Собрание сочинений в одном томе — страница 9 из 34

НА КРЫЛЬЯХ ВЕТРА

От бронзы к железу

Шли века за веками. Забылись имена кораблестроителей Бирка и Урта и вождя круминов Фаттара. Забылось и то, что они сделали для развития своих племен. Человечество медленным и трудным, но верным путем продвигалось по пути к культуре.

Менялась историческая карта Юго-Восточной Европы. Пора открыть вам, юные читатели, что действие наших первых рассказов происходило именно там. У-Нак, хромой Ра-Ту, рыбак Бирк и другие герои жили на берегах Дуная, который сначала носил имена О-Тала и Ориста, а в ту эпоху, о которой пойдет речь в новом рассказе, стал называться Ист-ром. Лагат – это современный Прут, Истан – Тисса, а Большая Соленая Вода – конечно, Черное море, Понт Эвксинский древних греков.

Богатые области Северного и Западного Причерноморья привлекали к себе все новые и новые народы, то выходившие из огромных равнин Азии, то спускавшиеся с неприветливого севера Европы, то являвшиеся с запада.

В первой половине первого тысячелетия до нашей эры, приблизительно через тысячу лет после событий, описанных в предыдущем рассказе, область Истра заселяли многочисленные племена, известные под общим названием фракийцев.

Много путешествовавший и много видавший на своем веку древнегреческий историк Геродот сказал о них, что они были бы сильнее всех народов, если бы их отдельные племена не враждовали между собой. А. племен этих насчитывалось до пятидесяти: одрисы, даки, геты, бастар-«ы и многие другие.

К востоку соседями фракийцев были скифы, жители Северного Причерноморья. Скифы тоже разделялись на многие племена, не очень дружно жившие между собой. Часть скифов вела кочевой образ жизни, занимаясь скотоводством, другие возделывали землю.

К югу от фракийцев, в самой южной части полуострова, ныне называемого Балканским, жили многочисленные племена греков, именовавших себя эллинами. Эллины пришли на юг Балканского полуострова очень давно, и уже за две тысячи лет до нашей эры создали там высокую культуру. Из всех европейских народов у эллинов у первых возникли науки и искусства: геометрия, астрономия, литература, живопись, скульптура, музыка… Недаром ученые называют большой период в истории Европы эллинистическим.

К тому времени, о котором здесь пойдет речь, скифы, фракийцы, эллины и другие народы Южной Европы давно уже вступили в железный век, сменивший бронзовый век в истории человечества. Это не нужно понимать так, что люди совершенно выкинули бронзу из своего обихода, забыли о ней. Бронзу стали употреблять преимущественно для украшений, из нее отливали красивые сосуды, воинские шлемы – все те вещи, которые тогда еще не умели делать из железа.

А железо шло на оружие – мечи, кинжалы, наконечники копий и стрел, и для выделки орудий – топоров, пил, железных лемехов для сох, заступов…

Железо – прочный металл. Железную руду можно найти почти всюду в озерах, болотах, на лугах. Руда эта плохого качества, и теперь ее не добывают, «о древние мастера умели выплавлять из нее железо.

Железными топорами люди вырубили значительную часть"огромных лесов, покрывавших почти всю древнюю Европу. Сохами с железными лемехами земледельцы поднимали под пашни площади, освобожденные от лесов, разрабатывали луга с плотной травянистой почвой. В бронзовом веке немыслимо было так широко заниматься земледелием.

С помощью железных орудий стало легче добывать пищу. Население увеличивалось, возникали новые деревни и многолюдные города.

Пользуясь стальными топорами и пилами, люди проще чем раньше получали доски и брусья, а ведь доски и брусья были главным и почти единственным материалом для постройки кораблей.

Из предыдущего рассказа вы узнали, как люди впервые поплыли ло морю, как они боялись удаляться от морского берега и уходить от устья реки, по которой вышли в море.

Но постепенно морские плавания становились все более далекими, увеличивались размеры судог. Они могли поднимать больше груза. Одного ряда гребцов у каждого борта не хватало, они не могли двигать судно. Куда посадить второй ряд гребцов? Позади первого? Не хватит места для весел, люди будут мешать друг другу. Строители кораблей додумались: они поместили второй ряд гребцов над первым, а для этого воздвигли вторую палубу. Гребцы нижней палубы уже не видели над собой неба, над ними поднимался глухой потолок, а весла просовывались сквозь отверстия бортов, так называемые порты.

Потом появились трехпалубные суда; по-гречески они назывались триерами. Двадцать пять – тридцать гребцов сидели на длинных скамьях каждого яруса у правого и левого бортов. Весла гребцов второй палубы были длиннее весел первой палубы. Особенно же длинны и тяжелы были весла у гребцов самой верхней палубы, ведь они опускались в воду с порядочной высоты.

Триеры были по преимуществу военными кораблями; в их экипаж, помимо гребцов и надсмотрщиков, входили и воины. На верхней палубе триеры помещались камнеметные орудия, а нос судна снабжался острым тараном, которым можно было пробить борт неприятельского корабля.

Особенно важны были морские сообщения для эллинов. И это не удивительно. Посмотри на карту южной части Балканского полуострова, западного берега Малой Азии и заключенного между ними Эгейского моря. Материковые берега необычайно изрезаны массой полуостровов, глубоких заливов, удобных гаваней. А море покрыто сотнями больших и малых островов, часто настолько близких один к другому, что переезд по морю легок и удобен, иногда его можно совершить на лодке. А по сухопутью эллины не любили ездить. У них было мало хороших сухопутных дорог.

Древние греки стали мореплавателями очень давно, с незапамятных времен, и даже самые старинные их предания и легенды рассказывают об отважных мореходах, о длинных морских плаваниях. В этих легендах много преувеличений и небылиц, но первые мореходы встречались с действительными опасностями.

В «Одиссее» повествуется о страшных чудовищах Сцилле и Харибде, которые будто бы поглощали моряков, появлявшихся поблизости от них. На самом же деле это были опасные водовороты между скалами. Другая легенда уверяла, что вход в Понт Эвксинский заграждали две скалы; они сталкивались одна с другой, лишь только между ними появлялся корабль, и разбивали его в щепки.

Страшные рассказы не пугали отважных мореплавателей; оставляя родные берега, они смело пускались в дальние путешествия.

Древние греки первыми доказали, что моря и океаны не разделяют страны, лежащие на их берегах, а, наоборот, соединяют.

Действие нашего третьего, и последнего, рассказа начинается в 512 году до нашей эры, около двух с половиной тысяч лет назад.

Любимец Эола

– И ты уверяешь, почтенный Хрисостом, что «Артемида-охотница» действительно побывала в Аттике?

– Да, уважаемый Антиох!

– Новое судно Демарата совершило путь туда и обратно за краткий срок в шестьдесят дней, тогда как на такое путешествие корабли обычно затрачивают пять-шесть месяцев?

– Это неоспоримо, уважаемый Антиох!

– Не могу согласиться с тобой, почтенный друг! Навклер Демарат обманывает всех. Сделав полдороги, он доплыл только до Сигея, распродал там свой груз и вернулся.

– Но он привез товары, которые можно приобрести только в Афинах!»

– Перекупил в Сигее!

– А письмо? Запечатанное письмо от моего друга Феофраста, в котором говорится о делах, известных только ему и мне?..

– В таком случае остается лишь предположить, что Демарат – любимец богов и может совершать то, что недоступно другим.

– Или что он… Но неприлично уважаемым людям строить пустые предположения…

Этот разговор вели меж собой два пожилых купца в порту греческого города Ольвии.

Не только Антиох и Хрисостом, но и все другие ольвиополиты удивились неожиданному появлению «Артемиды-охотницы», которая всего лишь два месяца назад, ранней весной, отправилась в далекий путь, в Аттику. Разговоры о необычайной быстроте «Артемиды» шли среди купцов, землевладельцев, собственников кораблей, ремесленников и даже среди рабов, составлявших большинство городского населения.

На берегу толпилось множество любопытных, глазевших на судно навклера Демарата.

По внешнему виду «Артемида-охотница» мало отличалась от других кораблей, стоявших на рейде Ольвии. Правда, ее корпус был длиннее и ширина его меньше, чем у других судов, и это придавало ему больше изящества. В соревновании с другими кораблями «Артемида», лучше разрезавшая воду, должна была выигрывать в быстроте, но не до такой же степени!

Нос «Артемиды-охотницы» был украшен искусно вырезанным из Дуба изображением богини, которой посвящено было судно и которая считалась его покровительницей. На корме было рулевое устройство. При помощи его кормчий направлял бег судна по воде. Под палубой находился вместительный трюм для товаров, а в палубных надстройках помещались капитан и команда – три десятка матросов. Высокая мачта корабля могла нести парус больший, чем у других торговых судов. Но и это, по отзыву знающих моряков, не могло объяснить необычайную краткость рейса «Артемиды».

Чем же все-таки объяснялась удивительная быстрота, с которой Де-мараг провел свое судно в дальние Афины и обратно? Уж не волшебство ли тут замешалось?

Вероятно, такого мнения был и верховный жрец Ольвии Гелон, потому что от него на судно явился храмовый прислужник и передал нав-клеру приказ – немедленно явиться к Гелону. Демарат, невысокий, худощавый, с курчавой бородкой и смеющимися черными глазами, не удивился приглашению. От своих матросов, побывавших на берегу, он уже знал, какие слухи ходят о нем по городу, Навклер собрался быстро. С ним отправились три тяжело нагруженных человека из экипажа судна. Выйдя на набережную, Демарат и его люди пошли к городским воротам.

Ольвия была расположена на правом берегу лимана, образованного рекой Гипанис[4] при ее впадении в Понт Эвксинский. История Ольвии в те времена насчитывала менее сотни лет.

