ый следует Уставу, или начитан в сутрах, либо постиг высшие установления веры; не возвеличивает и достижение любой из ступеней мудрости или обретение Плода от вступления в Поток, арахатства и тому подобного. Нет, бхиккху: по моему учению, нужно вставать перед старшим, обращаться к нему почтительно и любезно, кланяться и оказывать всякие иные знаки уважения, старшему полагается лучшее место, лучшее питьё и лучшая еда. Вот единственное мерило, монахи, и посему кто старше – тот и достойнее. Среди нас, бхиккху, находится мой старший ученик Сарипутта: вслед за мной и он вращал колесо дхаммы и поэтому, без сомнения, заслуживает такой же кельи, какую отвели мне, но Сарипутте вчера вовсе не досталось места, и он вынужден был провести всю ночь под деревом. Если вы, бхиккху, уже и сейчас выказываете такую непочтительность к старшим, на что только вы не решитесь по прошествии некоторого времени?" И, в стремлении преподать собравшимся урок дхаммы, Учитель добавил: "Знайте же, монахи, что в прежние времена даже животные решили однажды жить во взаимном уважении и доброте и, определив старшего, оказывать ему всяческие почести. Решив так и выбрав старшего, они слушались и почитали его. Когда же пришёл тому срок, животные эти возродились на небесах". И, разъясняя суть сказанного. Учитель поведал о том, что случилось в прошлом.
"Во времена стародавние у подножия Гималайских гор рос огромный баньян, и жили под его сенью куропатка, обезьяна и слон. Относились они друг к другу без всякой почтительности и уважения. Поняв в конце концов, что дальше так жить нельзя, они решили: "Надо выяснить, кто из нас старший, – того и будем почитать и слушать". И они придумали такой способ определения старшего. Однажды, когда они все трое сидели под баньяном, куропатка и обезьяна спросили слона: "Скажи-ка, братец, каким ты помнишь это баньяновое дерево с того времени, когда впервые осознал себя?" Слон ответил: "Друзья мои, в те времена, когда ещё крошечным слонёнком я, бывало, прогуливался возле этого баньяна, он был высотой с траву; когда я останавливался над ним, его верхушка как раз доходила мне до пупка. Так вот: я помню это дерево с тех пор, как оно было размером с траву". Затем куропатка и слон задали тот же вопрос обезьяне. "Друзья мои, – ответила обезьяна. – В те времена, когда я была совсем крошкой, я могла, сидя на земле, рвать и есть плоды, которые росли на самой верхушке баньянчика, для этого мне даже не нужно было вытягивать шеи. Так вот: я помню этот баньян еще совсем маленьким деревцем". И, наконец, слон и обезьяна обратились с тем же вопросом к куропатке. "Друзья мои! – ответила им куропатка. – Когда-то, давным-давно, росло поблизости огромное баньяновое дерево. Я питалась его плодами, и как-то раз, облегчаясь, вместе с помётом обронила на этом самом месте баньяновое зёрнышко. Из него-то и выросло потом это дерево. Так что я помню баньян с тех пор, когда его и на свете не было, стало быть, я старше вас всех".
Выслушав мудрую куропатку, обезьяна и слон сказали ей: "Дорогая, ты и впрямь старшая среди нас. Отныне мы будем оказывать тебе все подобающие почести, смиренно приветствовать тебя и обращаться к тебе уважительно; мы будем возвышать тебя и словом и делом, будем складывать руки перед грудью, ожидая твоего благословения, и признаем во всём твоё превосходство. Мы станем следовать твоим наставлениям, ты же отныне веди и учи нас". Куропатка наставила их и научила жить по нравственному завету, которому следовала и сама. И все трое в последующей жизни строго придерживались пяти заповедей, оказывали друг другу знаки внимания, почитали друг друга и в речах своих были вежливы. И оттого что поступали так, с окончанием земного срока все трое возродились на небесах".
