Казалось, даже воздух вокруг них пронизывал ужас таинственной истории.
Чанат поднял голову.
— Потом Маленькая Птичка трижды пытался покончить с собой. Каждый раз он терпел неудачу — что-то мешало ему. Он перестал есть, но это не помогло. Даже сейчас, вы это заметите, он вообще почти не принимает пищу. С тех пор Маленькая Птичка стал еще безумнее или мудрее, чем все остальные живущие. Или и безумнее, и мудрее. Что-то ушло от него в тот день, когда шаман убил жену. Но что-то и появилось. Хотя все, чем дорожил Маленькая Птичка, у него отняла судьба, но, в свою очередь, она послала взамен дар предвидения.
Чанат немного подумал и тихо сказал:
— Мне не дано знать будущее всего мира, как Маленькой Птичке. Я счастлив быть невинным, как дитя, и пусть мир и боги по-прежнему останутся для меня тайной.
Старый гунн сдул последние травинки с руки и медленно встал на ноги. Он двинулся прочь, но напоследок оглянулся и негромко проговорил:
— Но отнеситесь к нему с должным уважением. Маленькая Птичка прошел долгий путь.
Глава 5Нападение на Танаис
Уже следующий день приблизился к полудню, когда Орест объезжал лагерь вокруг и услышал ужасный крик, доносившийся из каганского шатра.
Он тут же выхватил меч и ворвался внутрь. Там грек увидел двух жен правителя из тех, что были помладше. Женщины затеяли ожесточенный спор, стоя лицом к лицу прямо перед местом, где сидел Аттила. Они вцепились друг другу в волосы и начали потасовку. Звук их криков заглушался громовым смехом кагана, наблюдавшего за сценой, скрестив на груди руки.
Затем он заметил Ореста и подошел к нему, все еще широко улыбаясь.
— У нас есть дело, — сказал вождь и оглянулся. — Хотя можно бы и понаблюдать, как женщины так долго дерутся.
Выйдя из палатки, он оседлал своего любимого пегого жеребца Чагельгана и позвал к себе Гьюху.
— Пора строить подходящий владыке дворец.
Гьюху низко поклонился.
— Это честь, о которой я и не мечтал, мой господин. У вас будет самый замечательный и самый великолепный белый шатер из всех, начиная отсюда и до Железной реки.
— У меня будет самый замечательный дворец из всех, встречающихся здесь вплоть до озера Байкал, — ответил Аттила. — Построенный из резного отполированного дерева, с большим количеством покоев для множества жен и слуг. Что касается моего трона, пусть он будет простым и неярким.
— Из дерева? — повторил Гьюху.
— Из дерева.
— Мой господин, — сказал Гьюху, — леса, ближайшие к нашим любимым лугам, находятся на расстоянии не менее двух дней пути на север. А лесной народ вовсе не относится к нам дружелюбно.
— Тогда возьмите свои луки и мечи, а также лучшие тележки для перевозки. Я собираюсь ударить по востоку. Мы будем отсутствовать не более недели. Постройка дворца завершится по моему возвращению.
Аттила пришпорил коня и поехал прочь.
— Напасть? — спросил Орест, побежав за ним.
Аттила бросил взгляд назад и зарычал от раздражения:
— Залезай на лошадь, живо.
Затем каган кивнул:
— На восток, к византийскому торговому поселению в устье Танаис.
— Но… сейчас не сезон для меха.
— Меха? — сказал он, усмехаясь. — Но мех — не то, что нам нужно. Все дело в греках.
Через несколько минут великий вождь выехал из лагеря и поскакал на восток, в дикие степи. Он взял всего лишь четырех спутников: верного Ореста, юного Есукая, обаятельного Аладара и Цабу, худого и дальнозоркого мечтателя. Старый Чанат дулся как ребенок за то, что его не взяли.
Как думали многие, Аттила, вероятно, был сумасшедшим, раз отправился на восток с таким маленьким количеством слуг и караульных. Но никто не осмелился сказать о том. Через два-три дня пути они собирались напасть на территорию, где жили незнакомые племена и кочевники, а сейчас не спускали глаз с жалких пастбищ, оставшихся после знойного и иссушающего лета.
Вооружения казалось достаточно, но запаса продовольствия хватило бы только на один день.
Кончики пальцев воинов-гуннов были истерты до крови из-за многих часов и дней упорных тренировок стрельбы из лука под неусыпным оком Ореста, как с места, так и во время галопа. Нежная кожа на левых руках избранных стала красноватой и покрылась ссадинами и царапинами. Но сейчас Аттила разрешил носить кожаные нарукавники и петли на пальцах. С каждым днем навыки стрелков улучшались. Мускулы и грудь болели, но сделались тверже из-за постоянного давления тетивы и стрелы, несущей смерть.
Они ехали на юг и восток до тех пор, пока не оказались на побережье Меотис Палюс, что значит «Скифское болото». На языке варваров оно называется Азовским морем. Здесь часто кормятся и пасутся дикие животные.
После долгого и жаркого лета оно почти высохло. Когда Аттила с воинами подъехал к солоноватой отмели, чтобы дать остыть лошадям, то гунны вспугнули множество небольших серовато-коричневых птиц. Те собирались на покрытых богатой растительностью берегах и с жадностью поглощали крошечных моллюсков, пока не приходила осень. Тогда стая отправлялась на зимовку далеко на восток, через Равенское море и дальше, в солнечную Индию. А вся Скифия оказывалась во власти льда и мороза.
