МАРИУШ ЩИГЕЛ
СОБЕРИ СЕБЕ РАЙ
Mariusz Szczygieł – Zrób sobie raj
Wołowiec 2010.
Перевод: Марченко Владимир Борисович, 2016
Гайге, Кристине Столярской (1954 – 2010)
ВМЕСТО ВСТУПЛЕНИЯ
Я давно мечтал о книжке про свою любимую страну без напряга. Чтобы та не должна была отражать, объективизировать, синтезировать.
Сам я неряшливый чехофил, и книжка эта никак не является компетентным путеводителем ни по чешской культуре, ни по Чехии.
Она не объективна.
И она ни на что не претендует.
Книжка эта рассказывает исключительно о том, что меня увлекло в течение последнего десятка лет, с того момента, как я первый раз приехал в эту страну. Она представляет собой заметку после чтения и встреч с людьми, которых я желал там встретить. Некоторые тексты первоначально появились в "Газете Выборчей", но для книжки я их переработал и расширил новым материалом.
Короче говоря, это книжка о симпатиях представителя одной страны к другой стране
Быть может, она и о кое-чем другом, но это я уже оставляю вашему мнению.
COMINGOUT
В течение кучи лет, когда я приходил на какой-нибудь прием, то знал, что если и откроются, то не сразу. Я мог часами разглядываться, но мой радар не был в состоянии их выявить. Мог ждать, ждать – и ничего. При мне они никогда не передавали друг другу каких-либо знаков.
Но с тех пор, как я публично признался[1] (Coming out - "выход из подполья" (открытое, публичное признание представителей сексуальных меньшинств в специфике своей ориентации) (ABBYY Linguo). Понятное дело, автор открыто признался всего лишь в любви к Чехии (стал чехофилом), многие, только-только пожав мне руку, тут же декларируют, что они тоже являются таковыми.
Сейчас, уже на входе меня обступает группка и: "Я тоже!", "я тоже", "и я тоже!". Невозможно сосчитать, сколько электронных писем получил я за последние годы с признаниями в стиле: "Я рад, что, по крайней мере, могу тебе писать. Карел".
Когда мы уже откроемся перед другими, я с удовольствием слежу за тем, как сразу же у ннас улучшается настроение, как расслабляются мышцы лица. Даже среди чуждого и неведомого окружения – мы стремимся объединиться.
И когда в течение нескольких минут мы переживаем чуточку совместного удовольствия, сразу видно, чем для нас, чехофилов, является Чехия.
Она – словно десерт, словно взбитые сливки, словно шоколадный соус, перед которым невозможно устоять.
Она – та часть нашей личности, которой в нас нет.
Мы тоскуем по ней. Ищем, но по массе причин найти не можем. Она – словно женщина для drag queen[2] Drag queen – гомосексуал, надевший на себя женское платье; или просто мужчина, нарядившийся в женское платье для смеха, ради развлечения (ABBYY Linguo).
У каждого из нас тут же в голове появляется какой-нибудь чешский анекдот, сцена из фильма или образец поведения, который приводят в доказательство того, насколько чехи от нас отличаются.
Мой коллега (Петр Липиньский, репортер) ласкал воспоминание из пивной ("На скалце", перекресток улиц На весели и 5 мая в Праге), где увидел мужчину, который пришел выпить пива со своим псом. на стуле, пес на полу. Бородатый пан набирал указательным пальцем пены из кружки и осторожненько кормил ею счастливого пса.
Мой знакомый (Юзеф Лорский, информатик) лелеет воспоминание о такой вот сценке из Моравии: "Пекарня, в которой продают выпечку, сладости, бутерброды и даже картофельные оладьи[3] (драники ???). Единственная продавщица на хозяйстве, молодая девушка, громко разговаривает по сотовому телефону. Смеется, рассказывает какую-то случившуюся вчера историю, очередь, тем временем, становится все длиннее. Это длится пять минут, десять, я стою и гляжу, когда же кто-нибудь начнет возмущаться. Люди стоят терпеливо и даже улыбаются. В конце концов, продавщица заканчивает беседу и объясняет, что это было очень важное дело. На это клиент, с улыбочкой: "Пани, наверное, крон на двести наговорила". И никто не лез с претензиями".
Моя знакомая по форуму "Чехия" на gazeta.pl, Мирка Ханчаковская, лелеет воспоминание из Оломоуца. Она была уже на последних месяцах беременности и пошла вечером прогуляться. Она увидала, что на конце прохода дерется молодежь. В Польше – как говорится – она развернулась бы на месте, но в Чехии это ей даже не пришло в голову, и, ничего не думая, она пошла прямо на дерущихся. А те, увидав женщину, перестали драться, расступились, дали ей возможность пройти, после чего продолжили свои разборки на кулаках.
Сам я лелею воспоминания о писсуаре (на станции метро "Площадь Республики" в Праге). Когда я поднял взгляд на стену, на выгоревшей, синей наклейке, пришпандоренной здесь еще в прошлом веке, можно было разобрать надпись: КУЛЬТИВИРУЙТЕ СЛУЧАЙНУЮ БЛАГОЖЕЛАТЕЛЬНОСТЬ И ЛИШЕННЫЕ СМЫСЛА КРАСИВЫЕ ПОСТУПКИ.