"Путь, которому следовали эти трое, – продолжал своё наставление Учитель, – стал позже известен как "Титтйрия-брахмачария" или "Путь, избранный куропаткой для постижения высшей истины". И уж если даже животные могли, идя этим путём, жить во взаимном уважении и согласии, почему же вы, монахи, чей долг следовать ясным предписаниям дхаммы, живёте в неуважении друг к другу и в непослушании? Отныне, бхиккху, я заповедую вам: словом и делом выказывайте уважение старшим, почтительно приветствуйте их, смиренно складывая ладони перед грудью, и оказывайте им все подобающие почести. Предоставляйте старшим лучшее место, лучшее питьё и лучшую еду. Да не будет отныне старший лишён ночлега по вине младшего. Тот же, кто лишит старшего его пристанища, свершит дурное дело". И, завершая урок дхаммы, Учитель – он был теперь уже всепробуждённым – спел слушавшим его такой стих:
Тот, кто питает уваженье к старшим,
Кто, умудрённый в дхамме, бескорыстен,
Да будет в мире чувств превозвеличен,
Пребудет счастлив в мире высших истин.
Поведав монахам о необходимости благостного почитания старших, Учитель слил воедино стих и прозу и истолковал джатаку, так связав перерождения: "Слоном был тогда Моггалана, обезьяной – Сарипутта, мудрой же куропаткой – я сам".
Джатака о цапле
Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 38 Baka-Jataka.
Перевод с пали Б.А. Захарьина.
Со слов: "Хоть плут и искушён в искусстве плутовства..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал повествование о бхиккху, который промышлял тем, что шил одеяния монахам.
Был, говорят, в Джетаване один бхиккху, большой умелец по части монашеских одеяний: и разрезать, и скроить, и приметать, и сшить – на всё мастер. Этим своим умением шить одежды для монахов он и был славен повсюду. Вот как он поступал: брал ношеную-переношеную одежду и, потрудившись над ней, превращал в отличную, приятную на ощупь, монашескую накидку, красил сшитое, вымачивая в растворённом в воде порошке, и скоблил раковиной, чтобы придать накидке красивый блеск, затем откладывал готовое одеяние в сторону. Монахи, само собой, ничего не смыслили в портняжном искусстве и обычно приходили к этому бхиккху с только что купленными отрезами материи. "Сшей нам, братец, накидки, – просили они его, – не знаем, как за это дело взяться". "На то, чтобы сшить накидку, – отвечал им обыкновенно портной, – нужно много времени, любезные. Тут у меня есть готовые накидки, оставьте-ка мне свои отрезы, а сами возьмите в обмен сшитое, да и ступайте". Он раскладывал перед посетителями готовые одежды. Прельщённые их видом и цветом, монахи, не зная, из чего эти одежды сшиты, думали: "Вроде прочные", с готовностью отдавали портному свои отрезы и, забрав перелицованное старьё, уходили довольные. Когда же после недолгой носки накидки загрязнялись и монахи стирали их в горячей воде, истинная природа этих вещей делалась очевидной, повсюду замечались признаки ветхости, и обманутые владельцы накидок начинали сожалеть об обмене. Со временем все в Джетаване поняли, что бхиккху этот – мошенник, промышляющий старьём.
