Она чувствовала себя женщиной, любимой, желанной.
Каждое утро начиналось с предвкушения встречи, каждый вечер наполнялся ожиданием, что завтра принесёт ещё один момент, когда их взгляды пересекутся, ещё один шаг навстречу друг другу. Она жила этим, каждым мгновением, каждой секундой.
Прошлые страхи, сомнения, мысли о времени, о перемещениях, о потерянных годах – всё это исчезло, перестало волновать, утратило свой смысл. Теперь она была здесь. С ним.
Лия и Александр встречались украдкой не потому, что боялись осуждения или преследовали какой—то тайный замысел, а потому что это придавало их встречам особую значимость, ощущение драгоценности каждого мгновения. Их связь существовала в мире, куда не проникали посторонние взгляды, где не было чужих мнений, ненужных слов и условностей. В институте они держались подчёркнуто отстранённо, словно ничего не происходило, словно между ними не возникло ничего, выходящего за рамки официальных взаимодействий. Но стоило Лие почувствовать на себе его взгляд – чуть дольше, чем положено, чуть внимательнее, чем позволительно, – как всё внутри неё замирало, наполнялось ожиданием. Взгляды становились их тайным языком, мгновенными посланиями, зашифрованными во встречных взглядах обещаниями.
Вечерами, когда город затихал, а улицы покрывались дымкой, они уходили туда, где можно было спрятать их мир от случайных встречных. Они бродили по узким улочкам, где старые фонари бросали тусклый свет на мокрый асфальт, заходили в парки, окутанные осенней прохладой, шли вдоль реки, чувствуя, как ветер касается лиц, впитывая в себя запахи увядшей листвы и далёкого дыма. Их разговоры текли, словно неспешная музыка – литература, детские воспоминания, смех над пустяками, моменты из жизни, которыми они делились друг с другом.
Лия запоминала тембр его голоса, его интонации, малозаметные, но такие значимые паузы, едва уловимую насмешку в словах. Иногда он прерывал их шаг, закуривал, глядя в тёмное небо, и тогда Лия стояла рядом, наблюдая, как тлеет уголёк сигареты, чувствуя, как табачный дым смешивается с осенним воздухом. Они никуда не торопились, наслаждаясь этими тихими минутами близости. Но за каждым таким вечером неизменно следовало продолжение – они шли к нему, оставляя за порогом все ограничения, которыми скованы люди при свете дня.
Александр жил в маленькой квартире в старом доме, с высокими потолками и тяжёлыми дверями, с небрежно разложенными книгами, стопками бумаг на письменном столе, с несвежей постелью, которая за эти недели уже успела вобрать в себя её дыхание, её тепло и её запах. С каждой новой встречей она осваивалась здесь всё больше, перестав чувствовать себя гостьей. Девушка зажигала настольную лампу, тёплый свет которой наполнял комнату, бросая мягкие отблески на его профиль, наблюдала, как он снимает пиджак, расстёгивает манжеты, расстёгивает рубашку, медленно, не спеша, будто наслаждаясь каждым жестом.
Она чувствовала, как её сердце бьётся в ритме с его движениями, как её тело вспоминает его прикосновения ещё до того, как он касается её. Всё происходило естественно, без тревоги, без колебаний. Она больше не думала о том, что скажут другие, что будет, если кто—то узнает. У неё не было страха, не было сомнений.
Они касались друг друга в тишине, их дыхание перемешивалось, а мир за стенами этой комнаты становился чем—то призрачным, несуществующим.
Она чувствовала себя на своём месте, словно каждый день, каждая встреча, каждый момент в этой комнате постепенно собирались в целостную картину её существования. Она знала, что именно здесь и сейчас – её настоящее, тот самый миг, который не требовал осмысления, анализа или сомнений. Всё, что происходило, казалось естественным и непреложным, словно это всегда должно было быть так.
Лия больше не нуждалась в ответах, не искала подтверждений, не пыталась разобраться, настоящая ли эта жизнь или порождение её подсознания. Вопросы потеряли свою значимость, ведь реальностью становилось именно то, что она ощущала каждой клеточкой своего тела. Она просто жила, растворяясь в мгновениях, которые не требовали ничего, кроме искренности, и впервые за долгое время чувствовала себя абсолютно свободной.
Чем глубже Лия погружалась в эту жизнь, тем сильнее стирались границы между прошлым и будущим, превращая её воспоминания о двадцать четвёртом годе в едва уловимые тени, которые день за днём теряли очертания, тускнели, превращались в призрачные отголоски чего—то, что когда—то казалось незыблемым. Она не замечала, когда это происходило – когда привычные названия улиц вдруг утратили смысл, а места, в которых она жила и работала, стали казаться чужими, будто бы не имеющими к ней никакого отношения.
Сначала исчезали мелочи: номера телефонов, напечатанные в её сознании как нечто само собой разумеющееся, имена людей, с которыми она общалась ежедневно, пароли от электронных почт и аккаунтов, которыми пользовалась годами. Затем начали пропадать вещи посущественнее: лица, которые ещё недавно всплывали перед глазами при одном лишь воспоминании, теперь рассыпались, стоило ей попытаться их восстановить.
