Аид не позволил мне вволю натешиться с сыном.
«Ты из него тряпку сделаешь! А он должен быть воином».
Поэтому мой мальчик, на которого с юных лет возлагались большие надежды и свалилась огромная ответственность, рано ссутулился и стал выглядеть куда старше своих лет. Мне даже стыдно, что на вид я моложе сына. Но для Богини Весны, вечная юность — дар и проклятие.
Загрей поднимается и протягивает мне руку:
— Идём, мама. Будем выполнять два поручения отца одновременно.
И мы спускаемся в подвал, а точнее — в бункер, напичканный высокотехнологичной аппаратурой. Здесь всё гудит, жужжит, пищит. За прозрачной стеной — нам машет Макария. У неё на голове — гарнитура, а перед глазами — экран, на котором что-то мелькает.
Загрей наводит на стену затемнение, не хочет, чтобы кто-то вклинивался в наше столько редкое уединение. Ему было приятно, что я просто нахожусь рядом.
Сын усаживает меня на кушетку, заботливо наливает гранатового сока. И возвращается к работе.
Я смотрю на сутулую спину, на то, как тонкие, почти девичьи, пальцы бегают по сенсорной клавиатуре, а на десятке плоских мониторов перед ним быстро сменяются схемы, цифры, таблицы, чертежи, и думаю о том, что сын — отлично играет на гитаре и мечтает создать свою рок-группу. А вместо этого — вынужден участвовать в бесконечных войнах, как и все мы.
Почему смертные считают, что боги проводят свои дни в пирах и развлечениях (если речь об Олимпе) или разрабатывают планы по захвату мира (если — об Аиде)?
«Знаешь, в чём смертные сильнее нас? — звучит в голове мягкий голос Тота. — Это они сочиняют мифы. Бесчисленные их варианты. И со временем те истории обретут статус достоверных. Настолько, что и мы сами начнём считать их нашими».
Ему самому люди надели на плечи голову ибиса. А жаль, ведь они лишили себя возможности видеть его тонкое умное лицо и янтарные глаза, в которых светятся вселенская мудрость и печаль.
Он не хочет разочаровывать смертных: каждый раз, являясь им, надевает искусно сработанную маску ибиса.
Мы и сами поверим в то, что эти истории — наши.
И ведь так и есть. Потому что когда льва долго убеждают в том, что он осел, однажды он сам начинает склоняться к тому же мнению. Даже если лев — бессмертный и мудрый. Но есть кое-что пострашнее, чем потеряться в бесчисленных версиях себя, — забвение. От одного этого слова мурашки бегут по коже. Потому что мы живём, пока нас помнят. И люди, и боги.
Хорошо, что в Звёздном Чертоге бесконечно вьётся, теряясь в бездне вселенной, Скрижаль Мироздания. Там живут подлинные истории, там хранится нестираемая память.
Звездный Чертог… Тот и Сешат… Лепестки чёрных роз ковром ложатся под ноги… Тянется, через весь свод, сияющее полотно…
Шёл двадцатый год моей семейной жизни…
… Двадцать лет — для богов, что двадцать минут. Но только в том случае, если твой год не разделён на две неравные части, одна из которых — целых восемь месяцев ожидания и разлуки…
Двадцать лет, в течение которых Персефона пыталась переиграть Ананку,[5] и заставить растения цвести в Подземном мире. Каждый раз, спускаясь сюда, в обитель мрака и смерти, она вновь и вновь разбивала клумбы. Но цветы гибли, или же вырастали хилыми, и тоже умирали через какое-то время. Но весна упряма, поэтому Персефона раз за разом повторяла свой эксперимент. Это было очень важно для неё: если в Подземном мире пробьются ростки, значит, и в ней самой сможет зародиться жизнь. Значит, сможет появиться на свет главный и самый драгоценный плод, из всех, что были созданы ею, — плод их с Аидом любви. Невозможной, неправильной, ненормальной, как считали все знакомые боги. Единственно нужной — для неё.
В этот раз, Аид, встречая жену у входа в своё царство, таинственно улыбался, а лукавые искры, которые вспыхивали и гасли в чёрных глазах, словно метеориты в космической мгле, говорили о том, что муж что-то задумал.
— Твоё двухсот двадцатилетие, — её день рождения, правда, случился за два месяца[6] до того, как начиналась её подземная жизнь, — и годовщина нашей свадьбы. Подарок будет особенным. Тебе понравится.
Сказал, заинтриговал и исчез. Оставил её на попечение истосковавшейся свиты, немедленно утащившей царицу на пир. Персефона, конечно, под разными предлогами, стремилась выведать в Гекаты хотя бы часть правды. Но та лишь мотала всеми своими тремя головами, поясняя:
— Такими подробностями Владыка со мной не делится. Ни с кем не делится.
Отчаявшись что-то разузнать и не дождавшись мужа, Персефона ушла в сад, где затеяла возню с розами. Новый сорт. Ей только недавно удалось вырастить их на земле. Деметра, увидев творение дочери, отозвалась однозначно: «Это чудовищно!»
