Будто приехал не в лес — в кабачок,
Будто он выпил стаканчик винца:
Крупные капли струятся с лица…
Мне под рубашкою стало невмочь,
Вздумал я горю лихому помочь,
В шубу забрался с великим трудом —
Шуба покрылась и снегом и льдом;
Стала она, как железо, тверда…
Тут приключилась другая беда:
Этот злодей, подскочивши ко мне,
Ловко обухом хватил по спине.
10
Спереди, сзади, больней палача,
Долго по шубе возил он сплеча,
Словно овес на гумне молотил, —
Сотенки две фонарей засветил.
Сколько при этом я слышал угроз:
"Вот тебе, вот тебе, дьявол-мороз!
Как же тебя, лиходея, не бить?
Вздумал шубенку мою зазнобить,
Вздумал шутить надо мной, сатана?
Вот тебе, вот тебе, вот тебе, на!" —
Мягкою стала овчина опять,
И со стыдом я отправился вспять".
11
С треском Мороз Синий-Нос хохотал,
Крепко себя за бока он хватал.
"Господа бога в поруки беру,
Моченьки нету, со смеху умру!
Глупый, забыл ты, что русский мужик
С детских пеленок к морозам привык.
Смолоду тело свое закалил,
Много на барщине поту пролил,
Надо почтенье отдать мужику:
Все перенес он на долгом веку,
Силы великие в нем не умрут.
Греет его — благодетельный труд!"
<1876>
БОРЬБА
Бранное поле я вижу.
В поле пустынном, нагом
Братьев ищу, пораженных
Насмерть жестоким врагом.
Гневом душа загорелась,
Кровь закипела во мне.
Меч обнаживши, скачу я,
Вслед за врагом, на коне.
Что-то вдали раздается —
Гром иль бряцанье мечей…
Все мне равно, лишь догнать бы
Диких моих палачей!
Сивко мой гриву вскосматил,
Весь он в кровавом поту…
Как бы желал я за братьев
Жизнь потерять на лету!
Милые братья, их было
Шесть, молодец к молодцу;
Каждый погиб за свободу
Честно, прилично бойцу.
Пусть и седьмой погибает,
Жизнь отдавая свою!
Дай же, судьба, мне отраду
Пасть за свободу в бою!
1877
В БОЛЬНИЦЕ
Догорала румяная зорька,
С нею вместе и жизнь догорала.
Ты одна, улыбался горько,
На больничном одре умирала.
Скоро ляжешь ты в саване белом,
Усмехаясь улыбкою кроткой.
Фельдшера написали уж мелом
По-латыни: "Страдает чахоткой".
Было тихо в больнице. Стучали
Лишь часы с деревянной кукушкой,
Да уныло березы качали
Под окошком зеленой верхушкой…
Ох, березы, большие березы!
Ох, кукушка, бездушная птица!
Непонятны вам жгучие слёзы,
И нельзя к вам с мольбой обратиться,
А ведь было же время когда-то,
Ты с природою счастьем делилась,
И в саду деревенском так свято,
Так невинно о ком-то молилась.
Долетели молитвы до неба:
Кто-то сделался счастлив… Но, боже!
Богомолку он бросил без хлеба
На больничном страдальческом ложе.
Упади же скорей на подушку
И скрести исхудалые руки,
Допросивши вещунью-кукушку;
Скоро ль кончатся тяжкие муки?
…И кукует два раза кукушка.
Две минуты — и кончено дело!
Входит тихо сиделка-старушка
Обмывать неостывшее тело.
1877
НЯНИНЫ СКАЗКИ
Вспомнил я нянины старые сказки,
Мальчик пугливый, пугливее лани.
Ждал я хорошей, спокойной развязки
Чудных рассказов заботливой няни,
Я был доволен, когда от чудовищ
Храбрый Иван-королевич спасался;
С ним я, искатель несметных сокровищ,
В царство Кащея под землю спускался.