Южная часть Балканского полуострова была невелика. Многочисленные греческие племена жили в этой стране, население ее постоянно возрастало, и многим эллинам приходилось покидать родину и искать пристанища на чужбине.

Мореплаватели-эллины основывали новые города исключительно на морских берегах. Города эти назывались колониями. Первые греческие колонии появились на западном берегу Малой Азии; одной из самых важных колоний был Милет.

Сделавшись большим цветущим городом, Милет сам стал отправлять колонистов на дальние берега Понта Эвксинского. Колонией Милета была и Ольвия, возникшая в начале VI века до нашей эры. К тому времени, когда начинается наш рассказ, Ольвия тоже сделалась богатым рабовладельческим городом-республикой.

Что такое город-республика?

На берегах Понта Эвксинского эллинские города далеко отстояли друг от друга, и их окружали области с чуждым, часто враждебным фракийским или скифским населением. Только постоянными междоусобиями фракийцев и скифов можно объяснить, что грекам удавалось захватывать кусочки берега и там основывать свои колонии, возводить укрепленные города.

Древнегреческий писатель Платон сравнивал эллинские колонии на Понте Эвксинском с лягушками, сидящими на берегу пруда. Он был совершенно прав. Лягушка занимает только тот клочок земли, на котором сидит. Так и греческие колонии владели лишь тем участком берега, который был заключен в городских стенах. И вот такая колония, состоявшая всего из одного города, была в то же время и государством. В городе-республике были свои законы, свое правительство и войско, чеканилась своя монета…

Конечно, самую тесную связь каждая колония держала со своей метрополией, то есть с тем городом, откуда когда-то приехали предки колонистов.

Для ольвиополитов метрополией был Милет; милетцы пользовались в Ольвии теми же правами, что и коренные граждане.

Не следует, однако, думать, что жители колоний вели торговлю только со своими метрополиями. Торговля была свободной со всеми государствами. Ольвиополит Демарат покупал и продавал свои товары и в Милете, и в Самосе, и в Коринфе, и во многих других портах. Последний его рейс, возбудивший так много толков, был совершен в столицу Аттики – Афины.

Вернемся к Демарату, который уже миновал ворота в высокой каменной стене, окружавшей Ольвию. Пройдя по улицам мимо красивых купеческих домов, он подошел к величественному храму, посвященному отцу богов Зевсу.

Секретными ходами прислужник провел Демарата и его матросов и небольшое, богато убранное помещение за святилищем, где ждал его жрец Гелон.

Прошли те времена, когда жрецы, подобно Блоку, обвивали вокруг шеи ядовитых змей и обвешивались амулетами. Теперь этого не требовалось. Религия прочно укоренилась в людском сознании, и в каждой стране жрецы были самыми почитаемыми людьми.

Гелон в длинной белой хламиде и золотом обруче, стягивавшем его седые волосы, держался очень важно, глядел сурово, как и подобало его высокому званию.

Демарат склонился перед жрецом в низком поклоне, матросы простерлись на полу. Навклер сделал им знак; оставив свою ношу, матросы вышли.

– Высокочтимый Гелон, любимый служитель богов, – заговорил Демарат. – Тебе, конечно, известно, что мое новое судно плавает по морям лишь второй год. Построил его мой двоюродный брат Тиманф, лучший кораблестроитель в Пирее. В прошлом году, испытывая мореходные качества судна, я плавал в Эгейском море, лишь на зимнюю стоянку привел «Артемиду» в Ольвию. Совершенный мною в этом году первый дальний рейс в Аттику и обратно показал мне и Тиманфу, сколь благосклонны боги к нашему общему детищу. Желая возблагодарить богов за их великие милости, я осмеливаюсь от лица моего и Тиманфа принести скромные дары к алтарю твоего храма, хотя мы с братом и сознаем все наше ничтожество…

Суровое лицо Гелона смягчилось.

– Боги снисходительны к тем смертным, которые чтят их. Они принимают и скромные дары, если их подносят от чистого сердца.

– Ты, мудрый Гелон, которому открыты мысли людей, можешь не сомневаться в чистоте наших намерений. Вот что я привез к алтарю Зевса из Аттики.

Демарат ловко развернул перед жрецом свертки дорогих тканей; он высыпал из костяной шкатулки горсть жемчужин, глухо стукнувших о полированную крышку стола. Широким жестом навклер показал на две большие амфоры, принесенные его людьми.

– Вот это старое вино, лучшее из виноградников Аттики, мы просим принять для возлияний богам.

Легкая краска удовольствия покрыла худые, впалые щеки Гелона: давно уже не получал он таких щедрых подарков.

Голос жреца был очень мягким, когда он заговорил:

– Странные слухи ходят по городу, сын мой, о том, будто твой корабль совершил свое плавание в Афины слишком быстро, и это наводит людей на нехорошие мысли… Демарат смело возразил:

– Но тебе, отец, читающему в сердцах людей, известно, можно ли заподозрить в дурных поступках меня, столь чтящего богов и их служителей?

Жрец поспешно ответил:

– О нет, сын мой, против тебя нельзя выдвинуть никаких обвинений. Мне совершенно ясно, что бог Эол, умилостивленный твоими обильными жертвами, был к тебе благосклонен и наполнял твой парус попутным ветром…

Демарат подхватил, слегка улыбаясь:

– Все так и было, как говорит твоя мудрость! Наш корабль от самой Ольвии и до Аттики мчался на крыльях ветра. Это было так необычайно, что мои матросы, бывалые люди, в страхе говорили: «Трудно нам придется на обратном пути: нас не пустит противный ветер!» Но что же ты думаешь, святой отец? Когда мы покончили торговые дела в Афинах и двинулись обратно на родину, принеся подобающие жертвы богам, ветер переменился и снова стал для нас попутным.

Жрец, слушая, качал головой:

– Так, так, сын мой! Ты можешь не обращать внимания на глупые слухи. Я сам… да, сам буду молиться богам, чтобы они и в следующем твоем плавании были так же милостивы к тебе…

– И если они будут так же милостивы, то снова получат не худшее воздаяние. – Демарат показал на подарки.

– Скоро ли ты отплывешь, почтенный Демарат? – поинтересовался Гелон.

– Думаю, дней через десять – двенадцать, как только окончу торговые дела. Не люблю засиживаться в портах. Я сын моря!

– Так иди же с миром, и да сопутствует тебе милость всемогущих богов!

Демарат вышел довольный: он знал, что власть жрецов надежно защитит его от любых обвинений. Теперь, чем чаще станет он совершать рейсы, тем больше подарков достанется от него Гелону, и в глазах жреца любая скорость «Артемиды» будет оправдана.

По приказу Гелона жрецы и храмовые прислужники вступали в разговоры на рынках и в порту и всюду доказывали, что в быстром переходе «Артемиды» из Ольвии в Афины и обратно нет ничего необычайного, потому что навклер Демарат – любимец Эола. Не все верили этому объяснению. Владелец нескольких кораблей Хрисостом приказал своему домоправителю Менодору выведать тайну «Артемиды» у членов ее экипажа. Менодор, встретив матроса Каллимаха, зазвал его к себе и выставил угощение. Когда Каллимах выпил достаточное количество хиосского вина, домоправитель осторожно приступил к расспросам.

– А, ты хочешь узнать нашу тайну? – пьяно усмехнулся матрос. – Изволь, расскажу. Вот как это было… (Менодор навострил уши.) Доплыли это мы, значит, до Сигея, стали вечером на якорь и после тяжелой работы все уснули мертвым сном. Просыпаемся, смотрим на берег и глазам своим не верим – Пирей. Протерли мы глаза, выпили для просветления мозгов по чаше вина, как сейчас мы с тобой, – оказывается, мы действительно в афинской гавани!

Менодор принужденно рассмеялся:

– Да ты мастер басни сплетать, приятель!

– Не веришь? – ухмыльнулся матрос. – Ну, слушай, вот тебе истинная правда. Наш капитан – великий искусник. Он велел нам наловить дельфинов, сделал для них упряжки и…

Менодор в негодовании выпроводил матроса. Уходя, Каллимах насмешливо бросил:

– Зелен ты еще, молодец, со старым матросом тягаться!

Так же безуспешно окончились попытки других ольвиополитов выведать от членов экипажа «Артемиды» их секрет.

Был у странного судна и другой секрет. Владелец «Артемиды» закупал оружие: мечи, кинжалы, наконечники для копий, щиты. Ольвийские оружейники были очень довольны. Демарат скупил у них все запасы и, что было самое важное, не придирался к качеству товара. Он забирал даже заваль, которая скопилась у оружейников за многие годы.

На вопрос, куда предназначается столько оружия, навклер не давал ответа. Но за это купцы на него не обижались/ каждый торговый человек имеет свои маленькие тайны. Они понимали, что Демарат хорошо заработает на этом товаре и сочувствовали ему: ведь он и им дал хорошо заработать.

В назначенный срок судно Демарата покинуло Ольвию, а две тайны «Артемиды-охотницы» так и остались нераскрытыми.

Но читатель сейчас узнает, для кого и зачем навклер Демарат приобрел так много оружия, увязанного в аккуратные пачки и запрятанного на дне трюма под грудами кож и мешками зерна.

В то время, когда начинается наш рассказ, Афинским государством, или Аттикой, правил Гиппий, сын Писистрата, первого афинского тирана. Власть над Афинами перешла к Гиппию и его брату Гиппарху после смерти отца в 527 году до нашей эры. В 514 году Гиппарх был убит заговорщиками, и Гиппий остался единоличным правителем страны.

Народ Аттики, демос, как называли его греки, не хотел оставаться под владычеством тирана, он боролся за демократию, за народное правление. Надо только сказать, что у эллинов под словом «демос» подразумевался не весь народ, а «свободные граждане». Рабы и вольноотпущенники, то есть рабы, отпущенные на волю, не были демосом. Демос составляли мелкие землевладельцы, ремесленники, небогатые торговцы.

