Встанет печь, занявшая пол хаты,
Щами провонявшие горшки.
…………………………………….
Вот свершили свадьбу, кончив дело
Над твоей обычною судьбой.
Вся родня спьяна осоловела,
И молодожёнам – на покой…
А наутро в полусумрак синий,
В голубках с коврами на отлёт —
На поддужьях кони проносили
С кровяными пятнами бельё —
Чтоб никто не усумнился в чести,
Чтоб всем была она видна —
У законно-пропитой невесты…
Так чего ж стоишь ты у окна,
Молода и весела немного?..
За окном, беззвучен и устал,
Не тебя ль в последнюю дорогу
Бубенец валдайский отпевал.
«В правлении сказали: Рябоштан…»
В правлении сказали: Рябоштан,
Хоть нет воров и сторожить не надо,
Но раз уж не берут тебя в бригаду, —
Сиди себе и карауль баштан.
И вот, вооружась на страх жене
Каким-то допотопным аркебузом,
Прикрыв ботвою лысины арбузам,
Дед Рябоштан дежурит в курене.
А вход в курень
Закрыл листвой каштан —
Глядит сквозь ветки небо вырезное,
И скучно старику: в белёсом зное
Весь потускнев, оцепенел баштан.
Зарёю хоть горланили грачи
И воробьи дрались над самой крышей,
А в полдень только коршун кружит рыжий,
Да от него какой же толк? – Молчит!
Окно
За форточкой
Синяя муха —
И то заскучала одна.
А небо натянуто туго
На синий подрамник окна;
И кажутся песней фальшивой,
Не бывшей нигде никогда,
Усы – по бокам – за расшивой,
Звезда в камышах
и вода.
И как мне к тебе достучаться,
В твоём недоверье лесном? —
Храпят у дверей домочадцы,
Налитые квасом и сном.
Ну, грохни посудою о́б пол,
Заплачь,
закричи поскорей,
Чтоб ужас весёлый захлопал
Крылами семейных дверей,
Чтоб, высадив утлую раму,
Кирпич загремел за окном
И ветер
легко и упрямо
Вошёл в конопаченный дом.
И жизнь плоскостных измерений
Обрушилась, холст распоров,
Охапками
белой сирени
В заросший черёмухой ров.
Колокол
Эту церковь строили недавно
(Двадцать лет совсем пустячный срок…)
Вот она блестит пустыми главами,
Жёлтыми, как выжженный песок.
В год, когда навеки исчезали
В битвах имена фронтовиков, —
Колокол в Тагиле отливали
В девятьсот четырнадцать пудов.
И его везли неделю цугом
До села, чтоб, еле отдохнув, —
Он на тросах, вытянутых туго,
Звонко занял место наверху.
Он висел, оплечьями сверкая,
И по медным вычурным бортам
В нём бродил и бился, не смолкая,
Человек. А это было так:
Месяц для него опоку ладил
Тщательно, как делать всё привык,
Старший брат мой, пьяница и бабник,
Лучший по округе формовщик.
И в земле, очищенной от гальки,
Выверенной с каждой стороны,
Деревянный шлем заформовали
В яме двухсажённой глубины.
Печь плескала раскалённой медью,
Выпуск начинать бы хорошо…
Мастер ждал хозяина и медлил.
И ещё хозяин не пришёл —
Брат мой крикнул: «Выпускай-ка, Костя!
Что хозяин! Ждать их – сволочуг…»
Мастер, задохнувшийся от злости,
Обругался шёпотом и вдруг,
Багровея бородатой мордой,
Как медведь присадист (ну, держись!..)
Снизу вверх ударил в подбородок
Кулаком… И брат свалился вниз
Прямо в форму. Бросились, немея,
К лестнице в двенадцатый пролёт:
Может быть, они ещё успеют,
Может быть, кривая пронесёт…
Но уже, рассвирепев с разлёта,
Искры рассевая высоко,
Шёл металл сквозь огненную лётку
Белый как парное молоко.
И когда с шипением и гудом
Подошла белёсая гроза,
Брат ещё смотрел; через секунду
Лопнули и вытекли глаза.
Он упал, до губ весёлых чёрный,
Скрюченными пальцами руки
Впившись в стенку раскалённой формы…
Рассказали мне формовщики,
Как, роняя тело неживое,
Унося в огонь предсмертный гнев,
Вспыхнул брат сухою берестою…
…Шёл металл в гнездо дрожа и воя,
И стояли люди, онемев.
