Волин Юрий Самойлович
Сны моей жизни
Юрий Волин
Сны моей жизни
I. Лицо
Рядом со мной сидела молодая дама. Гладко причесанные волосы, мягкий, слегка томный взгляд продолговатых карих глаз, простенькое, но очень к лицу платье, -- симпатичная дама.
Но что мне до нее! Мало ли дам встретишь на долгом пути из Петербурга в Баку. Мое купе -- калейдоскоп. В течение трех суток мужчины и женщины сменялись в нем с быстротою персонажей кукольного театра. Особенно много было женщин, молодых и старых, красивых и безобразных, блондинок и брюнеток. Все они суетливо и шумно врывались со своими чемоданами, корзинами и коробками от шляп, долго оправлялись от волнения, потом пристально смотрели на меня. Иногда завязывался разговор. Бог весть для чего, рассказывали мне, куда и зачем едут. Может быть, для того, чтобы потом иметь право сказать: "снимите, пожалуйста, мой чемодан", или "позовите носильщика"... По правде сказать, они мне надоели, эти суетливые спутницы. Я с удовольствием доехал бы оставшиеся три часа без новых дорожных знакомств. В голове сумбур мыслей, в сердце хаос ощущений... Что ждет меня там?
Поезд с жестокой уверенностью отстукивает шаги. "Как мучительно медленно!" -- стонет душа. Но представляется неведомое, что ждет меня, и сердце замирает: "Зачем он так мчится? Хоть бы дольше!"
Я устал метаться между страхом и нетерпением, между жаждой и тревогой. Чем бы занять мысль? Все спят, кроме дамы с карими глазами. Разве заговорить с нею?
-- Вы едете в Баку, мадам?
-- В Баку.
Может быть, она живет в Баку? Я могу узнать о городе, о той улице, о том доме, где меня ждут тоже со страхом и нетерпением.
-- Вы живете в Баку?
-- Я долго жила здесь и хорошо знала город. Но вот уже два года, как я не была дома. Наконец собралась. А вы в первый раз едете в Баку?
-- В первый...
Не знаю, почему я почувствовал какое-то особое доверие к этой даме в сереньком платьице.
-- Видите ли, -- в порыве непонятной откровенности заговорил я, -- это очень странная история... Три дня тому назад я получил телеграмму: "Приезжайте"... Только. И подпись. Я всего мог ждать, только не такой телеграммы... Восемь лет я не виделся с Ниной, не переписывался, даже не знал в точности, где она... Нина -- это была моя невеста... Но так случилось, что она вышла замуж за другого... Так случилось. Ведь бывает, -- неправда ли?.. И вдруг... Конечно, я все бросил и, как видите, еду...
-- И волнуетесь?
-- Ну, конечно... Так неожиданно!
Симпатичная спутница сочувственно улыбнулась.
-- Больше у вас никого нет в Баку? -- спросила она, видимо, желая навести меня на другие мысли.
-- Есть и в то же время нет... -- в раздумье ответил я. -- Несколько необычайное знакомство... Видите ли, у меня есть в этом городе старая знакомая... Даже вернее -- старый друг... Но эта дама... Не знаю, впрочем, может быть, она еще девица... Одним словом, эта дама без лица.
-- Как без лица? -- испуганно-удивленно воскликнула моя новая знакомая.
-- Конечно, для меня... Только для меня она без лица...
-- Ах, так!
-- Видите ли, это странный случай... В моей жизни вообще много странных случаев... Она -- мой друг. Близкий друг... Но только я ее никогда не видал.
-- По переписке?
-- О, нет! В этом не было бы ничего странного!.. Кроме того, я никогда никому не пишу... Оттого и порываются все мои связи... Нет, мы много, много с нею говорили, но я ее никогда не видал...
Моя спутница почему-то придвинулась ко мне совсем близко и глухим голосом, словно волнение сдавило ей горло, обрывисто спросила:
-- Где?
-- В Москве.
-- Когда?