Стебли роз, извилистые и мощные, были обильно усыпаны острыми шипами. А цветы — огромные, с ладонь, распускались только при свете луны. Идеально-черные, бархатистые, отливавшие серебром. Персефона была уверена: они смогут расти в аиде. И сейчас возилась с ними, рассаживала, когда на талию легли сильные руки, потянули её вверх. Муж смял её губы горячим голодным поцелуем.
Когда оторвался, она ласково попеняла ему:
— У меня же руки в земле, я тебе весь гимантий[7] измазала.
Он немного горько усмехнулся:
— Ты не можешь меня измазать.
Она покачала головой, по-божественному, просто подумав, очистила ладошки, и тогда стряхнула мелкие комочки земли с одежды Аида.
Он же всё это время блестел глазами, явно показывая, что скоро, совсем скоро случится нечто невероятное.
— Иди, переоденься, — мягко скомандовал он.
И сердце Персефоны забилось от сладостного предвкушения: они раньше никогда и никуда не ходили вместе. А ей так хотелось.
— Как мне следует одеться, мой царь? — уточнила она на всякий случай. Ведь ей — царице Мира Мёртвых — нельзя ударить в грязь лицом.
— Просто, но элегантно. Волосы собери в пучок и выпусти несколько локонов. Тебе так невероятно идёт.
Её захлестнуло теплом и щемящей нежностью: Аид помнит её причёски! И это раззадоривало ещё больше.
Наверное, она ещё никогда так быстро не собиралась. Когда же вышла из гинекея[8], у входа в который её ждал Аид, она заметила, как глаза мужа вспыхнули, словно в них опрокинулся Флегетон[9].
Персефона выбрала хитон цвета зелёного яблока — под цвет глаз — с бронзовой каймой по подолу, а хрупкие плечи укрыл болотного оттенка пеплос, расшитый гранатовым бисером. В рыжих волосах — скромный серебряный гребень с яркими росинками хризалита.
— Как я выгляжу? — поинтересовалась она.
Аид наклонился к её уху и прошептал бархатным тоном:
— Так, что мне хочется утащить тебя в спальню и не отпускать целую неделю.
Она заалелась: её царь так ненасытен и неутомим.
Аид же обнял Персефону за талию, привлёк к себе и мягко распорядился:
— Закрой глаза.
Она охотно подчинилась, а когда открыла и оглянулась вокруг — забыла, как дышать.
Они стояли прямо посреди бездны Космоса. Под ногами мерцал Млечный путь. А вверху, внизу, слева, справа — перемигивались звезды: оранжевые, белые, голубые, алые… Словно россыпь драгоценных камней. Раньше она считала, что красивым может быть только усыпанный цветами весенний луг. Позже — научилась видеть своеобразную прелесть в и мрачных сводах Подземного мира.
Но то, что предстало её взору теперь… для этой картины было оскорбительным слово «красиво»… Само совершенство, сама первозданность искрили и сияли перед ней.
Взрывались сверхновые, унося одни миры и давая жизнь другим. Пульсировали чёрные дыры. Таинственно переливались туманности. Заверчивались в спирали галактики.
— Невероятно! — восхищённо выдохнула Персефона.
Аид стоял сзади, одной рукой обнимая тоненькую талию жены, другой — придерживая за хрупкие плечи. Их единение сейчас было таким же правильным, как и свершавшееся вокруг бесконечное таинство жизни.
Он наклонился, коснулся губами точёной шейки и сказал:
— Это только начало, моя Весна, — глаза его загадочно поблёскивали, он взял Персефону за руку и повёл за собой.
Она не противилась, потому что внутри звенела и переливалась музыка сфер.
Казалось, пространство, окружавшее их, бесконечно во все стороны. Но вот Аид приложил ладонь к незримой стене, и перед ними образовался наполненный светом проём.
Он протянул руку, в которую она тут же вложила маленькие пальчики, и проговорил:
— Смелее, Весна.
И она шагнула за ним в прямоугольник света. Хотя так же уверенно пошла бы за ним и в первозданный Хаос.
За проходом — оказалась огромная зала с хрустальным потолком, над которым по-прежнему взрывались и рождались звезды. Стены и своды удивительного дворца покрывал серый камень, усеянный алмазной крошкой. Горели невиданные светильники, наполняя пространство вокруг мягким голубоватым сиянием. Пол являл собой звёздную карту, из-за чего создавалось впечатление, что ты шагаешь прямо по космической бездне.
— Что это за место? — спросила Персефона. Сердце у неё в груди то едва билось, завороженное открывающимися видами, то пускалось вскачь, не в силах вместить восторг.
— Звездный Чертог, — ответил Аид так просто, будто речь шла об Олимпе.
— Никогда не слышала о нём, — честно призналась Персефона.
— Немудрено, даже среди богов лишь избранные единицы могут попадать сюда.
— И ты — среди них?
— Теперь — и ты. Отныне, Весна моя, твои мистерии станут сакральными. И никто из мистов, участвующих в них, никогда не проговорится о том, что он видел.
Персефона задохнулась — если муж хотел сделать ей необычный подарок, у него это получилось с лихвой: тайные, сакральные, неразглашаемые мистерии — то, о чём на самом деле мечтали все боги. Ведь только такие ритуалы позволяли богу являться перед смертными в своём истинном обличье и величие.