Вдоль да по буграм —
Белым вихрем страусовых перьев…
(И буран по струнам заиграл.)
Каруселью закружились дали —
Ветер с Волги шёл наперерез.
И по будкам стрелочники ждали
Поздний мариупольский экспресс.
Ветер шурхал, ветер сыпал манною
По кривым посадкам и кустам.
И мотало ветром, словно пьяного,
Сторожа десятого поста.
Он устал. Согнулся. Спину ломит.
Он, ругая ветер и мороз,
В третий раз обходит свой кило́метр,
Чтоб по гулким рельсам паровоз
Сонный груз людей и прочей клади
Здесь бы беспрепятственно пронёс.
Вот уж слышны за далёкой падью
Стуки утомившихся колес.
Сторож был уверен за кило́метр
И флажки держал наперевес.
Разве знал он, что сейчас вот лопнет,
Холода не выдержавший рельс?
Очень трудно,
Ох, как трудно —
Паровоз идёт на – изволок.
Ветер прудит снежные груды
И хлещет паровозу поперёк.
Поезд нажимает —
Ходу, ходу.
Шатуны ласифик качает враз.
Скоро приедем, скоро
Отдых,
Скорость —
Пятьдесят километров в час.
Машинист пригнулся, вытянул плечи,
Поглядел в окошка тёмный верх,
Сбоку рельсов, поезду навстречу
С красным флагом метнулся человек.
Тормоз сразу отдан до отказа.
Скорость-то полсотни километров час.
Разве удержишь?.. Раз за разом
Грохнули вагоны, треском просочась,
И пошли с откоса, лязгая и ахая,
Разбрасывая сотни звёзд.
Словно конь, осаженный с размаха,
На дыбы поднялся паровоз —
И упал, давясь горячим паром…
В камере для буйных, распластав,
В третий раз вязали санитары
Сторожа десятого поста.
Короткая мысль
Снова полночь пришла в мою комнату.
Ну и кто ж мне поможет теперь?
Шторы спущены, фортка захлопнута,
Глухо-наглухо заперта дверь.
Для кого она бьётся и кружится?
Для кого открывает пути?
Мне и в злую метель, и в распутицу
От себя никуда не уйти…
Не закрыть ни дверями, ни ставнями,
Навсегда не поставить креста
Над моими делами недавними,
Как не скажешь дождю – перестать…
Что ж, ужели последнею мерою
Так и будет идти до конца —
Всем служившая правдой и верою
Безучастная тяжесть стиха?
Статуэтка
Если б мой язык сейчас не высох,
То, наверно, я сказал бы ей,
Что она нежней цветов нарцисса,
Па́росского мрамора нежней…
Что меня неодолимей рока
Тянет в мглу египетских ночей
То, что скрыто строгой драпировкой,
Сколотой рубином на плече;
И что я приду песком, мореной,
Океанской горькою тропой
Под крутые стены Карфагена,
В прах дорожный лягу пред тобой…
Для тебя осилив дни и скалы
Буду тих и нем в последний раз,
Чтобы ты меня не приласкала
Тёмными миндалинами глаз.
Чтобы, наконец, и я осилил,
Как сладка она и как горька —
Эта смерть, которая красивей,
Чем любовь доступная рукам.
Я б сказал всё то, чем сердце радо, —
Но, видать, мне не дано огня;
Ты лишь камень… А ему – не надо
Ни стихов, ни песен, ни меня.
О лишнем
Мне тоже моря не забыть.
Как голубиных крыльев слепок —
Маячил парус на зыби
И чайка уходила в небо
Вечернее…
На маяке
Пустынным звоном били склянки,
И ветерок скрипел в жестянки
Консервных банок на песке.
А перед тем была болезнь,
В которой сделался привычен
Мир детских игр.
И город весь
Казался пуст и прозаичен
От ежедневных распродаж
Жратвы – арбузов, вин…
А где-то
У капитана Мариэтта
Пираты шли на абордаж;
Крепчал в глухих бочонках ром,
И ночи жарких побережий
Играли тусклым серебром
Песков. С лагун дул ветер свежий
В простор нехоженых равнин…
А здесь – не так. Здесь счетоводы
Тянули огненную воду
Из фляжек с маркою «Азвин».
Пел патефон фальцетом нежным:
«Ах, эти чёрные глаза…».
Одно и то же – три часа.
Потом пикник ушёл, в прибрежном
Песке
Объедки разбросав.