-- Десять лет тому назад.
Незнакомка встала. Встал и я. Я смотрел в ее продолговатые карие глаза, зажигающиеся и потухающие, словно радость и страх боролись в ее душе. Все было понятно. Я чувствовал, что побледнел, и ощутил дрожь в руках. Но все же я заговорил первый.
Произнес одно только слово:
-- Таня!
-- Володя! -- простонала она и закрыла лицо руками.
Через несколько минут мы опять сидели рядом. Но уже не чужие. Я держал в руках ее руку. Мы долго молчали, но упорно, жадно смотрели друг на друга.
Мы молчали все время, пока свершалась сложная и таинственная работа перерождения.
Совсем чужое, никогда не виденное лицо постепенно становилось близким, родным, давно-давно знакомым. Я знал ее душу, ее жизнь, ее мысли, ее мечты. И этим содержанием напитывалось ее лицо, минуту перед тем чужое и бессодержательное. Каждая линия ее лица оживала под моим жадным взглядом, приобретала смысл, словно вплеталась необходимым звеном в цепь моих представлений о Тане, словно рождалась только сейчас.
Эти несколько минут молчания были одними из самых ярких и прекрасных минут моей жизни. Казалось, я творю, я создаю ее образ, я нашел наконец в момент высокого напряжения духа те черты, что долгие годы, дразня, мелькали неуловимыми намеками наяву и во сне... Я нашел ее лицо!
* * *
-- А вам не жалко, Владимир, что из вашей жизни ушла таинственная дама без лица?
-- Немного жалко, Таня... Можно вас так называть?.. Немного жалко. Это была красивая и мучительная тайна жизни, -- красивая и мучительная, как тайна вообще... Но и радостно, Таня!.. Ушла "дама без лица" и вошла...
-- Вошла серенькая полустарушечка!
-- Вошла милая, родная, законченная и ясная Таня!..
-- Так много значит лицо человека?
-- Лицо, это -- все, Таня! Без лица нет человека!.. И вас не было без лица!.. Было что-то жуткое, мучительное!
-- А вы помните нашу печь?
-- О, еще бы!.. Она стоит у меня перед глазами... Я так ясно представляю себе мою камеру и себя, торчащего на табурете возле печи и целыми часами говорящего в черную пасть отдушины...
-- Я все боялась, что настанут холода, затопят печь, и наш милый телефон закроется.
-- О, этот телефон! Сколько раз за те три месяца я проклинал его!
-- Но больше все-таки благословляли?
-- Нет, Таня, нет! Это потом, и теперь я благословляю его за то, что он мне дал одно из лучших переживаний. Но тогда я ненавидел его!.. Он истерзал мою душу... Я помню хорошо. Меня ввели и заперли дверь. Три дня я шагал по камере. Все не мог с ней свыкнуться. Все казалось, что я здесь случайно, на день, хотя я знал, что меня продержат долго... Я взбирался на подоконник, падал измученный на кровать, вставал и снова шагал и все не мог понять, не мог постигнуть одиночество и молчание... Одиночество и молчание после шумной, веселой кружковой жизни... Я помню, как в минуты отчаянья я стучал в стены, но они молчали... Я стал разговаривать вслух, чтобы слышать человеческий голос, хотя бы свой собственный... И вот, когда я начал привыкать к одиночеству и молчанию, когда я начал уже находить в них особую красоту, однажды заговорила стена...
-- Я постучала в стену через час после того, как меня ввели... Я так обрадовалась, когда вы мне ответили! А вы помните, Владимир, как я вас учила азбуке? Было так досадно, что вы не знаете азбуки перестукиванья!.. Но вы оказались сообразительным и способным учеником... Уже назавтра мы переговаривались...
-- Моя сообразительность сказалась не только в этом. Уже на второй день я додумался до использования душника...