Наиболее сплоченной частью аттического населения были паралии.

Паралиями назывались обитатели прибрежной полосы Аттики: мореходы, рыболовы, кораблестроители, ремесленники, свивавшие веревки для снастей и ткавшие материю для парусов, – словом, люди всяких занятий, так или иначе связанных с морем. Паралии жили в Пирее. Фалере и других гаванях Аттики. Они-то и готовили восстание против Гиппия.

Власть тирана, казавшаяся сильной, в сущности была не очень прочна, она держалась исключительно на мечах и копьях сравнительно немногочисленных наемников. Если бы восставшим паралиям удалось неожиданно ворваться в Афины, то весь демос столицы поднялся бы против ненавистного тирана и тиран был бы свергнут.

Во главе заговорщиков стоял пирейский кораблестроитель Тиманф, двоюродный брат Демарата. И это по поручению Тиманфа, на деньги. собранные паралиями, навклер закупил оружие в Ольвии и вез его в Аттику.

А теперь, узнав эту важную тайну Демарата, посмотрим, что делалось в это время в Аттике.

Цена предательства

На пологом склоне долины, затерянной среди гор, в густой дубовой роще расположилась группа людей. По их взволнованным лицам, по тихим словам, которыми они изредка обменивались между собой, тайный наблюдатель легко догадался бы, что эти люди от кого-то скрываются и боятся погони. Кто они были?

Среди паралиев нашелся предатель – богатый торговец парусиной Горгий. Прельщаемый возможностью получить громадную награду, Горгий раскрыл тирану тайну восстания, которое должно было осуществиться в конце гекатомбеона[5]. Перечисляя имена руководителей, предатель в первую очередь указал на Тиманфа, любимца и избранника паралиев, которому они доверили честь стать вождем в народной борьбе с тираном.

И Тиманф со своей семьей и его ближайшие друзья скрывались в уединенной долине, ожидая ночи, чтобы продолжать дальнейший путь. Как же случилось, что они ускользнули из рук тирана, который готовил им жестокую казнь? За это спасенные были обязаны вечной благодарностью Баллуру.

Если бы не существовало десяти столетий, отделявших вождя кру-минов Фаттара от скифа Баллура, беглого раба из охраны Гиппия, если бы можно было поставить их рядом, то зритель изумился бы сходству между ними. Тот же громадный рост, та же ширина плеч и сила мускулов, те же черты лица, точно у братьев-близнецов. Только у Фаттара волосы были черные и длинные, а у Баллура – белокурые, коротко остриженные.

Это исключительное сходство объяснялось, однако, просто. Когда скифы из пустынь Азии явились в причерноморские степи, они покорили племя круминов, и побежденные смешались с победителями. Скиф-кочевник женился на девушке из рода Фаттара. Через тысячелетие причудница природа воспроизвела в облике Баллура облик его отдаленного предка Фаттара.

Баллуру было около сорока лет. Взятый в плен в битве с фракийцами лет десять назад и перепродаваемый из рук в руки, он попал, наконец, в Афины и был куплен в личную охрану Гиппия, состоявшую из скифов. Знакомство Баллура с Тиманфом состоялось так. В свободные от дежурства часы скиф любил ходить в Пирей и купаться в бухте. Ласковый плеск эгейских волн, легко набегавших на берег, напоминал скифу шум других вод – вод родного Понта Эвксинского. С каким восторгом понесся бы Баллур на родину, к тоскующим жене и сыну, но далека была родина! На пути к ней лежали враждебные страны и обширные моря…

Однажды Баллур спускался к бухте ранним утром. Вокруг было еще пустынно, и только веселая стайка мальчишек оживляла побережье.

Баллур шел, задумчиво склонив голову, как вдруг беззаботное щебетание ребят сменилось криками тревоги и ужаса.

Скиф поднял голову: один из детей вдруг захлебнулся и начал тонуть.

В несколько прыжков Баллур был у берега и, не раздеваясь, бросился в воду. Он вынес из воды черноглазого, кудрявого ребенка, почти потерявшего сознание от страха.

– Чей это? – спросил Баллур у мальчишек: за годы плена он научился хорошо говорить по-гречески.

– Это Тиманфа… Кораблестроителя Тиманфа сын… Вон там он живет, недалеко от берега, – перебивая друг друга, закричали ребята.

– Показывайте дорогу.

В одежде, с которой еще струилась вода, Баллур внес спасенного мальчугана в дом Тиманфа. Тиманф, жена его Эвротея, старший сын Периандр суетились вокруг могучего скифа, предлагали ему другую одежду, пока высохнет его собственная, подносили кубки с вином…

С тех пор началась тесная дружба Баллура с семьей Тиманфа. Скиф полюбил Филиппа, веселая болтовня которого напоминала Баллуру о покинутом сыне. А мальчик крепко привязался к своему спасителю, который никогда не приходил в дом Тиманфа без игрушек: то приносил маленький лук и стрелы, то меч, выстроганный из крепкого дерева, то искусно сплетенную клетку для птиц… Баллур знал о готовящемся восстании паралиев. Свержение тирана Гиппия и ему сулило свободу.

По счастливой случайности, Баллур нес внутреннюю охрану во дворце Гиппия как раз в тот вечер, когда предатель Горгий явился с доносом к тирану.

Скиф знал Горгия как одного из самых пылких заговорщиков. Его неожиданное появление в неурочный час навело Баллура на страшное подозрение. Рискуя жизнью, он подкрался к занавесу, отделявшему тот покой, где тиран принял Горгия, и стал подслушивать.

Рассыпав многочисленные уверения в преданности Гиппию, доносчик раскрыл тайну готовящегося восстания паралиев.

– Кто возглавляет заговор? – гневно спросил тиран.

– Высокий и могущественный повелитель, во главе его стоит кораблестроитель Тиманф…

– Тиманф! – Тиран побагровел от ярости. – Я знаю это имя! Это любимец паралиев, которого они громко приветствовали в моем присутствии, в то время как для меня, Гиппия, сына божественного Писистрата, у них не нашлось ни одного хвалебного возгласа!.. Но я раздавлю своей пятой голову этой змеи! Тиманф погибнет мучительной смертью! Кто его сообщники?

– Их много, божественный Гиппий, я могу назвать десятки и сотни заговорщиков. Главные помощники Тиманфа – Феаген, Гелланик и Андротион.

– Феаген, Гелланик и Андротион… Я запечатлею в сердце эти презренные имена! А остальными не хочу отягощать свою память. Занеси их в список, вручи список мне, и награда твоя будет велика! Завтра, едва наступит рассвет, все эти собаки, осмелившиеся посягнуть на мою власть, будут в тюрьме и выйдут из нее только на гибель…

Все клокотало в груди Баллура, когда он слушал этот разговор. Что сделать, как спасти друзей?

Ворваться в соседний покой и пронзить кинжалом грудь тирана? Но скифский обычай, свято хранимый Баллуром на чужбине, требовал уважать жизнь человека, под чьим кровом находишься, чей хлеб ешь… Правда, под этот кров скиф попал против своей воли, но все равно убийство хозяина в глазах Баллура было таким же предательством, как предательство презренного Горгия. Поразить из-за угла человека, который доверил тебе охрану своей безопасности?!. Нет, Баллур поступит по-другому, он сам сполна заплатит доносчику цену предательства.

Едва эти мысли промелькнули в голове скифа, как по другую сторону занавеса прозвучали слова:

– Иди и возвращайся быстрее, я буду ждать тебя!

Баллур едва успел перебежать зал и стать у выхода в спокойной позе стража, как из покоев Гиппия вышел Горгий:

– Скажи, почтенный страж, где здесь найти письменные принадлежности?

Скиф, скрывая ярость, ответил:

– Иди за мной, я отведу тебя к дворцовому писцу, там найдешь все, что тебе нужно.

Баллур повел Горгия через длинный ряд слабо освещенных покоев, где редко попадались придворные тирана или воины-скифы из его личной охраны.

Заведя предателя в пустую уединенную комнату, Баллур воскликнул:

– Вот твоя награда, предатель!

Великан сжал горло доносчика, и Горгий свалился мертвым. Спрятав его труп в нише окна, скиф покинул дворец тайным ходом, известным лишь воинам охраны. Теперь только быстрота могла спасти вождей восстания.

Пройдет немного времени, и Горгия начнут искать. Его труп, без сомнения, найдут, исчезновение Баллура будет замечено. Сопоставив эти факты, тиран поймет, кто и с какой целью задушил Горгия, и не станет ждать утра, чтобы схватить тех, кого успел назвать предатель.

В поисках убежища

Баллур проскочил сквозь городские ворота в тот момент, когда их уже закрывали, и побежал по каменистой дороге. От Афин до Пирея расстояние невелико, около сорока стадиев. Быстроногий воин одолел его за полчаса и стремительно ворвался в дом Тиманфа.

При слабом свете лампады, заправленной оливковым маслом, Тиманф и его друзья Гелланик, Андротион и Феаген обсуждали план восстания.

– Друзья, измена! – вскричал взволнованный, запыхавшийся Баллур. – Вас предал Горгий!

– Памфил был прав, когда предостерегал нас от этой гадины, – пробормотал потрясенный Тиманф, чернобородый человек среднего роста с красивым строгим лицом. – Но не время для сожалений. Кого назвал предатель?

– Пока только вас, здесь находящихся…

– Но он может назвать и других, – воскликнул молодой широкоплечий и стройный Феаген, рыбак.

– Он больше никого не назовет, – мрачно отозвался скиф, сжав вместе огромные ладони.

– Ты убил его?

Баллур утвердительно кивнул головой.

– Хвала богам! Значит, опасность грозит лишь нам?