Согласен: каждому – своё.
Одни живут не в снах, так в трансе,
Другие синим спиртом красят
Своё тупое бытиё.
Но в сердце каждого лежит
Тоска по отзвукам неслышным
Иных страстей, быть может – лжи;
О всем, что кажется нам лишним,
С которым как-то легче жить.
Моя мечта:
Морская тишь,
Бездомный ветер по пути.
Бриг, ночь,
И свет медуз под килем —
Пропало всё…
Остались лишь
Пустые банки из-под килек.
Дутаз
Бродил я по тем дорогам,
Где солнце и зной, оспорив
Хребтов голубых отроги,
Пришли к голубому морю.
Я слышал дыханье ветра
В медвежьих суровых лазах;
Я слушал в скупом рассвете
Дичавшую грусть Дутаза,
Которого – дед мохнатый
Баюкал в руках устало.
Какая была утрата,
Чтоб песня его дрожала
Слезой, чтоб печаль звучала
В нехитрой душе Дутаза?
Откуда идёт начало
И песен его и сказок?
Быть может – века, как горы,
Быть может, худые годы
Ложились не жизнью – горем
На плечи его народа.
Я шёл. Скрипел обоз в степи.
А позади всё так же слепо
Маячил парус на зыби́
И чайка уходила в небо.
И вот до сих пор осталась
В его деревянном гуде —
Бездомная песен жалость
К таким же бездомным людям,
К свистящему бездорожью,
К разбросанным мелколесьям.
Но песни казались ложью,
И я не поверил песням.
Я видел наливший грузно
Опаловый виноградник.
Зелёную кукурузу,
В которой скрывался всадник.
Я видел в аварских саклях
Бруски золотистой брынзы,
Сухое баранье сало
Подвешенное под карнизы.
И весь Дагестан вчерашний
Сегодня казался тесен
Для радости, зазвучавшей
Единственной песней песен.
«Почему я думаю про это…»
Почему я думаю про это —
До сих пор, как надо, не пойму…
Помню вечер, на исходе лето,
Облаков седую бахрому,
В си́вом жни́вье и полыни поле,
Низенькие столбики оград…
Красной птицей, трепеща от боли,
Умирал за хатами закат.
Шёл дымок от Головина сада,
Тёплой гарью в воздухе несло…
На косьбу идущие ребята
Выводили песню за село…
Было это – дальние просторы,
Сад, заполонённый тишиной,
Над умолкшей колокольней ворон —
Одинокий, скорбный и немой,
Иерусалимские берёзы —
Всё обычно… Если не считать
Двух домов, стоящих у колхоза —
Словно новобрачная чета…
Я ходил речёнкою Чернавкой —
Вся она в купавах и куге —
С жёрдочкой, проложенною навкось,
С тишью, красноватой, как багет.
Как всегда, теряли ивы листья —
Детищ отцветающей земли.
Как всегда, в перегонки рвалися
В омутах широких – голавли.
И тогда внезапно, словно солнца
В заспанный и серенький ручей
Сыпанули пригоршни червонцев
Лампы в двести пятьдесят свечей.
И любого золота дороже —
Весь большак и крыши озарив —
Ярко белой фосфорной дорожкой
У домов взметнулись фонари…
В первый раз, в глуши, где столько не был,
В этих скукой памятных краях
Радостью, широкою, как небо,
Словно песней захлебнулся я.
Гроза
Так, сначала неуверенно,
Проползая тишиной,
Шёл по улицам и скверикам
Дождик тихий и прямой.
Он как кнопками прохватывал —
Пришивал к сухой земле
На дороге пыль лохматую,
Принесённую с полей.
Редкий… Крыл колючей гривою
Крышу домика с трубой —
Как серебряными гривнами,
Как сазаньей чешуёй…
А за городом, косматые
Расчесав свои бока,
Тёмно-синими громадами
Собирались облака,
А за ними ветры спорили,
И среди лесных трущоб —
Навсегда сжигали молнии
День, не умерший ещё.
Но уже пройдя подряд луга —
Верной помощью в беде, —
Лёгкой аркой встала радуга
В том конце далёком, где
Рожь и рощицу кургузую,
Зелень втаптывая в грязь, —
Крупной серой кукурузою
Била туча, осердясь.
«Я курил плохие папиросы…»
Я курил плохие папиросы;
Я смотрел, как в кручах высоко —