Пока у людей из обмёрзшей гортани
Чёрными сгустками падает кровь…
Натяни, капитан, командирские нервы,
Рево́львер в руке, ледяные глаза —
Последняя банка промёрзших консервов,
Но всё же ни шага, ни шага назад…
Иди и победе, и гибели радуйся,
Иди, приноси через снежную верть,
Через айсберги, на девяностые градусы
Новую карту и новую смерть…
Последняя песенка, кажется, спета,
Последняя нота утраченных сил, —
Чтобы в Европе кричали газеты
О ботинках, которые ты носил…
…Что ты любил – шоколад и кофе,
Какие коктейли заказывал ты,
И твой горбоносый, упрямый профиль
Втиснут журналы в большие листы…
И, может быть, вычернят трауром флаги,
И сделают фильму «Последний поход»,
Потому что и гордость твоя и отвага
Ещё означают – хороший доход.
Вперёд, капитан, за проливы Беринга,
Вперёд, капитан, ко всему готов,
Чтоб тяжелели фунты стерлингов
В карманах известнейших биржевиков,
Чтоб плакали вечером старые дамы,
Чтоб именем твоим назывался шантан —
Иди персонажем затрёпанной драмы
С латунным компа́сом в руке, капитан!
Иди… И скончайся в последнем размахе,
Без слова испуга, в снегу до колен,
Чтобы нажился любой парикмахер
На модной причёске «Аля Амундсен»…
Большая жизнь
А мне куда такой весной
По городу брести,
Покинув печки сонный зной,
Кровать, зачёт и стих,
Который одинок и гол,
Несмел и неуклюж.
Он робко и смешно прошёл
По окнам вешних луж;
Он спеть хотел на свой манер
И на манер скворцов…
Но… робкий стих – он сбил размер
И потерял лицо.
Весна! Весна! А он был тих —
Что зимняя пора.
И я ушёл, оставив стих
Грустить и умирать.
Слегка о весне
Это бывает в мае,
В свободное утро, когда
У самых дворцов замирает
Литой синевою вода.
И пахнет у самого края
То нефтью, то свежей травой;
И кажется – строгие здания
Нырнули в Неву с головой.
И мало упругому телу
Стоячей прохлады речной.
До вечера ходишь без дела
По гладкой, как стол, мостовой,
Всему удивляясь безгласно,
Вертя головою вокруг.
Наполненный клюквенным квасом
Живот твой похож на бурдюк.
И некуда деться от солнца,
И липнет к асфальту каблук.
На каждом лотке продаётся
Тепличный мочалистый лук.
А хочется розовых яблок,
Сырой земляники лесной…
Чтоб день этот сонный и дряблый
Во всём прорывался весной,
Чтоб крепость до солнца взлетала
Тугою зелёной струной.
Мне этого воздуху мало,
А ветер идёт стороной.
Перевал
I
Я всё променяю на полночь,
На вызов
Солёного ветра,
На страх высоты
Тропинок,
Где тучи с обмерших карнизов
Сползают с сознаньем своей правоты.
И некому там доверяться и клясться,
И некого будет просить, чтоб помог.
И снег, наконец перестав притворяться
Весёлым, —
Убийцею ляжет у ног.
Не зря я не верил ему на походах,
Когда он казался снегуркой, снежком —
Счастливым и мирным,
Как в детские годы,
Когда хорошо не тужить ни о ком.
Я душу его разгадаю впервые,
Когда, стервенея, свиваясь в кольцо,
С тоскливым присвистом ударят кривые,
Упругие полосы снега в лицо.
Так вот оно где – равнодушье природы,
Глухая, насмешливая западня!
Здесь дружбе не верят.
Здесь предан и продан.
И друг твой, и ты – до последнего дня,
До мысли последней,
До шага,
До вздоха…
Припомнятся: детство, салазки, снежки.
И некому будет сочувственно охать,
Поить валерьянкой, давать порошки!
Закрой же морозом сожжённые веки
И радуйся:
По-настоящему раз
Проверится смертью цена человека
Он – голый, без комнатной фальши и фраз.
Я всё передумал, покамест неистов
Буран над обвалами тучи трепал;
Покамест сидело нас трое туристов
По пояс в снегу под прикрытием скал,
И где-то над тучами – хохотом, свистом —
Недостижимый гремел перевал.
II
Один обругался
Узким,
Обмёрзшим, хрипящим ртом…
«У меня, понимаешь, в Курске
Служба, невеста, дом.
