному ритму, который продолжал оставаться неизменным, даже когда девочка подросла. Когда Принцесса была на маяке, Фрит приходила тоже — навещала ее и заодно училась у Раедера массе самых разных вещей. Они плавали вдвоем в его быстрой лодке, которой он так мастерски управлял, ловили диких птиц для все увеличивающейся птичьей колонии и делали для них запруды и ограждения. От него она научилась различать язык диких птиц — от чайки до летавшего над болотами кречета. Иногда она готовила ему еду и даже могла теперь смешивать его краски.
Но когда снежный гусь отправлялся на лето в другие края, между ней и Раедером словно вырастала какая-то преграда, и она переставала бывать на маяке.
В тот год птица не вернулась, и Раедер ходил как в воду опущенный. Мир вокруг потерял для него смысл. Всю зиму и лето он с остервенением писал свои картины, а девочку так ни разу и не видел. Но осенью с неба снова раздался знакомый крик, и огромная белая птица, теперь уже совсем выросшая и окрепшая, появилась с небес также таинственно, как когда-то исчезла. С радостным сердцем Раедер отправился в лодке в Челмбери и оставил на почте записку.
Фрит появилась почему-то только спустя месяц после того, как он оставил свое послание, и Раедер был потрясен, обнаружив, что она уже не ребенок.
После того года, когда Принцесса не вернулась в срок, периоды ее отсутствия становились все короче и короче. Теперь она сделалась такой ручной, что повсюду следовала за Раедером и даже заходила в студию, когда он работал.
Весной 1940 года птицы покидали Большую Топь раньше обычного. Мир был в огне. Завывание и рев бомбардировщиков и грохочущие взрывы спугнули их с места. В первый день мая Фрит и Раедер стояли плечо к плечу на дамбе и смотрели, как последние из свободных гусей и казарок покидают свое пристанище: она — высокая, стройная, свободная, как воздух, и вызывающе красивая; он — темный, нескладный, с поднятой к небу тяжелой, лохматой головой и темными живыми глазами, наблюдающими, как гуси выстраиваются в свой характерный отлетный треугольник.
— Смотрите, Филипп, — сказала Фрит.
Раедер проследил за ее взглядом. Принцесса поднялась в воздух, широко расправив огромные крылья, но летела низко и один раз приблизилась к ним настолько, что в какое-то мгновенье они почти ощутили ласковое прикосновение белых, с черной каймой, перьев, оценив стремительность и силу ее полета. Она облетела маяк один раз, потом другой, потом снова приземлилась посреди огороженной площадки и, присоединившись к гусям с подрезанными крыльями, начала клевать корм.
— Она не улетит, — в голосе Фрит слышалось изумление. Стремительный и такой близкий полет птицы как будто заворожил ее. — Да, Принцесса остается.
— Да, — сказал Раедер, и голос его тоже слегка дрогнул. — Она остается. Она больше никогда не улетит. Потерянная Принцесса нашлась. Вот теперь ее дом — она сама так решила.
Волшебный туман, которым успела окружить ее птица, рассеялся, и Фрит в страхе очнулась. То, что испугало ее, было в глазах Раедера — там была тоска, и одиночество, и что-то глубокое, поднимающееся, невыговоренное, что лежало в них и за ними, когда взгляд его был обращен к ней.
Его последние слова продолжали звучать у нее в голове, как будто он повторил их снова: «Вот теперь ее дом — она сама так решила». Чуткие антенки ее просыпающихся чувств протянулись к нему и донесли до нее все то, о чем он не мог говорить, потому что ощущал себя таким, как есть — уродливым и нелепым.
Его голос всегда успокаивал ее; теперь же испуг ее только усугублялся его молчанием и силой тех невысказанных вещей, что существовали между ними. Женское чутьё подсказывало ей бежать от чего-то, что она пока не в состоянии была объяснить.
Фрит сказала:
— Мне… мне надо идти. До свидания. Я рада, что — Принцесса останется. Теперь вам будет не так одиноко.
Она повернулась и быстро пошла прочь, и его печальное «До свидания, Фрит» было едва уловимым призраком звука, долетевшим до нее вместе с шорохом болотных трав. Она отважилась оглянуться только, когда была уже далеко. Он все еще стоял на дамбе и выглядел маленьким темным пятнышком на фоне неба.
Страх ее уже утих. На смену ему пришло что-то другое — странное чувство утраты, заставившее ее на какое-то мгновение замереть на месте — таким оно было острым.
Дальше она шла уже медленней, удаляясь от указующего в небо перста маяка и застывшего под ним человека.
Прошло немногим больше трех недель прежде, чем Фрит снова появилась на маяке. Был конец мая, и длинные золотые сумерки начинали уступать место серебру луны, уже сиявшей с восточной стороны неба.
Когда ноги сами понесли ее к маяку, она сказала себе, что должна посмотреть, действительно ли Принцесса осталась, ведь Раедер мог ошибаться. Но теперь, когда она снова шла по дамбе, походка ее выдавала сильное волнение и иногда сама она ловила себя на том, что безотчетно ускоряет шаг.
Раедер был на своей маленькой пристани. Вначале Фрит увидела желтый свет его фонаря, потом его самого. Его парусная лодка тихо качалась на приливной волне, а он был занят тем, что складывал в нее припасы — воду, продукты, бутылки бренди, снаряжение и запасной парус. Когда он обернулся на звук ее шагов, она увидела, что он бледен, но темные глаза, обычно такие добрые и спокойные, лихорадочно блестели, и дыхание было тяжелым.
