Онисин с Иваном напрягли слух. Из-за врат доносилось глухое урчание, рычание и едва слышное попискивание… Несколькими минутами спустя, вновь появился отец Георгий, что-то с хрустом дожевывая.
- Он его что… съел?! – с ужасом спросил Онисин.
- Иоанн Владимирович, друг мой, не найдется ли глоток воды, таблетку запить? – попросил отец Георгий.
Иван вынул из стола бутылку минералки.
- Спасибо… Там, кстати, тебе Алексей помочь вызвался. Мусор убрать, собор пропылесосить, или что там у тебя еще по хозяйству… Очень просился что-нибудь полезное для храма сделать. Ты уж не обижай его в этом благом стремлении – дай потрудиться на славу… Ну, как вам у нас? – повернулся он к Онисину.
-Интересно, - только и нашел что ответить Сергей.
- А будет еще интересней, - пообещал священник.
И не ошибся...
14/27 мая 1905 года, Желтое море, район острова Цусима.
- …Скоро начнется, - уверенно сказал матрос Новиков. – Видишь, как японцы вокруг нас рыщут…
-Неужто не побоятся на этакую-то силищу напасть? – изумился первогодок Самохин. – От них же только мокрое место и останется…
- Стало быть, быстрее все и закончится. Цари наши замирятся, а мы – по домам. С наградами да почетом… О! Вот и батюшка наш на охоту вышел.
На палубу, щурясь от солнца, вышел священник. Отец Григорий был иеромонахом и гордостью флагманского корабля эскадры. Корабельные священники всегда были, если так можно выразиться «особой кастой» даже среди военного духовенства – специфика жизни среди бравых моряков все же накладывала особую печать – но даже на их фоне отец Григорий оставался редчайшим экземпляром.
Старший офицер крейсера, капитан второго ранга Павел Иванович Македонский шёпотом рассказывал в кают компании, что дома у него живет редкий персидский кот породы «экстремал», так вот он не только внешне, но и по всем «тактико-техническим характеристикам» - вылитый отец Григорий.
-Нет, ну посудите сами, господа, - доказывал он. – Спокойный, важный, ходит повсюду, все изучает… Потом вдруг как подпрыгнет, как схватит муху… и снова – само спокойствие, важность, вальяжность… Любопытен: пока все не исследует и не изучит – не успокоиться. И уж такое в этом упорство проявляет – куда так господам Пржевальскому с Тянь-Шаньским. Голос слышится редко, зато такое ощущение, что где бы ты не был, он за тобой наблюдает… Иногда даже страшно становиться. Только вы ему, господа, мои слова не передавайте, а то вдруг он меня… как ту муху… Я, знаете ли, их обоих побаиваюсь… Одного дома, другого на корабле… А ведь вроде никогда в «робком десятке» не числился…
Зато именно к священнику шли и матросы и офицеры за советом в вопросах житейских. Был он невероятно начитан и опытен. Впрочем, была у батюшки одна странная особенность. При всей своей образованности и жизненных познаниях, свое личное мнение предпочитал он хранить втайне, не высказываясь от себя лично ни по одному вопросу. Ссылался на Писание, святых отцов, примеры из истории и жизни своих знакомых, но как только вопрос ставился «А что лично вы, отче, по этому поводу думаете?», сразу запирался за «вывеской»: «Я ничего не знаю. Знаю где молельня, где котельня, где камбуз тоже ведаю... А больше – ничего!» И пробить эту стену было невозможно.
Днем, после службы, он важно обходил весь корабль, с любопытством заглядывая в самые удаленные уголки. Очки делали его глаза еще более большими и удивленными. Казалось, священник видит каждый раз корабль заново и пребывает в радостном изумлении от этого достижения современной науки. Молодежь подшучивала над этими «обходами владений», не подозревая насколько цепко и внимательно священник подмечает малейшие изменения – выражения лиц офицеров, взаимные обиды и затеи моряков… Если б иеромонах по стечению обстоятельств надумал в юности податься в сыскную полицию, то слава Пинкертона и Шерлока Холмса была бы безжалостно задвинута на задворки истории. В голове священника словно работала сложнейшая вычислительная машина, подмечающая и анализирующая всю картину жизни корабля. За нарочитой неторопливостью движений притаилась недюжинная энергия и острый ум. Даже офицеры корабля не знали о своих матросах столько, сколько знал священник. Да что там офицеры?! Бывало и сам человек не ведал о себе то, что давно приметил в нем острый глаз иеромонаха. Корабль отец Григорий считал «своей территорией» и порядок на нем поддерживал ненавязчиво, ног твердо. В отличии от прочих кораблей Второй Тихоокеанской эскадры, на флагмане практически не было «политических» и атеистов. Эта «латентная тирания» была не проявлением деспотизма, а, скорее, неким аналогом «Домостроя». Священник считал не только корабль своей вотчиной, но и всех находящихся на нем – от кока до адмирала – своей паствой, за которую отвечает, которой руководит и с которой пойдет хоть до Цусимы, хоть до райских врат. И были у него веские причины радоваться, что его «приход» чаще всего подолгу оторван от реалий и настроений остальной России.
- Почему «на охоту»? – спросил Самохин.
-Видел когда-нибудь, как кот амбар обходит, мышей высматривая?
-Ну...
-Что «ну» ?! Ничего не напоминает?
- О чем?