— Так, — сказал Орест тоном своего хозяина. — Греки.
Долгое время Аттила не говорил ни слова. Затем, по-прежнему глядя вперед, произнес:
— В этом мире лишь мечи и копья дают нам силу. Такова реальность. Человек придумал многое, но только чтобы скрыть действительность. Вера — всего-навсего прикрытие, позволяющее сгладить жесткость реальности. Но реальность создает Бог, а веру — человек.
— А правду?
— Ага, — сказал Аттила, поворачиваясь к Оресту. Его глаза бешено вращались. — Правда… Правда — совсем не то, что воображают себе люди в своих мечтах и вымыслах.
Они продолжали ехать.
— Вот реальность, — сказал Орест через некоторое время. — Твой брат Бледа уже замышляет заговор против тебя.
— Ну, конечно, — невозмутимо ответил Аттила. — Ты думаешь, я дурак?
— Боже упаси, великий шаньюй, — воскликнул Орест преувеличенно угодливым тоном.
Аттила неодобрительно посмотрел на него:
— Хватит лести. Это удел Гьюху.
Орест улыбнулся:
— Но вы знали, что Бледа уже послал вестника с письмом в Константинополь?
Несколько секунд он наслаждался эффектом: Аттила был захвачен врасплох.
— Мой брат… Письмо?..
— Бледа просит помощи и золота, желая вернуть себе то, что по праву принадлежит ему, как старшему брату и законному властителю гуннов.
— Мой брат! — снова воскликнул Аттила, и в этот раз, казалось, его обуял восторг. Каган даже уронил поводья и, ликуя, хлопнул в ладоши. — Он не мог сплести тонкой интриги и низвергнуть меня!
Аттила засмеялся, потом закричал:
— О, мой глупый брат, как же ты развлечешь нас своими планами и кознями!
Затем он вытер слезы с глаз тыльной стороной ладони. Как же будет хорошо понаблюдать за этим развертывающимся тайным сговором! Как приятно подглядывать за маневрами своего брата, неуклюжими, словно у верблюда на рынке. Как сладко наслаждаться таким знанием и силой. Ждать и, наконец, неожиданно наброситься на этого слабоумного дурака и уничтожить его за наглость и глупость.
— Держи меня в курсе, — сказал Аттила, насмеявшись вдоволь. — Пожалуйста.
— Нам нужно послать кого-нибудь и убить вестника?
— Нет, — ответил Аттила. — Нет, нет. Это замечательная возможность для империи услышать о моем возвращении.
— Для империи? — тихим и удивленным голосом спросил Орест, словно почти забыл это слово за тридцать лет странствий.
— Для империи, — повторил Аттила: он-то ничуть не позабыл ни само слово, ни того, что за ним скрывалось. — Для Рима.
Они ехали без остановок весь день, пока не настали сумерки. Когда сгустилась тьма, Аттила и Орест разбили лагерь, удалившись на несколько миль от комаров и духоты болота. Они поели соленой говядины, попили некрепкого кумыса и уснули на земле под лошадиными попонами. Каждый из них проснулся, лишь едва забрезжил рассвет, чтобы поплотнее укутаться в одеяла: уже начала проступать влага из темной земли, становилось зябко, холодная зима постепенно вступала в свои права.
Когда солнце встало, гунны уже поднялись, сели на лошадей и тренировались в стрельбе с места и в галопе.
Весь второй день воины ехали на восток молча. Построившись, словно стая диких гусей, за своим таинственным предводителем, гунны казались орлам с небес крошечной точкой, медленно двигающейся по бескрайней равнине.
Далеко впереди они увидели облако пыли, вздымаемое стадом антилоп, канюка, низко летящего по направлению к животным и промчавшегося над головами избранных так близко, что воины смогли заметить немигающие желтые глаза птицы, продолжавшей парить. Вскоре они вспугнули потревоженного удода, рванувшегося из высокой травы из-под ног лошадей, а на низком сильно общипанном холме обратили внимание на сурка, сидящего на задних лапах и рассматривающего их. Зверек тут же исчез в земле, прежде чем воины успели натянуть тетиву. Мысль о хотя бы нескольких кусочках его темного и жирного мяса доставляла каждому из них невыразимые страдания. Другой дичи не попадалось.
На третий день гунны пробрались через сухие заросли кустарника и оказались в узком заливе болота с солоноватой водой, наполовину заросшем ивой и заваленном ломаной ольхой. Они привязали лошадей и стали ждать.
Три ночи прошли вдали от дома, где-то на великой равнине. Возле залива, с неторопливым течением и с множеством снующих мальков, куда приходят стада, гунны ждали возможности стремительно напасть и убить неуловимых антилоп. Но безуспешно, не представилось ни единого удобного случая. Тени птиц — и ни одного стада. И шла уже третья по счету ночь.
На наружной стороне утеса воины продолбили маленькую нишу для факела. Ветер, пронизывающий, словно зимой, застилал глаза, которые почти заледенили. Тепло от огня помогало им, но лишь слегка. Сердца избранных замерли и едва бились, как и дрожащие языки пламени в воздушном потоке, поднимавшемся с мелкой топи. Но гунны увидели, что каган ушел на равнину в одиночестве. Он стоял, откинув назад голову, вытянув руки и бормоча под луной какие-то слова. Затем Аттила исчез.