– Да! Но опасность страшная, надо бежать немедленно, потому что сюда вот-вот явятся враги!

Начались поспешные сборы. Забирали продовольствие, одежду, деньги, какие имелись в доме… Тиманф дал важное поручение шестнадцатилетнему Периандру:

– Беги, сын мой, к Памфилу, расскажи ему, что случилось. Пусть он предупредит всех друзей. От Памфила сюда не возвращайся, а приходи прямо на берег, где стоит наша лодка…

Эфеб[6], гордый важным поручением, немедленно отправился выполнять его. Остальные, закончив приготовления, также покинули дом. Тиманф вышел последним и оглянулся с грустью на жилище отцов: он знал, что утром здесь не останется камня на камне…

Перед Тиманфом шла печальная Эвротея, ведя за руку маленького Филиппа.

Уверенный в том, что если он сам ускользнет, то месть тирана падет на его семью, Тиманф решил взять жену и детей с собой. Гелла-ник, Андротион и Феаген не были женаты, им нужно было позаботиться только о собственной безопасности.

К маленькой группе беглецов примкнул и Баллур. Своим отважным поступком он отрезал себе возвращение во дворец тирана, и – отныне его судьба была связана с судьбой Тиманфа.

Скрывая оружие под складками одежды, беглецы прошли к причалу.

– Лодка Тиманфа! – воскликнул горячий Феаген. – Вот она, поплывем на Саламин или Эгину…[7]

– Нет, – сказал Тиманф. – Завтра флот тирана обыщет все море, все близлежащие острова… Сейчас наше спасение в горах! Позднее, когда ослабеет бдительность наемников Гиппия, когда вернется из Ольвии Демарат, тогда мы доверим свою жизнь морю, но не теперь…

Согласившись с Тиманфом, решили бежать в горы. Явился Пери-андр: он выполнил приказ отца. Сели в лодку, поплыли вдоль берега и за несколько стадиев от поселка высадились на пустынном берегу. Оставив Афины справа, беглецы пошли через обширную оливковую рощу.

Шли всю ночь. К рассвету Эвротея уже еле брела, опираясь на руку мужа. На все предложения отдохнуть она отвечала отказом: останавливаться, пока не найдено более или менее надежное убежище, было опасно. Только в глухой долине, среди дубравы, опустилась на землю эта сильная духом женщина.

Нуждались в длительном отдыхе и остальные путники. Лишь Тиманф и Баллур целый день так и не сомкнули глаз, чутко прислушиваясь ко всякому шороху.

К вечеру, собравшись тесным кружком, принялись за трапезу. Поели холодной рыбы и плодов, выпили виноградного вина из меха, принесенного молодым Феагеном, и тронулись в путь – искать надежное убежище.

Покинув долину, опять шли целую ночь, стараясь оставить между собой и возможными преследователями как можно большее расстояние. Перед рассветом беглецы оказались у входа в угрюмое каменистое ущелье, каких много было в горах Эллады. По дну ущелья бежал прозрачный ручей. Следуя советам Баллура, пошли по воде, чтобы скрыть следы на случай, если их будут искать с собаками.

После того как было пройдено около трех десятков стадиев, внимание Баллура привлекло зеленое пятно на крутом каменистом склоне ущелья.

Там, за кустами фриганы, оказался вход в пещеру. О лучшем убежище едва ли можно было мечтать.

Выводя людей из ручья, скиф натер подошвы их обуви диким чесноком, предусмотрительно нарванным по дороге.

Теперь даже собаки не отыщут их следов.

Пещера оказалась тесноватой, но все же вместила всех путников. Очистив пол от камней, беглецы, утомленные двумя долгими переходами, крепко заснули – все, кроме неутомимого Баллура. Скиф отправился по воде к тому месту, где они вошли в ручей. Там он обулся и часа три ходил по горам и долинам, путая следы, как заяц, чующий погоню. Потом снял сандалии, натер чесноком подошвы и направился к пещере.

– Теперь никакие собаки не разыщут нас, если только их не надоумит сам бог Гермес, – ухмыляясь, сказал великан. – Но вряд ли он станет думать о таких ничтожных людях, как мы.

Добравшись до убежища, Баллур лег у входа, положив возле себя меч и кинжал, и уснул мертвым сном: и его, наконец, сморила усталость!

Паралий Памфил

Потянулись унылые дни вынужденного заключения в тесной, душной пещере. Тиманф и Баллур, ставший в этих трудных обстоятельствах его главным помощником, никому не позволяли выходить из пещеры днем, и только ночью разрешалось бродить по ущелью, чтобы размять ноги. Но и тогда скиф не забывал натирать обувь и даже руки своих товарищей пахучим чесноком.

Припасов было захвачено немного. К счастью, в одну из ночных прогулок Баллур встретился на тесной тропинке с диким вепрем. Горбатый щетинистый зверь, уверенный в своей силе, яростно напал на врага, но схватка окончилась в пользу могучего скифа.

Ночью костер был разведен в глубине пещеры, чтобы его отблеск не привлек враждебного внимания. Беглецы вдоволь наелись жареной свинины.

Прожив в пещере дней десять, Тиманф решил сообщить о своем местопребывании Памфилу.

Канатный мастер Памфил, человек большого ума и прозорливости, несколько лет назад лишился ног. Прикованный к месту, он не выходил из дому, но друзья часто навещали его1, и он знал, что происходит в Аттике. Как все паралии, он ненавидел тирана и присоединился к заговорщикам. Своими умными советами он часто помогал Тиманфу. И теперь Тиманф и его друзья рассчитывали, что проницательный и находчивый Памфил сумеет помочь им в их трудном положении. Они понимали, что в пещере долго не прожить: голод выгонит их оттуда даже до наступления зимних холодов. Пробираться по сухопутью на север, в Беотию, или на запад, в Коринф, со слабой женщиной и ребенком было трудно и опасно: их могли перехватить шпионы и наемники Гиппия. Путь спасения был один – море.

Читатель уже знает, что оружие, которое Демарат закупал в Ольвии. предназначалось для паралиев, когда они вступят в открытую борьбу с тираном.

Восстание не могло начаться раньше возвращения Демарата с грузом оружия, а «Артемиду-охотницу» ожидали в конце гекатомбеона.

Тиманф помнил каждое слово из разговора с Демаратом перед его отплытием в Ольвию: это было в начале месяца мунихиона[8]. Демарат утверждал, будто затратил на весь путь от Ольвии до Пирея всего-навсего двадцать шесть дней. Это показалось Тиманфу настолько невероятным, что он принял слова двоюродного брата за шутку, вложенную ему в уста богом Вакхом[9]: ведь разговор шел за кубками старого вина.

В ответ на сомнения Тиманфа навклер стал уверять с лукавой улыбкой, будто он нашел какой-то особенный секрет управления кораблем.

– Тогда открой мне его! – сказал Тимайф.

Демарат со странной усмешкой ответил:

– Пока я жив, моей тайны не узнает никто, кроме тебя, потому что ты один заслужил это.

– Чем?

– Чем? Разве, строя мне в прошлом году «Артемиду», не ты вывел наружу продольный брус, к которому крепятся ребра судна, в то время как у всех наших кораблей этот брус скрыт внутри в трюме?

– Да, я сделал это, – согласился Тиманф. – Я считал, что, выведя брус наружу, я дам кораблю больше устойчивости и он станет лучше рассекать воду…[10]

– Все это так, брат мой, ты не ошибся, но сделал даже больше, чем рассчитывал: ты дал мне могучее оружие для борьбы с водной стихией. Правда, я не сразу научился пользоваться им. Начать с того, что «Артемида» шла под парусом совсем не так, как обычные корабли: она, словно живое существо, старалась вырвать из моих рук руль. Ее поведение было для меня загадочным, но теперь загадки разгаданы, и я берусь совершить дальний рейс вдвое быстрее любого другого судна.

Тиманф сказал:

– Помни, что, беря на себя обязательство доставить нам оружие к концу гекатомбеона, ты отвечаешь за судьбу восстания.

Серьезно, без обычной улыбки Демарат ответил:

– Разве в таком деле возможно легкомыслие? Если боги не пошлют мне гибель в пути, то к назначенному сроку оружие у вас будет, а тайну «Артемиды» ты узнаешь, когда совершишь первое плавание на моем корабле.

Так закончился этот важнейший разговор.

Шла последняя декада[11] таргелиона[12]. До обещанного возвращения «Артемиды» оставалось около месяца.

Теперь, когда можно было предположить, что бдительность соглядатаев Гиппия несколько утихла, надо было установить связь с Памфи-лом, а через него заблаговременно предупредить Демарата о провале восстания, Тиманф не сомневался, что надсмотрщики в гавани особенно старательно обшаривают каждое входящее туда судно, и, если у навклера обнаружат его опасный груз, Демарат погибнет.

Кого же отправить в Пирей? О Баллуре не приходилось даже думать: раба, обманувшего доверие тирана, разыскивают, конечно, с таким же усердием, как самого Тиманфа.

Андротион и Гелланик наперебой оспаривали друг у друга опасное поручение, но внезапно вскочил юный Периандр.

– Отец, отправь меня! – горячо воскликнул он. – Соглядатаи Гип-пия внимательно присматриваются к каждому взрослому, но какое им дело до мальчишки? А я, клянусь Зевсом-странноприимцем, не хуже другого исполню твое поручение!

– Сами боги вложили в уста эфеба эти слова! – взволнованно согласился Гелланик, и взоры всех мужчин обратились к Эвротее.

Взглянув на похудевшее от забот лицо мужа, на маленького Филиппа, лежавшего у входа в пещеру, женщина сказала:

– Мне ли противиться воле богов? Если это нужно для общего блага, Периандр пойдет!

– А я сделаю его путешествие безопасным, насколько это в моих силах. – добавил Баллур.