Новиков посмотрел в наивные, доверчиво распахнутые глаза матроса и пришла ему на ум одна идея.
- Слушай, Сашка… Давно хотел его спросить, да стесняюсь… Почему священнику можно жениться, а монаху – нельзя? Священник-то, чай, не менее благочестив... Да и Бог дал человеку «вторую половинку» не спроста…. Сказано же: «плохо человеку быть одному» … Будь другом: спроси его, а?
-Да я как-то…
-Спроси, я в долгу не останусь. Беги, а то уйдет!
-Батюшка! – припустил вслед за священником матрос. – Благословите, батюшка…
-Бог благословит, - приветливо ответил священник. – Чего тебе, чадо?
-Вот вы – аэромонах…
-Кто? Я?! – изумился иеромонах. – Ну… тогда уж скорее – аквамонах… И что?
- А почему у вас нет… нет… э-э… второй половинки?
Священник сдвинул очки на кончик носа, пристально посмотрел на простоватое лицо моряка, отыскал взглядом прыскающего в кулак со смеху Новикова, и, вздохнув, ответил знакомыми с семинарской скамьи стихами:
-Жизнь ударит обухом – ты поймешь потом:
Лучше быть под клобуком, чем под каблуком…
Выдержал театральную паузу, и закончил:
-А другу своему передай, что ему лучше вовсе не жениться, ибо если жена под стать ему попадётся, то эти «две половинки» не семью будут напоминать, а задницу!
И степенно удалился, оставив Самохина в бесплодных попытках понять смысл сказанного.
В кают-компании, за накрытым столом, собрались офицеры. В связи с боевой обстановкой блюда были поданы все разом, но к ним почти никто не притрагивался.
- Что, Василий Васильевич… назревает? – спросил священник капитана Игнациуса.
- Похоже, сегодня все решиться, отец Григорий, - капитан сделал небольшой глоток из бокала с шампанским, огладил седой ус. – Протов 12 японских броненосцев – 12 наших. Крейсера… У них корабли новее и скорость больше, но… что они с такой громадой сделают? Мы же как крепость плавучая идем… Проучим японцев, вернемся, и воплотим нашу с вами мечту, а?
(Капитан 1 ранга эскадренного броненосца «Князь Суворов» Василий Васильевич Игнациус был инициатором строительства «Храма спасения на водах». Он мечтал увековечить на его стенах имена всех моряков, погибших в боях за все время существования русского флота… Храм был построен и освещен в 1911 году, но уже в честь моряков, погибших при Цусимском сражении… Большевики взорвали его, как и бесчисленное множество других…)
- Даст Бог – воплотим, - согласился иеромонах. – Дело-то хорошее…
-Все хотел спросить вас, отче, вы читали повесть графа Толстого «Воскресение»?
-Читал
- И что скажите?
- Толстой – талантливый писатель и обстоятельно сбившийся с пути человек. В нем, как с кораблем, что-то с компасом случилось... И это страшно, при его-то таланте… Он стольких людей вместе с собой, как флагманский корабль, с верного курса увести может, что и подумать страшно… Увы, но талантливый писатель не всегда хороший человек, и в этом случае книги его куда опаснее чем книги бездаря… Все его последние книги подчинены рекламе его «видения христианства», а это уже совсем не христианство, это извращение его, искажение, подмена… У Толстого и Христос – не Бог, и Троицы нет, и непорочного зачатия нет, и искупления, и воскрешения из мертвых… Чего ни хватишься – всего нет…Все растерял… Надергал из Библии то, что «ему подходит». Это и есть «ересь», в ее изначальном смысле. «Выборка». Это-возьму, а вот этого не понимаю, или тяжело, а потому – не приемлю… Его «Воскресение» следовало бы назвать «Отпадением» - точнее бы было…
-Помните, когда мы были на службе Иоанна Кронштадтского, там участвовал молодой священник… как же его… Отец Георгий. Так он Толстого защищал…
-Отец Георгий может иметь свое личное мнение, - сухо сказал иеромонах, - А Церковь свое мнение высказала, отлучив графа вместе с его «видением» от своих рядов подальше. Если б он эту чушь где-нибудь за обедом высказывал, можно было бы попытаться вразумить, так он же свою «религию» изобрел и неокрепшие умы увлекает…
-То есть, ваше личное мнение…
-У меня нет «личного мнения», - твердо сказал иеромонах. – У меня есть Писание и Предание. А я лично знаю только где церковь и где камбуз, а более – ничего…
Отец Григорий опять ушел от ответа, и на то была причина. Капитан невольно попал в самое больное место иеромонаха. Именно в упомянутом капитаном священнике отце Георгии, носящим звучную фамилию Гапон, и в графе Толстом и была причина странностей его характера и поведения.
…С конца семидесятых годов девятнадцатого века, Лев Толстой впал в духовный (да и пожалуй, что – душевный) кризис. Вопрос «Для чего и зачем я живу» столь мучал его, что все чаще посещали мысли о самоубийстве. Он перестал даже брать с собой на охоту ружье, опасаясь поддаться слабости пустить себе пулю в рот, стал прятать от себя веревки и даже шнурки. Пытался найти ответы на мучавшие его вопросы в богословии, но целиком принять Учение не мог – вырывал отдельные кусочки, отрицая целое. Бегал по священникам и монахам, учился у известного московского раввина Шломо Минора (отрицание Божественности Христа, Троицы и Воскрешения