Колокол висит, и рвётся с борта —
Вылита, до мелочи четка, —
Жутко силясь задушить кого-то
Скрюченными пальцами – рука.
Двадцать лет с тех пор. Сегодня осень,
Тихий день за озером грустит.
Над оградой тополь безволосый
Осыпает жёлтые листы…
Колокол вверху – немой и страшный,
И берёт мальчишеская жуть;
Но уже иной, а не вчерашний
Я к нему с друзьями прихожу.
Брат, ты слышишь? Не померкла память,
Это я перед тобой стою,
Это я – огромную над нами
Поднимаю ненависть твою,
Против тех, кто в нашем доме лишний,
Кто, как волки, ходят стороной;
Против тех, кому ещё грозишь ты
Судорожной медною рукой.
Девушке из провинции
Буфера грохотали и дыбился пар,
Тормоза напрягались упруго,
И в жадную топку бросал кочегар
Богатый и и́скристый уголь.
И шла перепалка путей и дорог,
Мостов, полустанков и станций,
И ви́шневый хаос, и первый зарок,
И… песня о воинах Франции;
Клокочут в котле атмосферы,
Манометр иглу шевелит…
…«Во Францию два гренадера
Из русского плена брели…»
И ты заскучала не даром,
Вспомнив чужие слова,
Провинциальным гитарам
Даются большие права…
Здесь ландыши лаской помяты,
А зори – цветов голубей,
Здесь много вишнёвых закатов,
И тихих сиреневых дней…
Гитарная тихая замять,
Забытая лирика кос,
А полночь гремит буферами,
Законченным кругом колёс…
Провинция мёдом пропахла,
Романтикой первой любви,
И тут ораторией Баха
Родной горизонт перевит…
Приходит широкая память,
Реки невысокий откос…
…Ты с нами, ты с нами, ты с нами —
Гремят перестуки колёс.
И вот через оторопь ветра,
Сквозь тьму и оставленный день
На ветер летят километры
И старая ночь деревень.
Вам – моё простое, грустное «прощай»
Пахучая напористость приладожского ветра
Слова мои относит к растаявшей зиме.
Я завтра уезжаю за тыщи километров,
Короче говоря – за тридевять земель.
Дорога измеряется в выверенных сутках —
Рельсами, протянутыми в голубую даль,
Снегом – налипающим на оленьих куртках,
И памятью о радости, которую не жаль.
Я завтра уезжаю надолго и далёко,
Завтра полустанкам надо вырастать,
Заслоняя город Пушкина и Блока,
Нарвской и Московской и других застав.
Город – перехлёстнутый шквалами и бурей,
Где шпиль Адмиралтейства – золот на заре,
Где простые камни свою строгость хмурят
Так же, как и раньше, при Большом Петре.
Впрочем, про граниты говорить уж поздно,
Как встречать под вечер – молодость зари,
И я перерываю… И другим захлёстнут —
Про это-то другое буду говорить.
Впрочем, и про это говорить не стоит,
Хотя и начинается дело от того…
Но в конце концов-то самое простое:
Парень уезжает, и больше ничего…
Он пути проверил на широкой карте,
И отходу поезда предназначен час, —
Не законом дела, не приказом партий,
А суровой злобой, вставшей наотказ.
Завтра и надолго. Скатертью дорога,
Чемоданы жёлтые закрывай – бери…
Первый звонок… Но теперь немного
Не могу, любимая, не договорить…
Я из-за тебя в бешеную стужу
Ухожу, не в силах плакать и прощать,
Это соль и смысл весь… Привет тебе и мужу,
Чёткое, простое, последнее «прощай».
Капитан
Последние дни ледовитого марта,
К латуни компа́са примёрзла рука,
И брошена к чёрту ненужная карта
Ещё не открытого материка…
Собаки и люди идут под угрозой,
Под взглядом рево́львера, взмахом хлыста;
Обычно и просто подходят морозы,
И смерть на морозе легка и проста…
В глазах перепутаны меридианы
И перерублены сетки широт —
Но – холодный рево́львер в руках капитана,
Но – в глазах капитана арктический лёд…
На сказочный полюс! На Северный полюс!
Над сворой собак поднимается кнут,
Сжимай, капитан, своё сердце и волю,
Смотри, капитан, как по снежному полю
Усталые люди, качаясь, идут…
Идут за тобою в последнем разбеге
Навстречу победе, от боли хрипя, —
Они черепичные кровли Норвегии
Из памяти выбросили для тебя…
Вперёд, капитан! Наноси очертанья,
Ещё не открытой земли, берегов,