Из своего нижнего платья скиф выкроил для Периандра грубый хитон, какие носили рабы. Острым кинжалом небрежно срезал пышные кудри Периандра. Побродив по горному склону, скиф вернулся с пучком травы, молочный сок которой быстро желтел на воздухе. Этим соком он старательно натер юноше лицо, руки и ноги. И на глазах зрителей произошло чудо: вместо жизнерадостного Периандра перед ними стоял изможденный трудом и недоеданием желтолицый раб-ливиец.

Пораженная Эвротея даже всхлипнула:

– Сын мой, я не узнаю тебя! Передо мной не ты, а твоя истомленная тень, вернувшаяся из мрачных областей Аида![13]

Баллур весело потер руки.

Периандр заговорил глухим голосом с ливийским акцентом:

– Добрый господин, я раб почтенного Анаксимена, он отправил меня в город купить масла для возлияний на домашний алтарь богини Афины…

– Чудесно! – сказал Тиманф. – Тебя не разоблачит и самый близкий друг. Басня, которую ты сейчас сложил, вполне годится. Вот деньги. – Он дал сыну несколько серебряных монеток. – Выйдешь ночью, а достигнешь населенных мест – смело иди днем. Если будешь скрываться вблизи от Афин или Пирея, это может возбудить подозрения.

К Памфилу в дом постарайся проникнуть незаметно. Что ему сказать, ты знаешь. Самое главное – предупредить Демарата. Возвращаясь сюда, захвати сколько сможешь пищи: в нашем положении важна каждая малость.

Выслушав последние отцовские наставления, приняв благословение матери и поцеловав маленького Филиппа, эфеб закинул за плечи холщовую котомку со скромной провизией, взял пустой кувшин из-под масла и смело отправился в путь.

План спасения

Прошло пять дней. Особенно тяжел был последний, пятый, день. Эв-ротея то молилась олимпийским богам, то оплакивала сына, в возможность возвращения которого она уже не верила. Напрасно уговаривал ее Тиманф; у него и самого на душе было смутно: мало ли какие ошибки мог допустить неопытный юноша. Гелланик, Феаген и Андротион укоряли себя за то, что согласились на самоотверженное предложение Пе-риандра.

Но на исходе ночи из глубины ущелья донесся условный свист. Тиманф и Баллур, бодрствовавшие у входа в пещеру, мгновенно выскочили и удивление остановились: по склону ущелья поднимались двое. Но тревога оставила их, когда послышался веселый голос Периандра:

– Со мной друг!

Спутником Периандра оказался пятнадцатилетний Филофей, сын Памфила. Оба юноши тащили за спинами мешки с обильным запасом провизии, посланной Памфилом.

Вот какие новости узнал от Филофея Тиманф.

На исходе ночи их бегства Пирей иаводнили наемники Гиппия. Среди них было три-четыре скифа, очевидно посланных, чтобы опознать Баллура. То, что тиран оставил при себе весь скифский отряд, означало, что он потерял прежнюю уверенность и боится за свою безопасность. А быть может, Гиппий уже не надеялся на скифов? Что же, и это было хорошо.

Люди Гиппия врывались в дома, искали оружие, но ничего не нашли. За те немногие часы, что были в его распоряжении, Памфил успел предупредить об опасности не только пирейцев, но даже жителей Фалера и Мунихии. Филофей обежал несколько соседних домов. Оттуда с вестью о предательстве Горгия отправились в соседние кварталы поселка сразу полтора десятка гонцов. Число гонцов росло, как катящаяся с гор лавина. Мужчины и юноши скользили по улицам, словно тени, и тотчас же после их прихода в домах, где жили заговорщики, скрывалось в заранее приготовленных тайниках оружие.

На обвинения людей Гиппия пирейцы дерзко смеялись.

– Мы —заговорщики? Мы, так любящие божественного Гиппия? Кто свидетель этого? Поставьте его перед нами, и пусть он посмотри-г нам в глаза и повторит свое утверждение под клятвой!

Но единственный свидетель лежал во дворце Гиппия мертвый, с распухшим, посиневшим лицом. Он уже больше никого не обвинит…

Как и предвидел Тиманф, его дом, как и скромные жилища Андро-тиона, Феагена и Гелланика, был разрушен. Этим пока н ограничилась месть тирана. Из жителей Пирея не взяли никого.

Позже Памфил узнал, что Тиманфа и его друзей искали и на море и на суше. По их следу были пущены собаки, но розыски окончились неудачей благодаря мудрой предусмотрительности скифа. За поимку вождей восстания была назначена большая награда, но, кроме убитого Горгия, предателей среди паралиев не было.

Судно Демарата, как и следовало ожидать, еще не прибыло ни в Пирей, ни в Фалер. В этом лично удостоверился побывавший там Фило-фей.

Юноши отправились в горы, неся изрядный запас провизии. Кроме того, Филофей должен был сообщить Тиманфу план бегства из Аттики, выработанный Памфилом и оставшимися в Пирее друзьями.

Садиться на судно в Пирее было невозможно: появление Тяманфа и его спутников безусловно заметят шпионы Гиппия, и беглецов схватят. Посадку совершат в Мегарах.

Небольшое государство Мегары было расположено к западу от Аттики. Соседи часто воевали, и Писистрат во время своего правления отобрал у мегарян их гавань Нисею.

Мегаряне вряд ли осмелятся предоставить на длительное время убежище врагам могущественного афинского тирана, но, конечно, не помешают Тиманфу и его друзьям сесть на ольвийское судно. Весь вопрос был в том, как добраться до Мегар. По сухопутью идти далеко и опасно, тем более что по дороге придется огибать Афины и пересекать густонаселенную местность.

Памфил решил переправить беглецов в мегарские воды морем. Навклер Демарат (который теперь явится в Пирей без груза оружия) заявит портовым властям, что отплывает на юго-восток, на остров Милос. В открытом море он изменит курс и направится на запад. Обогнув остров Саламин с юга и миновав принадлежащую афинянам Нисейскую гавань, Демарат бросит якоря в недалеком расстоянии от мегарского берега и станет ждать беглецов. Рыбаки переправят туда Тиманфа и его друзей. Конечно, на лодки придется садиться не в Пирее, а где-нибудь западнее, на пустынном берегу, в окрестностях Фалера, в глухое предрассветное время, когда обычно отправляются на ловлю рыбаки.

План Памфила был опасен, но ничего лучшего придумать не могли.

Поручив Филофею передать отцу самую горячую благодарность, Тиманф отпустил юношу. Теперь Филофей знает дорогу к их убежищу, и, когда придет время, он явится за ними и проведет в окрестности Фалера, где их будут ждать рыбачьи лодки. Частое сообщение с пещерой Тиманфа опасно, и поэтому беглецы до ухода из ущелья должны продержаться с теми съестными припасами, которые прислал им Памфил.

Под маской рабов

После ухода Филофея в пещере снова потянулись дни тоскливого ожидания. Все теперь зависело от того, как быстро Демарат сделает переход из Ольвии в Пирей. Если его прибытие замедлится, беглецов либо ждет голодная смерть, либо кому-либо из них придется с большой опасностью отправляться за съестными припасами.

Чтобы занять своих мальчиков, Эвротея рассказывала им древние легенды о богах и героях, а знала их почтенная матрона немало: недаром она была дочерью известного в Аттике рапсода[14] Лизимаха.

Ночью Баллур бродил с Тиманфом по ущелью, обучая его смиренной походке раба – с опущенной головой, с глазами, устремленными в землю, с безвольно висящими руками. Свободный гражданин Пирея с трудом усваивал уроки Баллура.

Прошло уже двадцать два дня, а Филофей все не появлялся.

Может быть, Филофея схватили, когда он возвращался из ущелья? Может быть, он попался шпионам Гиппия уже на обратном пути, когда шел за Тиманфом и его спутниками?

А может быть – это казалось самым вероятным, «о и самым страшным, – может быть, с «Артемидой» что-нибудь случилось во время далекого плавания и она никогда не придет в Аттику.

Они изголодались до крайности. В последние дни им пришлось питаться только диким чесноком и другими съедобными травами, которые собирал Баллур. Лишь для Эвротеи и Филиппа оставили немного пищи из тех запасов, что принесли Периандр с Филофеем. Еще несколько дней – и беглецы начнут медленно умирать от истощения…

Но на двадцать третий день Филофей явился. Его встретили с радостью, которую невозможно описать.

Оказалось, что ожидаемый корабль Демарата прибыл несколько-дней назад. «Артемида» вошла в гавань Пирея без своего опасного груза.

В течение многих дней и ночей десятки людей из Пирея и Фалера бороздили море вдали от берегов, притворяясь, что ловят рыбу. На самом же деле они сторожили приближение «Артемиды».

Демарат был вовремя предупрежден об опасности. Его матросы обвязали тюки с оружием веревками, а на свободных концах аеревок сделали петли. Один из рыбаков указал Демарату хорошо знакомую ему отмель, где он всегда ловил рыбу. Глубина в этом месте не превышала десяти—двенадцати локтей. Туда и был бережно опущен драгоценный груз. Когда придет время вынуть спрятанное оружие, ловкий ныряльщик ухватит веревку за петлю, поднимется с ней на поверхность воды, и груз будет поднят на лодку.

Надсмотрщики Гиппия не обнаружили на «Артемиде» ничего запретного: зерно, шерсть, кожи – товары, всегда привозимые с северного побережья Понта Эвксинского.

Чтобы не возбудить подозрений у портовых властей, Демарат не мог немедленно пуститься в обратный путь. Дня четыре пришлось посвятить торговым делам.

Навклер распродал свои товары за полцены. Он кое-как, для видимости, нагрузил судно всем, что попалось под руку, и, как было условлено, заявил, что отправляется на Милос. Демарат будет ждать беглецов за Нисеей.