Однажды она поняла, что не может вспомнить содержание своих собственных книг. Их названия ещё звучали в её голове, но стоило углубиться в мысль, как страницы её памяти оказывались пустыми, белыми, исписанными лишь случайными, бессмысленными строками. Когда—то она могла безошибочно процитировать десятки абзацев, могла назвать точные даты публикаций, помнила каждую рецензию, каждую встречу с читателями, но теперь всё это утратило форму, превратилось в неразборчивый шум, в далёкий, приглушённый голос, который больше не был её собственным.
Почти бывшая писательница отчаянно пыталась цепляться за остатки того мира, к которому принадлежала. Каждый вечер, засыпая, она заставляла себя повторять вслух имена людей, которых когда—то знала. Она выписывала их на клочке бумаги, наутро перечитывала, но ни одно из них уже не вызывало в ней живого отклика. Они были просто словами, лишёнными образов, эмоций, ассоциаций. Она силилась вспомнить, каким был голос её коллеги, как звучал его смех, какие жесты он совершал, когда говорил. Но вместо этого память выдавалась пугающей пустотой, словно кто—то методично стирал куски её жизни, словно прошлое ускользало от неё, как песок сквозь пальцы.
В какой—то момент она начала выходить на улицы, всматриваться в лица прохожих, надеясь, что случайное совпадение черт, знакомый профиль, движение руки смогут вернуть ей что—то утерянное. Но все лица казались ей чужими. Город жил своей жизнью, в которой не было ни малейшего намёка на её прошлое, на её настоящее. Никто не останавливался, не смотрел на неё дольше, чем требовал случайный встречный взгляд. Она надеялась, что однажды наткнётся на кого—то, кто был частью её другого мира, но никто не появлялся.
Постепенно её охватывал холодный, липкий страх. Чем больше она жила здесь, в прошлом, тем меньше оставалось от той Лии, что существовала когда—то. Она всё ещё знала, что когда—то была другим человеком, но эта уверенность становилась призрачной, зыбкой. Если она не может вспомнить, кем была, значит ли это, что той Лии больше нет?
Однажды, разбирая записные книжки и старые конспекты, она наткнулась на страницу, исписанную её почерком. Только строки казались чужими, будто написанными кем—то другим. Возможно, это была заметка с одной из лекций, сделанная в тот период, когда она ещё осознавала себя как человека, пришедшего из будущего.
Она перечитывала строку за строкой, но не могла сказать, о чём это, какой смысл пыталась зафиксировать, какой момент сохранить. Казалось, что когда—то эти слова что—то значили, но теперь они не вызывали ни эмоций, ни ассоциаций. Она искала хоть какие—то ниточки, ведущие назад, но всё разрывалось, терялось, распадалось на бессвязные фрагменты, которые теперь принадлежали ей лишь формально.
Прошлое ускользало от неё, растворялось в тёмных закоулках сознания, становясь чем—то неосязаемым, почти мифическим, словно история, которую она когда—то слышала, но никогда не проживала. Она пыталась удержать в памяти лица, даты, события, но они рассыпались, исчезали, и чем больше она напрягала память, тем сильнее они отдалялись, становясь туманными силуэтами в отдалённой мгле забвения.
Мир, в котором она жила теперь, поглощал её без остатка, превращая в человека, который существовал только здесь, без прошлого, без альтернатив, без иного пути. Лия чувствовала, как её личность перерождается, стирая всё, что некогда составляло её сущность, оставляя лишь одно – новую Лию, принадлежащую только этому времени, этой реальности, этому неизбежному настоящему, в котором не осталось ничего, кроме её новой жизни.
Однажды, во сне, Лия услышала голос – тихий, но наполненный странной уверенностью, будто говорил не кто—то чужой, а её собственное отражение из другого мира. Голос не звенел, не был резким, не давил, но в нём звучало нечто тревожащее, неотвратимое, что заставило внутри неё всё сжаться в тугой узел.
– Осталась последняя черта. Переступи – и ты уже не сможешь вернуться.
Ни тени угрозы, ни малейшего раздражения, никакого нажима. Только спокойная констатация факта, бесстрастная и пугающе неизбежная. Как будто кто—то, видящий дальше её, оценивающий её жизнь со стороны, просто сообщал ей о предрешённости.
Она резко открыла глаза. Сердце гулко ударилось о рёбра, и страх хлынул ледяной волной, обрушившись на неё с такой силой, что она почувствовала, как сковывает дыхание. Грудь сдавило, пальцы дрожали, губы стали сухими. В комнате было темно, но темнота теперь казалась не пустой, а наполненной чем—то незримым. Казалось, что если она поднимет голову, если прислушается чуть внимательнее, то услышит не только эхо своего дыхания, но и чей—то тихий, невидимый шаг, затаившийся в углу.
Лия медленно провела ладонью по простыне, словно проверяя, реально ли всё происходящее. Пальцы ощутили шероховатую ткань, но это не принесло облегчения. Страх продолжал сжимать её изнутри, но был странно безлик, тёмен, как ночное небо за окном. Она прижала ладони к вискам, пытаясь избавиться от ощущения, что этот голос был не просто сном. Что это было предупреждение, пришедшее из какого—то другого слоя реальности, более глубокого, более древнего, чем её нынешняя жизнь.