Если встречался нам Змей шестиглавый,
Меч-кладенец вынимал я, и в битву
Смело бросался, и бился со славой,
После победы читая молитву.
Бабы-яги волшебство и коварство
Мы побеждали с улыбкою гневной,
Мчались стрелой в тридесятое царство,
Вслед за невестой, за Марьей-царевной.
Годы прошли… Голова поседела…
Жду я от жизни печальной развязки.
Няня, которая так мне радела,
Спит на кладбище, не кончивши сказки.
Грустно могилу ее обнимаю,
Землю сырую целую, рыдая.
Сказки твои я теперь понимаю,
Добрая няня, старуха седая!
Я — не Иван-королевич, но много
В жизни встречалось мне страшных чудовищ;
Жил и живу безотрадно, убого,
Нет для меня в этом мире сокровищ.
Тянутся грустно и дни и недели;
Жизнь представляется вечным мытарством.
Жадные люди давно овладели
Славной добычей — Кащеевым царством.
Змей, как и прежде, летает по миру
В образе хитрого грешника Креза.
Молятся люди ему, как кумиру,
Золота просят, чуждаясь железа.
Баба-яга (безысходное горе)
В ступе развозит и холод и голод;
В ступе ее я, предчувствую, вскоре
Буду раздавлен, разбит и размолот.
Солнце, как факел, дымит, не блистая;
В сумрак вечерний народы одеты…
Марья-царевна, свобода святая,
Зорюшка наша! Да где же ты? Где ты?
13 сентября 1878
СПОКОЙСТВИЕ
Смотри на родник: как вода в нем свежа!
Сначала журчит он, чуть видимый оком,
Ударится в гору и, пенясь, дрожа,
С горы упадает бурливым потоком.
Кружится, волнуясь, и мчится вперед,
И, старые камни поднявши, грохочет;
В нем жизнь ни на миг не заснет, не замрет,
О мертвом покое он думать не хочет.
Теперь посмотри: от стоячей воды
Дыханием веет убийцы-злодея;
Зеленая плесень покрыла пруды;
Там гады клубятся, трясиной владея.
О мысль человека, беги и спеши
Вперед и вперед, как поток без преграды!
Покой — это гибель и смерть для души;
Покою, забвенью — лишь мертвые рады.
Но если, о мысль, утомившись в труде,
Вперед не пойдешь ты дорогой прямою,
Ты будешь подобна болотной воде,
И гады покроют вселенную тьмою.
2 июня 1879
ЕЛКА
Много елок уродилося в лесу.
Я одну из них тихонько унесу.
Елку бедную навеки погубя,
Не детей хочу утешить, а себя;
Для себя ее украшу как могу…
Только вы, друзья, о елке — ни гу-гу.
Ни картинок, ни игрушек, ни огней —
Ничего вы не увидите на ней.
Я по-своему украшу деревцо:
У меня вдруг затуманится лицо;
Слезы брызнут — слезы жгучие — из глаз
И на веточках заблещут, как алмаз.
Пусть на хвое, как таинственный наряд,
Эти слезы — эти блесточки горят.
Пусть погаснут лишь пред солнечным лучом, —
Вот тогда я не заплачу ни о чем…
Нет, заплачу. Но тогда уж ель мою
Я свободными слезами оболью.
25 декабря 1879
НАША ДОЛЯ — НАША ПЕСНЯ
(Памяти И. З. Сурикова)
Я тоски не снесу
И, прогнавши беду,
На свободе в лесу
Долю-счастье найду.
Отзовись и примчись,
Доля-счастье, скорей!
К сироте постучись
У тесовых дверей.
С хлебом-солью приму
Долю-счастье мое,
Никому, никому
Не отдам я ее!
Но в лесной глубине
Было страшно, темно.
Откликалося мне
Только эхо одно…
Так и песня моя
Замирает в глуши
Без ответа… Но я —
Я пою от души.
Пойте, братья, и вы!
Если будем мы петь,