Чёрт меня дёрнул
Сразу
Верить красивой лжи.
Вот – издыхаю. Азия…
Разве тут можно жить?
Дома теперь, наверно,
Сели играть в лото.
Тётя пуховый, серый
Вяжет к зиме платок.
Возле иконостаса
Фуксии расцвели.
Я ей сувенир обещался
Привезть из этой земли.
Думал: горы, природа!
А мне – тридцать первый год.
Отец и я – счетоводы,
И дед мой был счетовод.
Жили – дай Бог любому —
Что ещё? Домик. Сад.
Невеста…
Отсюда к дому
Пешком бы ушёл назад.
Тридцать спокойных вёсен
Прожил.
Столько б ещё…»
Я видел, как стыли слёзы
И падали льдом со щек.
Он плакал, как сыч,
Сердито,
Сводя перепонки век…
III
Меж скал, как в сквозном корыте,
Шипел бесноватый снег
…«Это ещё не ужас…»
Словно с самим собой,
В сторону отвернувшись,
Заговорил второй.
«Я знаю – тоскует каждый,
Когда обоймёт беда.
Жизнь не проходит дважды,
Она хороша всегда.
За всё – так как надо платят
Коротким обрывом лет.
Но хуже – в сырой палате
Тифозных горячий бред.
Но горше молчать, как камень,
И по неделе не есть…»
Целый мир – ещё слепой,
Но чуткий
С ветром залетит в окно.
Тогда
В комнате запахнут незабудки,
Загремят телеги на мосту
Мимо семафора, мимо будки.
Дальним свистом камышовой дудки
Отзовётся за рекой пастух.
Где-то грянет гром
Устало, хмуро…
Ночью дождь прошёл.
Перед крыльцом
В лужице – утёнок
Над Донцом
Тонкий красный пояс.
Это – утро.
Кредо
Как в перебежке шли к реке
Зелёные стога,
В береговом березняке
Кричала иволга.
Густой закат стекал с ракит
И застывал, дрожа,
На острых копьях осоки́,
На щётках камыша.
Пшеничный август тмином пах,
А там, где яр размыт,
Кряхтели грузно у коряг
Пудовые сомы,
Раскинув в иле – что кули —
Кривые брёвна тел.
А вечер шёл. И тени шли.
И омут лиловел.
Простая жизнь, большая жизнь,
Зелёный мир земной,
Не принимая зла и лжи,
Ты весь передо мной.
Язык берёз, стрижей полёт,
Реки тяжёлый вал —
Всё откровение твоё
Я в первый раз поня́л.
Я шёл к тебе. Сквозь мир теней
Я ждал твои лучи;
Я по обоям на стене
Твои цвета учил.
Я грезил: не стена, а лес,
Не стол, а луг в цветах;
Что ситцевый мой занавес
Ромашкою пропах,
Что в комнате царит весна, —
Не кислый запах щей,
Но стол был – стол, стена – стена,
И мёртвый мир вещей —
Калоши, зонтик на весу,
И комната мала…
И стало душно на грозу
Смотреть из-под стекла.
И я принёс любовь и пыл
Сюда, где плодороден ил,
Где бьют, гремя, ключи,
Чтоб ливень руки мне омыл,
Чтоб ветер научил —
Дышать и солнцем дорожить,
Звенеть лесным ручьём.
Мне двадцать лет, и право жить,
И право петь – моё.
«Каменной громаде…»
Каменной громаде —
Злой и гулкой —
Что ей до людей и до меня?
Ей стоять над мёрзлым переулком,
Неподвижность ночи переняв.
И смотреть глазницами пустыми
На косые лужи, на залив.
Там, махая крыльями крутыми,
По́д вечер проплыли журавли —
Самые последние из летних,
Самые печальные из всех.
И прожектора рубили след их
Светлой полосою к полосе.
Каменной громаде снилось разве,
Что в такую осень мы придём,
Дверь откроем… и запахнет сразу
Тёплым человеческим жильём.
Комнаты забродят тихим громом,
Каждое окно взойдя в цвету,
И тогда не только стены дома —
Даже лужи – смысл приобретут…
Это будет завтра.
А сегодня
Будет мне казаться до утра,
Что звенит полынный ветер с полдня,
Горьким дымом пахнет от костра.
Экспресс
Так с утра таилася и молкла
Степь, и пахла кислым молоком.
А под вечер вьюга распорола
Рыхлые перины облаков.
И хлестнула смаху, свирепея,
Вдоль по взлобкам,