-- Знаете, Владимир, я страшно удивилась, когда вместо ответа на мой вопрос, из какого вы города, вы медленно-медленно, путая буквы, сбиваясь и начиная сначала... Вы волновались, правда?.. Наконец выстучали: "есть ли у вас душник?.." Я удивилась и смутилась и даже подумала, не сидит ли рядом какой-нибудь маньяк?..
-- Этим открытием я горжусь до сих пор! Когда вы наконец поняли меня, и я, стоя на табурете у открытой отдушины, услышал, как открывается дверца отдушины с противоположной стороны -- я чуть не заплакал от радости! А знаете, Таня, ведь наш телефон прекрасно передавал голос! Вот я вслушиваюсь в ваш голос, и мне кажется, что я стою на табуретке, упершись лицом в черную дыру, и ловлю ваши слова!..
-- Милый телефон!.. Четыре месяца и шесть дней я жила им!
-- Четыре месяца и шесть дней! Я тоже считал! Вы исчезли 13 августа. Куда?
-- Меня освободили.
-- Но почему вы не постучали в стену? Как-нибудь не дали знать?
-- Не было возможности, Владимир!
-- Какой это был мучительный день для меня!
-- Будем вспоминать лучше радостное.
-- Вы знаете, Таня, радостного было меньше, чем мучительного. Я это время вспоминаю часто, Таня. Если бы мы не сдружились так с вами, не узнали так близко друг друга, тогда не было бы такой муки. Я узнал тогда, что такое лицо человека!
-- Говорите об этом, Владимир! Я не умею определять свои ощущения... А ведь мы переживали общее...
Я держал руку Тани и рассказывал ей о нашем странном слепом знакомстве. Напряженно смотрели на меня ее карие глаза, то вспыхивая, то обволакиваясь покровом влаги, и рука в моей руке часто вздрагивала...
-- Я был молод тогда, Таня, совсем мальчик, и настроения мои менялись быстро и беспричинно. В вас было больше спокойствия, выдержки, мягкой примиренности с фактом, с собственным бессилием побороть его. Вы были моим врачом... Я помню дни... В решетчатое окно моей камеры пробирался веселый луч летнего солнца и смеялся надо мной, издевался, дразня рассказывал, что там, за окном, теперь все живет, радуется, празднует. Делалось тесно, словно стены сдвинулись. Душно делалось, словно воздух вылетел в окно, на волю. Мучительные дни были. Как никогда на воле, хотелось жизни, движения. Руки просили работы, плечи -- тяжелой ноши, сердце -- волнений. И я бежал к стенке, нервно стучал, взбирался на табуретку и кричал вам в душник: "Таня, я задыхаюсь!" И вы, такая ласковая такая нежная, вы находили слова, удивительные слова! Как достигали вы этого? Исчезали стены, открывалась широкая, светлая жизнь. Будущее становилось настоящим. Счастье и гордость охватывали душу. И тогда... тогда, Таня, в порыве восторга, хотелось мне пожать вашу руку, поймать ваш взгляд, сказать вам важное, значительное. Вы помните? Я начинал: "славная вы моя..." -- и обрывал. Исчезал. Иногда на весь день умолкал. Это потому, что не было вашего лица! Не было вашего лица, Таня!.. Нет, вы поймите весь ужас этого! За стеной живет моя дорогая, моя близкая Таня! Такая близкая, что каждое движение ее души отражается в моей душе. Каждая радость, порыв, мечта встречают отклик в моем сердце. Но я не могу представить себе эту дорогую и близкую мне Таню! Не могу! Я напрягаю всю силу моего воображения. Бесплодные усилия. Я знаю вашу душу, но я хочу знать ваше лицо, ваши глаза!.. Вы поймите весь ужас этого, Таня! -- говорил я, взволнованный ожившими волнениями далекого прошлого. -- Нет вашего лица! Все встречные в моей жизни имели лицо. Все. Те, кого я любил, и те, кого я ненавидел, и те, к кому я был равнодушен, -- все имели образ, фигуру, лицо, глаза, волосы, улыбку... Вы, самая близкая мне,