К полуночи моя кукуруза была смолота. Я взвалил на спину мешок с мукой и собрался было уходить, как вдруг дверь мельницы отворилась и на пороге появился Кириле Мамаладзе.
- Здорово, Теофан! - приветствовал он мельника. Меня Кириле не узнал.
- Как поживает ваш ребенок? - спросил я Мамаладзе.
- Какой ребенок?
- А тот, которого покусала бешеная собака.
- А-а-а, вот ты о чем! Собака-то оказалась здоровой!
- Что вы сказали?!
- Ничего особенного! Собака не была бешеной...
- Не была бешеной!.. А вы... А они... Стыд и срам вам, Кириле Мамаладзе! Стыд и срам! - выпалил я и, словно подкошенный, опустился на мешок.
- Теофан, чей этот невежа? - спросил удивленный Мамаладзе мельника.
- Чей ты, парень? - спросил мельник меня.
- Ничей! - отрубил я и, не попрощавшись, вышел из мельницы.
Весь день 17 октября я раздумывал - рассказать деду о встрече на мельнице или нет. Наконец решил, что говорить об этом деду не стоит.
18 октября дед не захотел вставать с постели.
20 октября он попросил меня остаться дома.
25 октября у деда опухли правые рука и нога.
27 октября он подозвал меня и вручил ключи от ларя.
28 октября дед усадил меня напротив себя на низеньком стульчике и сказал:
- У всего на свете есть начало и конец, сынок... Не сегодня, так завтра наступит и мой конец... Это очень страшно - идти, не зная куда. И потому не совру - боюсь я смерти... Но ты не бойся, сынок!.. Если там, на том свете, нет ничего, то и бояться тогда нечего! А если смерть - это лишь преображение человека, тогда тем более нет основания для страха. Я вернусь в этот мир, вернусь в другом обличье - деревом, травой, птицей, собакой... И всегда я буду с тобой!.. Я никогда не оставлю тебя одного! Знай, сынок, что бы тебе ни доставило тепло и радость, - будь то даже простой камень, это буду я, твой старый дед. Поэтому ты никогда не считай себя одиноким и не бойся одиночества... Об одном тебя прошу - не покидай наш дом, не дай погаснуть нашему очагу!.. Вернется твой отец - он должен найти здесь огонь, кусок мчади и стакан вина. Об остальном он позаботится сам... Вот уж неделю мне снятся покойники, а твой отец ни разу не приснился. Значит, жив он! Сохрани ему, сынок, родной дом и доброе имя!.. Будет конец и войне! Войну начинают люди, и люди же положат ей конец. Быть того не может, чтобы война одолела человека... А теперь иди, принеси дров побольше...
В ту ночь я не спал. Дед молчал, не отрываясь глядел на пылавший в камине огонь и чему-то улыбался.
29 октября ему стало плохо. Я приподнял его в постели и обложил подушками.
- Идет, идет, она, благословенная, но очень уж медленно идет... проговорил он.
30 октября дед снова подозвал меня:
- Приготовься, сынок... Завтра она дойдет до сердца... Ты не волнуйся... Все, что нужно, сделают соседи... Жаль только, нет у нас в доме женщины, некому оплакать меня.
1 ноября в полночь дед слез с постели и стал посередине комнаты.
- Гогита, я увидел его! - произнес он со страшной скорбью в голосе.
- Кого, дедушка? - спросил я, вскакивая с постели.
Дед навалился на стол, потом стал медленно сползать вниз и вдруг опрокинулся навзничь.
- Дедушка! - крикнул я. - Дедушка!
Дедушки больше не существовало.
Все произошло так, как хотелось моему доброму, мудрому деду...
Я оделся, открыл все двери и окна и вышел на балкон.
Наступило утро 2 ноября.
На холодном и блестящем как зеркало небе одна за другой гасли звезды.
Я спустился во двор, босиком прошелся по росистой траве. Холодная дрожь пробежала по телу... Шумели неубранные стебли кукурузы... Проходя мимо грушевого дерева, я машинально нагнулся, подобрал и откусил грушу и только тогда почувствовал, что во рту у меня пересохло.
Спокойно, не спеша я распахнул ворота, пересек дорогу, подошел к соседскому плетню и позвал:
- Маргалита!
