— Да не слушай ты его! — замахал руками Корчинский. — Он же ненормальный, сдвинулся на почве борьбы с врагами социалистического отечества…
— Ну уж нет, раз начал, пусть выкладывает. — Рунов уставился на Поликарпова взглядом, не предвещавшим ничего хорошего.
— Вот это речь не мальчика, но мужа, — насмешливо одобрил тот, закуривая следующую папиросу. — Крестничек хочет меня послушать, поэтому вам, господин Корчинский, придется подчиниться большинству, тем более когда у этого большинства имеются пушки в карманах.
— Как хотите, — сдался режиссер, — только, раз уж речь зашла о большинстве, может, поговорим без лишних свидетелей?
— Не возражаю. — Поликарпов являл собой само великодушие. — Парни могут отдохнуть где-нибудь в соседнем помещении, а вот девушка пусть останется.
— Это что, условие? — вздохнул Корчинский.
— Можете считать условием. Вы же хотите во всем разобраться, а без меня вам в таком случае не обойтись.
— А без нее?
— Так вы же сами ее втянули, я вас не заставлял.
— Ладно, хватит пререкаться, — нетерпеливо прервал дискуссию Рунов. — Я хочу знать все об Ольге. Как она погибла?
— Сначала пусть они уйдут! — продолжал настаивать Корчинский.
— Пусть уйдут, — повторил Поликарпов. — Но я же им не начальник. Правда, одного бы я на какое-то время все-таки задержал, вот этого симпатягу в дорогом костюмчике, — он указал рукой на Лапика, — пусть пока останется, а то потом все равно его придется вызывать для дачи показаний.
Лапик с немым вопросом во взоре уставился на Корчинского, а тот снова стал спорить:
— Ах, для дачи показаний! Ты слышал, Олег, он здесь решил организовать выездную сессию Лубянки!
Но Рунов, видимо, уже принял решение.
— Здесь останутся… ты и ты, — он указал пальцем поочередно на Мальчика и Лапика. Остальные могут подождать за дверью.
— Девушка тоже остается, — напомнил Поликарпов.
Рунов кивнул. Что ж, очень мило с его стороны.
Дальше я только слушала и слушала, стараясь не пропустить ни слова.
— Ну вот, крестничек, — Поликарпов упорно называл Рунова крестничком, а тот даже и не собирался возражать, — можешь спрашивать, что хотел. А вообще давайте договоримся: сначала вы спрашиваете меня, а потом — я вас.
— Как погибла Ольга? — уже в третий раз спросил Рунов.
— Ну, хорошо, — Поликарпов загасил очередную папиросу о ступеньку и не торопился закуривать следующую, — буду отвечать я, хотя тут есть, так сказать, и первоисточник. Ладно, слушай в моем изложении.
Мое сердце билось едва ли не сильнее, чем в тот момент, когда я полоснула бритвой Карена по горлу.
— Я знаю, что все это время ты грешил на мое бывшее ведомство, и совершенно напрасно, — неторопливо начал Поликарпов. — Когда мы приехали, дело было уже сделано. Она лежала на снегу, вся в крови. «Скорая» зафиксировала мгновенную смерть, мы с еще одним сотрудником под видом обычных милиционеров опросили единственного свидетеля, тихого алкаша, соседа покойницы Ольги, которого и свидетелем, по чести, нельзя назвать. Он только слышал неразборчивые голоса в Ольгиной комнате, мужские голоса, и видел в спину двух торопливо удалявшихся молодых людей. Я долго ломал голову, кто же они такие. Ясно, что некий Олег Рунов не имел непосредственного отношения к убийству, поскольку к этому времени уже находился под арестом. Тогда я упорно бился над этой задачкой, но так и остался ни с чем. Тебя, крестничек, уже осудили за попытку угона самолета, дали на полную катушку. Потом наступили другие времена, а я все не мог успокоиться. Казалось бы, нужно забыть, но никак не отпускала меня эта страшная смерть, даже фотографию Ольги продолжал носить в кармане, прямо как влюбленный. Наваждение, да и только!
— Я же сказал, что он сумасшедший, — ввернул Корчинский, но Рунов мгновенно презрительно цыкнул на него.
— А тут уже года через два-три после суда появился в нашей конторе один новый отдел — теперь его уже нет, так что можно о нем рассказывать без обиняков — по поиску исторических ценностей и раритетов, о реальном существовании которых историки нещадно спорили и спорят по сию пору. Старая песня: один профессор ссылается на «Повесть временных лет», другой — на «Сказание черноризца Храбра о письменах». Да Бог с ними, я тогда от них столько понаслушался, аж голова распухла. Сначала я относился к своему новому назначению как к сомнительному эксперименту, а потом потихоньку-полегоньку освоился и понял: ба, ребята, пока ученые потрясают ветхими рукописями и строчат монографии, очень серьезные люди, не вступая в научную полемику, вывозят из страны легендарные реликвии. Мифы пересекают границу, оставаясь при этом мифами. Самое любопытное, что сие даже трудно назвать контрабандой, поскольку то, чего официально нет в природе, искать никто не собирался и не собирается.