Слушая рассказ Филофея, голодные люди жадно смотрели на принесенный им мешок: без сомнения, в нем пища. Им пришлось разочароваться: продукты в мешке оказались, но их было не так много. Мешок был наполнен одеждой рабов, которую должны были надеть Тиманф, члены его семьи и друзья. Так им легче будет обмануть соглядатаев Гиппия, наводнивших все дороги. Но, что, очень удивило Тиманфа, – в мешке не оказалось рабского одеяния для великана скифа. – Эй, Мадис, иди, взгляни – это из ваших?

Мадис, бывший товарищ Баллура по отряду телохранителей, вышел вперед и остановился перед беглецами. Баллур ни на мгновение не сомневался, что Мадис узнал его в густом сумраке наступившей ночи. Они спали рядом в течение нескольких лет, вместе мечтали о свободе и проклинали судьбу, сделавшую их рабами.

Что сделает Мадис? Боясь ответственности, предаст ли старого друга, соплеменника?..

Мадис не предал. Сделав вид, что он всматривается в лицо Баллура, сказал:

– Это Лунин, он действительно выполняет приказ домоправителя божественного Гиппия.

Сотник небрежно кивнул Баллуру:

– Иди!

Греческий отряд двинулся к горам, а Мадис весело крикнул вслед беглецам:

– Лупин, передай товарищам, чтобы завтра меня не ждали. Мы напали на след Тиманфа, укрывающегося в горах, и не возвратимся в Афины без этого проклятого мятежника!

Неизмеримую благодарность к великодушному скифу почувствовали Тиманф и его друзья.

Больше приключений не было, и в предрассветной темноте беглецы по двое разместились в четырех рыбачьих лодках, под грудами сетей. Лодки при благоприятном ветре двинулись в открытое море, на запад, к берегам Саламина.

После краткого совета с рыбаками решено было огибать Саламин с юга, как хотел сделать и Демарат.

Обходить остров с севера, по узкому извилистому проливу, отделявшему Саламин от материка, было опасно: надсмотрщики Гиппия могли заинтересоваться подозрительной флотилией, направлявшейся в Ме-гары.

Плавание проходило благополучно. Держась вдали от берегов, лодки сначала шли под парусами, а когда попутный ветер утих, рыбаки стали грести. В гребле им помогали и пассажиры, выбравшиеся из-под сетей.

Около полудня маленькая флотилия миновала западный берег Саламина и повернула на север, к Месарам. На счастье беглецов, море было пустынно: ни одна триера не встретилась на пути, не попадались и торговые суда.

Эвротея вознесла бесчисленное множество молений к богам-олимпийцам, обещая им богатые жертвы, если рискованное плавание увенчается успехом.

Тиманф вылил в воду кувшинчик масла и опустил золотую монету в жертву властителю морей Посейдону, чтобы тот не наслал на странников бурю.

К вечеру показался берег и на нем белые дома Нисеи. Вероятно, рыбаки, ободренные удачей и хорошей погодой, несколько забыли о благоразумии и слишком приблизились к гавани, потому что оттуда выплыли две большие лодки и двинулись им наперерез.

– Надсмотрщики Гиппия! – воскликнул, побледнев, Ксенофан, старший из рыбаков. – Да хранят нас всемогущие боги!

Скрываться под сетями было бессмысленно: наемники тирана обязательно все переворошат в лодках. Оставалось одно: бежать, надеясь, что судно Демарата не слишком далеко и что они успеют добраться до него, опередив погоню.

Началась бешеная гребля. Лодки шли невдалеке одна от другой, и Тиманф громко ободрял рыбаков и своих спутников. Он греб с отчаянной энергией, а Эвротея с обезумевшим от страха лицом взывала к богам.

Люди Гиппия вначале не очень спешили: они хотели осмотреть лодки лишь для очистки совести. Но, увидев, что флотилия прибавила ходу, в свою очередь налегли на весла. Их лодки были шестивесельными, а рыбаки располагали только четырьмя веслами на каждом суденышке.

Перевес был за преследователями. Расстояние между ними и погоней быстро сокращалось, но в это время Периандр радостно закричал:

– «Артемида»!

До ольвийского корабля было еще около двух десятков стадиев. Воодушевленные беглецы так ударили, веслами, что лодки, пеня воду, ринулись вперед. Но и преследователи, видимо рассчитывая на богатую добычу, удвоили усилия.

Четыре, три, два, один стадий… Только полстадия, наконец, отделяло беглецов от преследователей, и на нисейских лодках уже поднялись воины, размахивая мечами.

Тиманф готов был отдать приказ бросить греблю, схватиться за оружие и вступить в неравную битву, но корабль Демарата двинулся под веслами навстречу флотилии Тиманфа.

Свободные от гребли матросы во главе с капитаном, грозя мечами и копьями преследователям, ободряли беглецов. Видя, что соотношение сил изменилось не в их пользу, люди Гиппия сначала замедлили ход своих лодок, а потом и вовсе повернули назад, сопровождаемые насмешками ольвиополитов.

Фалерские рыбаки согнулись над веслами, благоразумно скрывая лица от нисейцев: ведь им, рыбакам, еще предстояло возвращение в Аттику.

Беглецы поспешно поднялись на борт. Тиманф и Демарат упали в объятия друг друга. Эвротея, прижимая к себе Филиппа, рыдала от радости.

Матросы «Артемиды», окружив Баллура, Периандра и остальных, хлопали их по плечу, дружески целовали, поздравляли с избавлением от опасности.

Отстранив от себя Тиманфа, Демарат горестно оглядел брата. Немногим более двух месяцев назад они расстались, а какая перемена! Тиманф, вождь и любимец паралиев, борец за их свободу, потерпел крушение своих замыслов почти накануне их осуществления. Он вынужден покинуть родину, и, быть может, надолго. Вот он стоит в одежде раба, с небрежно срезанными волосами, исхудалый и постаревший. На глазах у Демарата – навернулись слезы. – О брат мой, – воскликнул моряк, – как жестоко подшутила над тобой судьба!

– Все мы в руках богов, – согласился Тиманф. – Но ты сдержал слово и явился вовремя.

– Я сделал все, что было в моих силах, – сказал Демарат. Матросы «Артемиды», пользуясь тем, что начался попутный ветер, подняли на мачте парус, и судно двинулось прочь от Нисеи.

Лодки фалерских рыбаков Демарат взял на буксир, чтобы отвести в открытое море.

Когда берег скрылся вдали и опасность погони отпала, фалерцы повернули к родному городу.

Много позднее Тиманфу стало известно, что рыбакам удалось благополучно вернуться домой и их недолговременное отсутствие не было замечено шпионами Гиппия.

В эту ночь бог ветров Эол был милостив к беглецам, и, когда «вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос»[15], ольвийское судно было уже далеко от Мегар.

Ловушка

Наши странники, измученные тяжелыми переживаниями и опасностями, сладко заснули. Море убаюкивало их тихим колыханием, и они встали поздно, когда златокудрый Гелиос[16] уже проделал на своей солнечной колеснице значительную часть обычного пути.

Однако беглецы вряд ли спали бы так спокойно, если бы знали, какая опасность ждет их впереди.

Вернемся назад, к тем дням, когда Тиманфа и его друзей по приказу тирана Гиппия разыскивали по всей стране и в прилегающих к ней водах. Гиппию донесли, что вождь заговорщиков скрывается где-то в горах, но след его потерян.

Злая радость охватила Гиппия. Если Тиманфу не удалось покинуть Аттику, то рано или поздно он вынужден будет это сделать и, значит, для него одна дорога – море.

И Гиппий отдал приказ главному командиру флота: отправить в море полтора десятка триер, которые должны преградить путь кораблям, идущим из Аттики на север, восток и юг.

Пятнадцать триер, заняв проливы между Эвбеей и расположенными по вытянутому кругу островами Эгина, Калаврия, Милос, образовали огромный мешок, отверстие которого было расположено у острова Са-ламин.

Пять триер, отстоящих одна от другой на шестьдесят – восемьдесят стадиев, загораживали выход из Саронического залива на юг, в широкое Критское море. Дорогу на восток и на север загораживали военные корабли, занявшие все проливы между островами, расположенными двумя параллельными цепями.

Ни один торговый корабль не мог выйти из этого мешка без тщательного осмотра.

Велика была ненависть Гиппия к Тиманфу, если он отправил в море целый флот только для того, чтобы поймать одного человека! Но к ненависти примешивался и страх: заговор Тиманфа ставил под угрозу власть Гиппия над Аттикой и, может быть, даже самую его жизнь.

Капитанам триер был отда«строгий приказ – привезти Тиманфа в Афины живым. Об его помощниках тиран не заботился: пусть они погибнут в бою, пусть утонут в море, но ему нужен Тиманф, живой Ти-манф, муками которого он, Гиппий, насладится, прежде чем пошлет мятежника на самую страшную казнь…

* * *

Не подозревая о том, какие грозные враги стоят на ее пути, «Артемида» шла на юг, чтобы обогнуть с востока остров Эгину. Эгина в ту пору враждовала с Аттикой, но невдалеке от южной оконечности острова стояла первая афинская триера «Сигей», начальное звено той огромной цепи, которой Гиппий думал опутать Тиманфа.

Внушительный вид был у этого военного корабля, которым командовал капитан Мегакл. Длина его достигала ста локтей, ширина пятнадцати локтей, и он мог поднимать десять – двенадцать тысяч пудов груза. Немало требовалось людей, чтобы двигать такую громаду в безветрие. Три палубы имела триера, и на каждой палубе располагалось по пятидесяти гребцов, двадцать пять с каждого борта. Обязанностью гребцов было только грести, подчиняясь сигналам надсмотрщика—ударам в барабан или гонг. Непосредственного участия в боях они не принимали.