В соседней деревне жил другой портной, который тоже надувал людей – в точности так же, как и тот, в Джетаване. Знакомые монахи как-то сказали ему: "Говорят, любезный, в Джетаване есть один портной, шьющий накидки, – такой же обманщик, как и ты". Услышав это, плут решил про себя: "Ладно же. Я обведу этого горожанина вокруг пальца". Он сшил из ветоши красивую накидку, окрасил её в приятный оранжевый цвет и, завернувшись в неё, отправился в Джетавану. Лишь только бхиккху-портной завидел накидку, он сразу загорелся желанием заполучить её. "Любезный, ты сам сшил себе этот плащ?" – спросил он владельца. "Да, почтенный", – ответил хитрец. "Друг мой, – сказал тогда бхиккху, – отдай эту накидку мне, а себе ты добудешь другую". "Не могу, почтенный, – сказал тот, – у нас в деревне трудно с одеждой: если я отдам тебе свою накидку, чем же сам буду тогда покрываться?" "Любезный, – предложил бхиккху, – у меня есть нетронутый кусок материи, может, возьмёшь его взамен и сошьёшь себе новую накидку?" "Что же, почтенный, – ответил мошенник, – я только показал тебе свою ручную работу, но, если ты так просишь, нечего делать: возьми накидку себе". И, обменяв свою сшитую из старья накидку на новый кусок материи, мошенник поспешил восвояси.
По прошествии некоторого времени джетаванский бхиккху-портной выстирал свою загрязнившуюся накидку в горячей воде и, обнаружив, что накидка перешита из старья, раскаялся в том, что обманывал других. Вскоре весь монастырь узнал, как одурачили бхиккху, и все только и судачили о том, как деревенский мошенник обвёл вокруг пальца городского. Как-то раз, когда монахи сидели в зале собраний, обсуждая эту новость, вошёл Учитель. "О чём это вы, братия, тут беседуете?" – спросил он. Бхиккху рассказали ему обо всём. "Братия, не только ведь ныне портной из Джетаваны обманывает других, – сказал тогда Учитель, – он и прежде обманывал народ, и не только теперь деревенский портной одурачил его – так было уже и прежде". И он поведал монахам о том, что случилось в прошлой жизни.
"Во времена стародавние бодхисаттва воплотился на земле в облике божества, обитавшего в дереве, что росло на опушке рядом с заросшим лотосами прудом. В соседнем пруду, поменьше первого, в ту засушливую пору осталось совсем немного воды, а рыбы в нём водилось великое множество. Некая цапля, видя обилие рыбы, задумалась: "Найти бы способ одурачить этих рыб и съесть их одну за другой". Наконец, измыслив средство, цапля отправилась на берег пруда и, усевшись, сделала вид, будто погружена в глубокую задумчивость. Рыбы, видя её в таком состоянии, спросили: "О чём размышляешь, госпожа?" "О вас, о вас моя забота", – ответила цапля. "Какая же это забота, госпожа?" – полюбопытствовали рыбы. "А вот, думаю, – отвечала цапля, – что в пруду вашем воды осталось совсем мало, и корма здесь никудышные, а засуха жестокая. Вот я и печалюсь: "Как же теперь быть рыбам, что им делать?" "А и впрямь: что нам делать, госпожа?" – встревожились рыбы. "Если только вы захотите довериться мне, – сказала цапля, – я смогу вам помочь: буду брать вас по одной в клюв и переносить в большой пруд, поросший лотосами пяти видов, и там выпускать". "Госпожа, – усомнились рыбы, – но ведь с тех пор, как стоит мир, не было такого, чтобы цапля заботилась о судьбе рыб. Ты, видно, просто хочешь съесть нас всех поодиночке". "Да что вы, – возмутилась цапля, – разве я могу есть тех, кто мне доверился? Впрочем, если не верите моим рассказам о пруде, пусть какая-нибудь из вас слетает со мной туда и убедится собственными глазами". Говоря: "Она сильна и в воде и на суше", – рыбы решились довериться цапле. Они поручили её заботам большую одноглазую рыбину. Цапля схватила одноглазую клювом, перенесла её на другой пруд, выпустила в воду и позволила осмотреть ей весь пруд. Затем она перенесла эту рыбу в старое обиталище и выпустила в воду. Одноглазая принялась расхваливать перед товарками достоинства нового пруда, те, внимая ей, загорелись желанием переселиться и стали упрашивать цаплю: "Прекрасно, госпожа. Перенеси нас туда".