Внезапная тревога охватила Фрит. Гусыня была забыта.
— Филипп, вы собрались куда-то?
Раедер прервал работу, чтобы приветствовать ее, и в его лице, в этом горящем взгляде было что-то, чего она никогда прежде не видела.
— Фрит! Я рад, что ты пришла. Да, я должен отлучиться. Ненадолго. Я вернусь.
Его всегда приветливый голос прозвучал резко, что-то от нее скрывая.
Фрит спросила:
— Куда Вы поплывете?
Теперь Раедера прорвало, и слова ринулись наружу.
Ему нужно плыть в Дюнкерк. За сотню миль отсюда, через Северное море. Часть британской армии оказалась отрезанной там на отмели и будет неизбежно уничтожена наступающими немцами. Порт горит, положение безнадежное. Он услыхал об этом в деревне в очередной поход за продуктами. Откликаясь на призыв правительства, все мужское население Челмбери пришло в движение: буксиры, моторные катера, рыбацкие шхуны отправляются через море — снимать людей с отмелей и переправлять на транспортные суда и эсминцы, которые не могут подойти к берегу из-за мелей. Надо спасти как можно больше людей из-под немецкого обстрела.
Фрит слушала и чувствовала, как сердце в ней умирает.
Он говорил, что переплывет через море в своей маленькой лодке. За один раз она могла захватить шесть человек, в лучшем случае — семь. Он мог проделать маршрут от берега до эсминцев много раз.
По юности и простоте, она не могла понять, что такое война, что происходило во Франции и что означало, что армия оказалась отрезанной, но вся кровь в ней говорила, что тут была опасность.
— Филипп! Вам обязательно плыть? Вы не вернетесь. Почему обязательно вы?
Лихорадочное волнение, владевшее душой Раедера, казалось, прошло, излившись с первым потоком слов, и теперь он мог говорить с Фрит на более понятном ей языке.
Он сказал:
— Люди загнаны на отмели, как птицы, Фрит, как раненые преследуемые птицы, которых нам с тобой случалось находить и приносить в заповедник. Над ними летают стальные ястребы, соколы и кречеты, и им некуда укрыться от этих страшных хищников. Они отрезаны от своих, загнаны бурей и измучены, как La Princesse Perdue, которую ты нашла и принесла ко мне с болот много лет назад, и мы вылечили ее. Им нужна помощь, моя милая, как нужна была нашим диким птицам, вот поэтому-то мне и надо плыть. Это то, что я могу сделать. Да, могу. Хоть раз побыть мужчиной и сделать то, что должен.
Фрит смотрела на Раедера в изумлении. Он так сильно изменился. Только сейчас она заметила, что он больше не был уродливым, нескладным и ущербным — но очень красивым.
Что-то вихрем поднималось в ее собственной душе и кричало, просясь наружу, но она не знала, как это сказать словами.
— Я поплыву с Вами, Филипп.
Раедер покачал головой.
— Ты будешь отнимать место в лодке у какого-нибудь солдата, который вынужден будет остаться, и так — каждый раз. Я должен плыть один.
Он надел сапоги, куртку и направился к лодке.
Потом, обернувшись, помахал рукой и крикнул:
— До свиданья! Посмотришь за птицами, пока меня не будет, Фрит?
Рука Фрит поднялась, чтобы махнуть в ответ, но застыла в воздухе.
— Храни Вас Бог, — произнесла она на свой саксонский манер. — Я посмотрю за птицами. Храни Вас Бог, Филипп.
Была уже ночь, освещенная осколком луны, звездами и северным сиянием. Фрит стояла на дамбе и смотрела на парус, скользящий по разлившимся водам эстуария. Вдруг в темноте, позади нее, раздался шум крыльев, и какая-то тень пронеслась мимо и взмыла в воздух. В ночном свете она смогла различить взмах белых, с черной каймой, крыльев и вытянутую вперед шею снежного гуся.
Набрав высоту, Принцесса облетела один раз вокруг маяка, потом устремилась вдоль извилистого залива туда, где кренился под усиливающимся ветром парус Раедера, и стала описывать над ним широкие медленные круги.
Белый парус и белая птица были еще долго видны на горизонте.
— Смотри за ним, смотри за ним, — прошептала Фрит.
Когда оба силуэта скрылись из виду, она повернулась и, опустив голову, медленно пошла назад к пустому маяку.
Здесь связное повествование прерывается. Дальнейшие события известны из рассказов очевидцев — к примеру, из слов списавшихся на берег моряков, что сидели в пабе «Стрела и Корона» в Ист-Чепеле.
— Гусь это был, самый что не на есть гусь, прости Господи, — сказал рядовой Поттон, из Лондонских королевских стрелков.
— Да ну, — сказал кривоногий артиллерист.
— Гусь — весь как есть. Вот и Джок видел его, не даст соврать. В Дюнкерке, стало быть. Появился прямо из этого ада, вони и дыма у нас над головой. Сам белый, только концы крыльев черные — и как начнет кружить над нами, не хуже какого-нибудь бомбардировщика, будь он неладен. Джок тогда и говорит: «Конец нам. Это ангел смерти пришел по наши души».