Битву вели воины. Их на триере было пятьдесят. Парус поднимали и опускали матросы, они же управляли рулем.

Сто пятьдесят гребцов, пятьдесят воинов, пятнадцать матросов – вот каков был экипаж одной триеры! И, если вспомнить, что пятнадцать таких триер караулили Тиманфа на морских путях, выходило, что тиран Гиппий послал на охоту за одним человеком более трех тысяч людей – огромную силу по тем временам. Удастся ли маленькой «Артемиде» обмануть врагов и прорваться на свободные просторы моря?

* * *

Тем временем на «Артемиде» происходила странная церемония. Когда пассажиры вышли после сна на палубу, Демарат подошел к Тиманфу.

– Сейчас ты и твои товарищи узнаете секрет «Артемиды», – сказал он, – но твои друзья должны поклясться подземными богами, что никому не откроют тайну судна без моего разрешения!

– Ты шутишь, Демарат! – изумился Тиманф.

– Ничуть, – серьезно возразил навклер. – Всякий, входящий на палубу «Артемиды», дает такую клятву. Исключение только для тебя и твоих семейных…

У древних греков клятва подземными богами была самой страшной; она давалась торжественно, при особой церемонии. Дававший клятву укалывал большой палец правой руки иглой или острием ножа и выпускал несколько капель крови в разрыхленную землю. При этом он говорил:

– Как мать Земля выпила эти мои капли крови, так пусть подземные боги Плутон и Прозерпина источат из меня капля за каплей всю мою кровь, и пусть мой дух навеки останется бесприютным в мрачных пустынях Аида, если я не сдержу свою клятву!

И не было случая, чтобы человек, давший такую клятву, осмелился нарушить ее: ужасным представлялось возмездие, которое постигнет нарушителя.

Так как клятву приходилось давать на море, то обряд был несколько изменен. Спутники Тиманфа и остальные выпустили капли крови в большую чашу с морской водой. Клятва началась так:

– Как владыка морей Посейдон выпил эти мои капли крови, так подземные боги Плутон и Прозерпина пусть источат из меня капля за каплей всю мою кровь…

Корабль шел в это время проливом между островом Эгиной и материком. Ширина пролива невелика, в самом узком месте она не превышает сорока – пятидесяти стадиев, и выход из него сторожила триера Мегакла, пока скрывавшаяся за высоким берегом Эгины.

Заветная тайна «Артемиды»

Ветер усиливался, и направление его менялось: из попутного он переходил почти на встречный.

«Как Демарат думает плыть на парусе при таком ветре?» – с тревогой думал Тиманф. И тут изумленному кораблестроителю открылась тайна «Артемиды». Эта тайна заключалась в том, что Демарат научился лавировать.

Чтобы читателю стало понятно, в чем заключалось великое открытие Демарата, придется сделать отступление и немного поговорить о науке управления парусами. Нам неизвестно, какими греческими словами пользовался Демарат, называя различные курсы корабля и повороты, и потому будем употреблять термины современного морского языка.

В наше время, когда ветер попутный, когда он дует прямо в корму судна, говорят, что оно держит курс фордевинд. Современники Демарата только и знали курс фордевинд.

Если ветер дует в бок судна под прямым углом, то говорят, что оно идет в галфвинд, или, по-русски, в полветра. Когда ветер ударяет в правый борт, то судно идет правым галсом, а если в левый, то левым галсом.

Дело обстоит сложнее, когда ветер встречный, но и тогда есть возможность лавировать. При встречном ветре говорят, что судно идет в бейдевинд. При этом оно тоже меняет галсы.

Самая главная премудрость, которую после многих неудач и опытов постиг Демарат, заключалась в том, как повернуть корабль с одного галса на другой. Теперь это называется сделать поворот оверштаг. Сущность этого поворота заключается в следующем. Маневрируя рулем и парусом, ставят судно носом прямо против ветра, и тогда оно само, как говорят, перевалит линию ветра, и ветер начнет ударять уже в другой борт. Оказавшись, таким образом, на другом галсе, судно поворачивают до нужного направления, пека не придет время снова переходить на другой галс.

Но пора возвратиться к «Артемиде-охотнице» и подстерегавшей ее триере Мегакла.

Когда «Артемида-охотница» поравнялась с южной оконечностью Згины, наперерез ей двинулась триера Мегакла. Корабль Демарата шел близ берега Эллады, и в этом было его преимущество: от преследователей «Артемиды» отделяло расстояние примерно в тридцать стадиев.

Триера несла сторожевую службу в назначенном ей пункте уже больше двух декад; немало за это время было осмотрено кораблей, идущих из Аттики, Мегар и Коринфа на юг, и ни на одном из них не нашли Тиманфа и его друзей. Поэтому Мегакл не проявил особого рвения в погоне, заметив небольшое судно у арголидского берега.

По-другому отнесся к этой встрече Демарат. Едва лишь завидев огромное судно, величаво выплывавшее из-за южного мыса Эгины, Де-марат понял, что неспроста оно старается перерезать ему путь и что «Артемиде» грозит смертельная опасность. Вот когда капитан должен показать все свое искусство в управлении судном, а корабль – проявить мореходные качества, доселе невиданные.

Взгляд Демарата стал сосредоточенным и суровым, движения приобрели необычайную четкость. Он поставил к парусу и рулю лучших матросов.

– Придется поработать как следует, – сказал он матросам, и те согласно кивнули головами.

Темная масса «Сигея» приближалась неторопливо, но уверенно.

– Сначала попробуем немного обмануть их! – сказал навклер. Он повел свое судно правым галсом.

«Артемида» шла на сближение с триерой, и у Мегакла создалось ошибочное впечатление, будто встречное судно знает о заграждении и само идет подвергнуться досмотру. Он даже приказал несколько замедлить ход триеры.

Беглецы на «Артемиде», не понимая намерений Демарата, со страхом смотрели, как перед ними вырастала громада военного корабля. Ближе, ближе… «Что он делает?» – думал Тимаиф. Вдруг, когда до «Сигея» оставалось не больше трех стадиев и уже отчетливо можно было видеть ряд воинов, стоявших на высоком борту, «Артемида» сделала поворот оверштаг.

Парус заполоскал, потом вновь наполнился ветром, и маленький корабль помчался левым галсом, с каждой секундой удаляясь от триеры.

– Молодцы, молодцы! – подбодрил матросов Демарат.

С триеры донеслись крики ярости. Капитан Мегакл, седобородый морской волк, принимавший участие во многих войнах, догадался, что его обманули. Но он не мог понять, каким образом встречное судно сразу изменило направление.

Теперь оба корабля шли параллельными курсами, и «Сигею» предстояло догнать «Артемиду». Короткий приказ капитана, свистки и удары барабанов на триере—и сто пятьдесят длинных весел разом вспенили воду. С нижних палуб послышались стоны боли: это надсмотрщики хлестали бичами гребцов, движения которых выпадали из общего ритма.

Могучая триера стала нагонять купеческий корабль. Но, когда после получасовой гонки между судами оставалось три-четыре стадия и берег материка отчетливо обрисовался невдалеке, преследуемый корабль снова переменил галс. Последствием этого было то, что, как говорят моряки, «Артемида» срезала нос триере. Это значит, что она перерезала ей дорогу, прошла, как бы смеясь, перед ее носом и понеслась прочь от берега.

Во время выполнения этого опасного маневра был момент, когда «Артемида» находилась на расстоянии всего в полтора-два стадия от триеры, и можно было ясно разглядеть свирепые лица воинов, стоявших в готовности у заряженных баллист[17]. Одно слово Мегакла – и на палубу «Артемиды» понеслись бы огромные камни, убивая людей и разрушая снасти. Но Мегакл не сказал этого слова: он помнил строгий приказ тирана – привезти Тиманфа живым.

Результатом смелого маневра Демарата было то, что «Артемида» стала удаляться от берега, а менее поворотливый «Сигей» еще продолжал идти прежним курсом, теряя выигрыш в расстоянии, добытый тяжелыми усилиями гребцов.

Демарат благословлял встречный ветер, не дававший возможности поднять на триере большой парус. Но вот триера повернула и вновь начала нагонять «Артемиду». Однако старый Мегакл уже потерял уверенность в собственных силах и смотрел на таинственное судно с каким-то суеверным страхом. Кто управляет им: смертный человек или божество, сошедшее на землю с высот Олимпа?[18].

Когда корабль Демарата пересек путь «Сигея», капитан Мегакл заметил на носу ускользающего судна искусно вырезанный бюст Артемиды-охотницы.

Ему даже показалось, что деревянная богиня, лицо которой орошали брызги воды, насмешливо улыбается над незадачливыми преследователями… Уж не сама ли она управляет судном, которому покровительствует?

А Демарат вновь подпустил триеру на близкое расстояние и вновь поворотом оверштаг заставил «Сигей» отстать на несколько стадиев.

– Хорошо, друзья мои, хорошо! – возбужденно кричал навклер в сторону преследователей. – Разрешаю вам гнаться за мной хоть до самой Ливии!

И вдруг лицо Демарата побледнело: из узкого пролива между берегом материка и островом Калаврия, мимо которого шла в это время «Артемида», вылетела, пеня волны, вторая триера: это была «Фрия» под управлением капитана Феогноста.

– Вот как? – удивленно воскликнул навклер. – На нас устроена целая облава?!

Счастьем беглецов было то, что «Сигей», потерявший надежду догнать загадочное судно, отстал далеко, и «Артемиде» снова пришлось иметь дело лишь с одним преследователем.

Повторилась та же игра: «Фрия» шла от берега, а корабль Демарата направлялся левым галсом ей наперерез, и капитан Феогност ошибся, подобно Мегаклу.

Погоня «Фрии» за «Артемидой» снова напомнила погоню сокола за увертливой ласточкой.