Разве существует где-нибудь в мире какая-нибудь группа иностранцев, которая лелеяла бы подобного рода бессмыслицы из Польши?
Но чтобы не поддаться (весьма легкой в моем случае) склонности к мифологизации и идеализации, сейчас я воспользуюсь мнением Оскара Уайльда, что больше всего мы не любим людей, обладающими теми же самыми, что и у нас, недостатками.
Так вот почему мы обожаем чехов.
Потому что это народ, у которого недостатки совершенно не такие.
ЗАГОРЕЛАСЬ КРОВАТЬ
"Уважаемый пан Эгон Бонди, многие чехи убеждены в том, что Вас выдумал Грабал. Те же, которые знают, что Вас не выдумали, все-таки считают, что Вы не живете. В связи с этим прошу встретиться.
М. Щигел".
"Уважаемый Пан Коллега, от всего сердца заверяю, что я жив. Тем не менее, по причине проблем, связанных со здоровьем, что я объясню Пану лично, живу я только лишь начиная с четырнадцати часов. Раньше прошу не приезжать, лучше всего ровно в два часа дня или чуточку позднее, тогда у нас будет неограниченное время.
Ваш Бонди".
Грабал придумал его таким:
"Эгон всегда, когда стоял на солнце, выглядел словно фавн, который вынырнул из цистерны с пивом, светлые волосы вечно опадали вдоль ушей, подбородок в блеске солнца выглядел, словно залитый светлым выдержанным. (…) Владимир, Бонди и я настолько сильно любили пиво, что когда за наш стол приносили по первой кружке, заставляли перепугаться всю пивную, поскольку мы набирал пену в ладони и натирали себе нею лица, втирая ее в волосы, словно евреи, которые смазывают пейсы подсахаренной водой, а поскольку на следующей кружке мы повторяли ту же процедуру с пеной, поэтому пивом от нас несло за километр".
Эгоном Бонди он стал так:
Родился он в 1930 году и поначалу звался Збынеком Фишером. Это фамилия рода чешских мельников. Выше всего вскарабкался отец Збынека, поскольку стал офицером. Родители стали жить в Праге. Мать – к сожалению – не позволяла Збынеку хоть как-то контактировать с другими детьми. Она водила его в кафе, а раз в неделю – в оперу, где до войны у них имелась собственная ложа. Збынек терпеть не мог своей нервной и неуравновешенной матери. Она то отталкивала его, то "набрасывалась на него с обезьяньей любовью". Он рассказывал, что когда та умерла, а ему было тринадцать, он почувствовал облегчение. Когда он отправился в первый класс, то испытал шок, что на свете живет столько детей. В возрасте семи лет он без памяти влюбился в одноклассника, с которым сидел за одной партой (так он рассказывал, когда ему было семьдесят один год). В парнишку из сырого полуподвала, в сына безработных родителей. Он приглашал того домой. "Потому что у моего отца не было никаких классовых предубеждений". Для отца того мальчика пан генерал даже нашел работу. Как в Бонди родился марксист? Сам он этого подробно не пояснял, но, возможно, ключик следовало бы искать в поведении его отца.
Марксизм Эгон Бонди полюбил навсегда. "Марксизм, - написал он, - дает людям надежду, чтобы они полностью не погрузились в отчаянии, будто бы нас ожидает катастрофа, после которой уже ничего не останется".
Под конец 1948 года в Советском Союзе началась антиеврейская манечка. Сведения о чистках в рядах коммунистов дошли до Праги.
- Для нас, восемнадцатилетних, - рассказывал он, - это было шоком. Через три года после Холокоста! Ведь коммунизм строили евреи, поскольку именно для них он должен был стать самым справедливым строем. Все народы должны были быть равными. Да, такого от СССР мы не ожидали! В книгах Карела Чапека фамилия каждого богатого еврея – Бонди. Потому-то в рамках протеста я, ариец, взял себе эту фамилию. И до сих пор держу ее при себе.
Славу он добыл как Эгон Бонди, и именно им считался практически в любых ситуациях.
Нищим он сделался так:
Я перестал ходить в лицей; в феврале 1948 года коммунисты взяли власть в свои руки, и мне жалко было терять время в школе. Я записался на курсы подготовки функционеров Коммунистической Партии Чехословакии и начал работать в библиотеке Центрального Комитета. Партия отнеслась к этому так, словно бы я закончил университет. В декабре 1948 года я возвратился с подготовительных курсов домой и увидел на столе записку от какой-то девушки, которой хотелось с ним познакомиться, и она оставила адрес. Утром он посетил ее. Двери ему открыла заспанная девица, но оставила при этом только узенькую щелочку. Ему показалось, что она желает одеться, он же должен подождать. Она же прглашала его в квартиру, вот только не открывала двери пошире. Тогда он протиснулся в эту щелку и тут понял: вся прихожая была завалена грязной посудой и бесчисленными предметами одежды, вот почему дверь нельзя было открыть шире. То же самое творилось в комнате, туалете и даже кладовой. Столовая посуда была из дорогого фарфора, дом пропах ликером. Девицу в ночной сорочке звали Яной Крейцаровой, она изучала изобразительное искусство. Все называли ее Гонзой