Я поняла, что Поликарпов рассказывает то же, что уже однажды пытался поведать мне в кафе, но теперь я слушала его историю намного внимательнее. Я взглянула на Рунова и невольно вздрогнула: на его лице не было и тени насмешки или сомнения, он уж точно не считал слова Поликарпова бредом сумасшедшего.
— Дальше, дальше, — нетерпеливо поторопил он его.
Мы с Мальчиком невольно переглянулись, впервые за весь день.
— Ну вот, так я и познакомился с многоуважаемым Вадимом Николаевичем Корчинским, который, если мне не изменяет память, в тот момент как раз с триумфом вернулся с Каннского фестиваля, где отхватил приз за лучшую режиссуру. Не изменяет мне память, Вадим Николаевич? — осведомился Поликарпов у Корчинского. — Поправьте, если что.
— Не изменяет, не изменяет, — буркнул тот, демонстративно отворачиваясь и с притворным равнодушием глядя в окно.
— А история знакомства была о-очень занимательная, так сказать, в лучших традициях жанра. На Садово-Кудринской был убит известный коллекционер, у которого вроде бы ничего при этом не украли, хотя дверь была взломана. Разрабатывалось сразу несколько версий. Ну, во-первых, было мнение, будто причина убийства не связана с богатой коллекцией жертвы, во-вторых, разумеется, предположили, что грабителя кто-то спугнул и он не успел довести свое черное дело до конца. В любом случае безнадега жуткая. И тут приходит к нам дочь коллекционера и заявляет: а ведь кое-что все-таки пропало. И что бы вы думали, по ее словам, пропало? Чаша из черепа князя Святослава! Да-да, именно того самого князя Святослава! Из его черепа, напомню, печенеги, убившие Святослава, сделали чашу, оковав ее серебром. Покрутился я, покрутился и вышел на нашу всемирную знаменитость, нашего киногения, потому что, кроме коллекционера, его дочери и господина Корчинского, о реальном существовании этой самой чаши никто не знал, а историки, как я уже говорил выше, продолжают по сию пору спорить. Выяснилось также, что бедняга-коллекционер был консультантом на съемках одной из картин маэстро, в процессе работы над которой они, видимо, сблизились… В общем, коллекционер открыл ему тайну всей своей жизни, за что и поплатился.
— А вот это тебе, псих несчастный, придется доказать, а также и сам факт существования чаши, — безоблачно улыбнулся Корчинский.
— Он знает, что говорит, — Поликарпов неожиданно мне подмигнул. — В том-то и дело, что я не смог этого доказать, поскольку вы, уважаемый Вадим Николаевич, все отрицали, что, впрочем, неудивительно, а других доказательств я так и не нашел. Как обвинить человека в краже того, чего не существует? Тем более человека всемирно известного, со связями… А тут еще грянула перестройка, КГБ заклеймили, развалили. Что касается нового отдела, то его вообще расформировали в первую очередь. Потом начались реорганизации, преобразования, бесконечные смены руководства, короче, до того ли было? И лишь зануда Поликарпов продолжал бить в одну точку, пытаясь что-то доказать. Наивный простак, он надеялся, что государство однажды очухается от политических баталий и поймет, что под этот шумок его сокровища попросту растаскивают все кому не лень. Не тут-то было, государство не очухалось до сих пор, зато быстро очухался господин Корчинский. Нанял целую команду молодых борзописцев, которые с гневом поведали несведущим широким массам, как толоконный лоб кагэбэшник Поликарпов травит народного любимца — создателя киношедевров… Тут я, как назло, запил, меня уволили из дорогой конторы. А запихнуть меня в психушку под предлогом белой горячки труда не составило.
— Ну вот, наконец ты сам признаешь, что мозги у тебя набекрень, — торжественно провозгласил Корчинский. — Извини, парень, ничего не поделаешь: хронический алкоголизм разрушает личность до основания.
Поликарпов только кивнул, на его и без того испещренном морщинами лбу залегла глубокая складка. Мои симпатии по-прежнему оставались на его стороне, ведь я по себе знала, каково быть загнанным в угол, да еще когда все вокруг кричат: «Ату, ату его!»
Воцарилась продолжительная пауза, из всех присутствующих только лицо Мальчика сохраняло абсолютно индифферентное выражение. Рунов и Корчинский пребывали в задумчивости, а Лапик шумно дышал.
— Когда же будет об Ольге? — снова напомнил Рунов.
Поликарпов точно очнулся от сна:
— Об Ольге? Ах да… Так я все о ней, о ней…
— Да какое отношение она имеет к этому черепу?
— Не будь ее, я бы, наверное, до сих пор оставался нормальным и каждый день ходил на службу. Перевернула она мою жизнь, так получается. Но я все-таки выяснил, какое отношение она, добрая, чистая девушка, имела к парочке неоперившихся юнцов, задумавших весьма нетрадиционным образом покинуть родные пределы…
Я невольно насторожилась: Поликарпов затронул вопрос, давно мучивший меня, — как же все было с этим захватом самолета?
А Поликарпов точно впал в транс, настолько спокойно, размеренно и бесстрастно лилась его речь.
— Что интересно, главное доказательство я обнаружил в той самой психушке, в которую меня запихнули. Именно там я встретился с матерью Сергея Петрова…
Я могу поклясться, что, услышав это имя, Рунов вздрогнул!