Никто не отозвался, было еще очень рано. Я позвал громче.
Скрипнула дверь, и на балкон вышла заспанная женщина.
- Кто там?
- Это я, Гогита!
- Чего тебе?
- Спустись во двор, дело у меня.
- Ты что, пьян, парень?
- Умер дедушка, Маргалита... И некому его оплакать... Я прошу тебя...
- Да что ты говоришь!
- Да, умер дед. Прошу тебя, Маргалита, не откажи!..
Не сказав ни слова, Маргалита - непричесанная, босая - сбежала вниз по лестнице. Когда мы подошли к нашему дому, я пропустил ее вперед. Женщина ступила на лестницу, но вдруг остановилась и в замешательстве обернулась ко мне.
- Не бойся! - сказал я тихо и присел прямо на влажную траву.
Маргалита поднялась на балкон, повернулась лицом к деревне и распустила волосы...
Дедушку хоронили в воскресенье, 4 ноября 1943 года.
Народ стал подходить после полудня. Шли группами - по признаку родства или местожительства. Перед каждой группой следовали плакальщицы и двое детей со стружковым венком в руках.
Мои ближайшие соседки, взявшие на себя все хлопоты по устройству похорон, оплакивали скорее меня, чем деда:
- Несчастный ма-а-льчик, как же ты проживе-ешь один-одине-е-е-шенек, сирота бе-е-едненький!..
Я стоял у дверей с черной повязкой на руке и степенно, без слез и стонов, отвечал на рукопожатия соболезнующих.
- Ты поплачь, поплачь, Гогита, легче станет! - шепнула мне на ухо Маргалита. Я согласно кивнул головой.
Балкон, двор и даже дорога были полны людей. Стояли, судачили, делились новостями, спорили, кое-где даже смеялись...
Вдруг в толпе что-то произошло. Сперва она зашумела, потом наступила мертвая тишина. Люди расступились, и в образовавшемся коридоре показалась лохматая, грязная, с приставшими к шерсти шариками чертополоха Собака. Не глядя на людей, не обращая ни на кого внимания, Собака проследовала через весь двор, поднялась на балкон и заглянула в дедушкину комнату. Не найдя там никого, она вошла в зал, приблизилась к гробу, встала на задние лапы, передними уперлась в тахту, вытянула шею и... замерла. Долго смотрела Собака на спокойное, доброе и красивое лицо деда, потом повернулась, подошла ко мне и молча улеглась у моих ног.
- Слава тебе, господи! - вырвалось у кого-то.
И тут я не выдержал, закрыл лицо руками и громко зарыдал.
Около пяти часов дня произошло другое чудо.
В комнату вошел Бадриа. Увидев лежащую у моих ног Собаку, он вздрогнул, но быстро овладел собой и с приличествующим обстоятельствам выражением лица направился ко мне. Собака вскочила, ощетинилась, оскалила зубы и сердито зарычала.
Бадриа отступил, Собака сделала шаг вперед.
- Но, но, пошла! - проговорил побледневший Бадриа.
Собака глядела на него налитыми злобой глазами.
- Дай же поплакать над человеком! - попытался улыбнуться Бадриа.
Собака зарычала громче и приблизилась к нему.
- Скажи ей что-нибудь! - обернулся ко мне растерявшийся Бадриа.
"А она знает! Знает, да не может сказать!" - вспомнил я слова деда и сказал:
- Бадриа, уйди из моего дома!
"Если ты всегда будешь поступать так, трудно тебе придется в жизни", - вспомнил я слова деда и все же повторил:
- Уйди, Бадриа, из моего дома.
Бадриа ушел.
Утром меня разбудил какой-то шум. В одном белье я выскочил на балкон.
- Гогита, уйми проклятую собаку, чуть не загрызла нас! - кричали пришедшие за стульями соседи.
...Я окинул взглядом свое село.
Над домами вились легкие белые струйки дыма.
Пели петухи.
Мычали коровы.
Блеяли козы.
Кудахтали куры.
Из-за Концхоулы поднималось солнце.
Тело мое наполнилось теплом, и в ушах зазвонили веселые колокола.
В моем дворе лаяла собака.