Сокол не мог пустить в ход свои страшные когти и клюв, потому что быстрая малютка ускользала от него каждый раз, когда ей грозил удар.

«Фрия» отстала после трехчасовой безуспешной гонки, а в это время далеко на востоке показался силуэт третьей галеры.

– Теперь я понимаю! – усмехнулся Демарат. – Тиран так любит тебя, брат Тиманф, и так жаждет свидеться с тобой, что послал с приглашением целый флот! Ну что же, друзья! Путь на север для нас закрыт. Я совершенно уверен, что во всех проливах между островами стоят на страже триеры Гиппия. Пусть стоят, пока не поседеют бороды их матросов! Однако принесем жертву Эолу, друзья: он сильно помог нам, послав на выручку Нот.

После того как было совершено жертвоприношение, Тиманф в восхищении обнял Демарата.

– Твой секрет чудесен, брат! Но почему же ты не хочешь поделиться им хотя бы с мореходами твоей родной Ольвии или Милета?

– Секрет, известный многим, уже не секрет, – холодно возразил Демарат. – Когда о нем узнают ольвиополиты и милетцы, он перейдет к афинянам, к коринфянам, к спартанцам…

– А что же в этом плохого? – Потом узнают о нем и персы, и вряд ли эллины скажут мне за это спасибо. Тебе известно, какой у персов огромный флот…

– Да, ты, пожалуй, прав, Демарат, – задумчиво произнес Тиманф. – Если начнется война с персами, то раскрытие твоей тайны принесет эллинам больше вреда, чем пользы.

– А есть еще и другая причина моего молчания, – уже весело сказал навклер. – Прослыть лучшим мореходом от Ольвии до Фазиса[19] и до Великой Греции[20] – это что-нибудь да значит! В Ольвии меня уже прозвали любимцем Эола. Правда, это мне стоило недешево…

– Чего же?

– Двух амфор старого вина, многих локтей дорогих материй и горсти жемчужин. Пришлось подарить их старому скряге Гелону, чтобы отвести от себя обвинение в волшебстве.

Друзья захохотали.

– Но ведь такие ценные подарки, наверно, съели всю твою прибыль от дальнего рейса?

– Ты знаешь, я не корыстолюбив. Детей у меня нет, значит, не для кого собирать сокровища. Да, по правде говоря, не очень их и накопишь. Чтобы мои матросы не болтали лишнего, я им плачу вдвое против других навклеров. А еще и жрецам надо… – Демарат снова захохотал. – Но я ни о чем не жалею! Моя радость – это красавица «Артемида»! Посмотри, как она легко рассекает волны! Да разве есть на свете военные или пиратские корабли, которые могли бы изловить на море сына моря Демарата?!

Демарат снял шапку и высоко поднял над головой. Худощавое лицо его горело вдохновением, казалось, сейчас он и сам поднимется в воздух и понесется на крыльях ветра…

Тиманф смотрел на брата с глубоким уважением. Он теперь только понял поэтическую душу Демарата, который в эту минуту напомнил ему величавых героев Гомера.

Ветер гудел в снастях, волны глухо шумели за кормой, над мачтой «Артемиды» проносились с резкими криками белые чайки. Сердце Ти-манфа наполнила великая радость: смерть, такая страшная, такая близкая, прошла мимо!

На морские просторы

Кораблю Демарата предстоял далекий путь к северо-западным берегам Понта Эвксинского. Обычно этот путь пролегал между островами, к западному берегу Малой Азии, далее через Геллеспонт, Пропонтиду[21], Боспор Фракийский[22] и вдоль западного берега Понта Эвксинского. Ведь в те времена корабли по преимуществу плавали вдоль берегов (такое плавание впоследствии называлось каботажным).

По исчислениям мореплавателей этот путь определялся приблизительно в одиннадцать тысяч стадиев[23].

Но теперь прямой выход в Эгейское море был закрыт. Демарат избрал иную дорогу. Если проливы между островами закрыты для него, он не поведет «Артемиду» через проливы. Избегая проторенных путей, он пойдет широкими морскими просторами, где никакой враг не сможет загнать его в угол.

И чего ему бояться? Корабль надежен, матросы лихие, продовольствия и пресной воды хватит надолго, погода благоприятная. В осенние и зимние туманы и бури ни один разумный мореплаватель не рисковал выходить на просторы Понта Эвксинского, хотя это название и означало по-гречески «Гостеприимное море». Но теперь шли последние дни гека-томбеона, а там начнется самое лучшее для навигации время.

Пройдя к югу до широты острова Милос, «Артемида» возьмет курс на восток-юго-восток и, оставив с левого борта остров Астипалею, круто повернет на северо-запад, в пролив, разделяющий архипелаги западного и восточного берегов Эгейского моря. Ширина этого пролива – сотни стадиев, и запереть его не хватит никаких морских сил Гиппия. Конечно, путь «Артемиды» в таком случае удлинится на несколько тысяч стадиев, но это неизбежно.

Тиманф и его друзья, выслушав соображения Демарата, вполне согласились с ним, и корабль продолжал путь на юг – к пустынному Критскому морю.

Плавание «Артемиды» проходило в особо трудных условиях: ведь на охоту за ней вышел целый флот. Но мореплавание в те времена вообще было опасным занятием, и не только потому, что небольшим кораблям трудно было бороться с непогодой, а и потому, что моря кишели пиратами. Из каждой укромной бухты могли неожиданно выскочить лодки, наполненные вооруженными людьми, и броситься на штурм торгового корабля. Вдали от берега тоже можно было встретить пиратское судно, и тогда лишь смелая защита спасала купца.

Вот почему экипажи торговых кораблей набирались из храбрых надежных людей, по преимуществу соотечественников владельца. Купцы и навклеры хорошо им платили, сытно кормили, дружелюбно с ними обращались: ведь только отвага и верность матросов могли спасти судно в случае пиратского нападения. Понятно, все матросы были хорошо вооружены, имели стальные мечи, кинжалы, копья, щиты. Если корабль вез особенно ценный груз, то его владелец нанимал отряд воинов, оплачивая их службу дорогой ценой.

На палубе «Артемиды», у ее бортов, стояли камнеметные машины и возле каждой в ящике запас тяжелых камней. При нападениях береговых пиратов баллисты могли сослужить хорошую службу: удачно пущенный камень пробивал лодку, и врагам приходилось спасаться вплавь.

Много бед грозило торговому судну на море, но и берег таил опасности. Если буря выбрасывала корабль на сушу, то прибрежные жители считали его своей законной добычей: они растаскивали груз, а экипаж забирали в рабство*. Для такой «благой» цели они не брезговали обманом: зажигали огни, как на маяках, подавали фальшивые сигналы.

Так плавали по морям в древние времена. На следующее утро «Артемида» держала свой путь вдали от берегов, не боясь нежелательных встреч.

Тиманф и его друзья вышли на палубу освеженные сном, отдохнувшие от тяжелых переживаний предыдущего дня. И тут им пришлось убедиться, что не все опасности миновали, что на их пути стоит еще одна серьезная преграда. Об этом сообщил им Демарат.

– Придется проходить по Геллеспонту, – сказал навклер. – Вам известно, что Писистрат захватил Сигей на его восточном берегу. Аттика также владеет полуостровом Херсонесом Фракийским, образующим западный берег Геллеспонта. Таким образом ваши сограждане крепко держат в своих руках ворота в Понт[24]. На пути в Аттику мой корабль был остановлен, записано его название, мое имя, число матросов. И я не сомневаюсь, что теперь меня спросят, откуда я взял лишних людей на корабле. Ответ я уже приготовил. Скажу им: «Часть моих наемников совершает последний рейс, и я, пользуясь случаем, недорого купил по дороге рабов, которые заменят уходящих матросов». Этот ответ удовлетворит допросчиков, но вот руки…

– Руки? – с недоумением переспросил Тиманф.

– Конечно, – подтвердил Демарат. – За руки рыбака Феагена и смолокура Гелланика я не боюсь, это матросские руки. Но руки твои и Андротиона могут возбудить подозрение: видно, что они никогда не пропитывались смолой корабельных снастей…

Тиманф с облегчением рассмеялся.

– Только-то? Ну что же, мы с Андротионом поступаем к тебе в матросы, и я уверен, что еще задолго до прибытия в Сигей наши руюг осмелятся и загрубеют. Я даже дума&, что и Периандру такая работа пойдет только на пользу. Но позволь, – спохватился Тиманф, – а как же быть с Эвротеей и Филиппом?

– На женщин и детей досмотрщики обращают мало внимания. Я скажу, что госпожа Эвротея – жена ольвийского купца и возвращается из Аттики, куда ездила навестить родных.

Древние греки часто называли Черное море, Понт Эвксинский, просто Понтом.

В тот же день экипаж «Артемиды» пополнился пятью новыми матросами.

Сбросив хитон, как обычно делали матросы, чтобы полы одежды не запутались в снастях, Периандр первым взобрался на длинную рею, удивив своей ловкостью даже бывалых моряков.

С этого дня на «Артемиде» было введено круглосуточное дежурство на мачте.

От Критского моря до Геллеспонта

Только небо вверху да море кругом, море да небо – так проходили последующие дни плавания «Артемиды». Демарат приветствовал всякий ветер: попутный, боковой, встречный. При всяком ветре «Артемида» более или менее быстро шла вперед.

Но самым плохим, что могло выпасть на долю нашим мореплавателям, было безветрие. Это было опасно: безветрие задерживало корабль в пути, оно делало «Артемиду» беззащитной перед лицом сильного врага. Ведь если бы триера Гиппия напала на судно Демарата во время штиля, гибель Тиманфа и других беглецов при таких обстоятельствах была бы неизбежной.

При штиле матросы и пассажиры садились за весла и, пускай черепашьим шагом, все же двигались вперед. Днем они держали курс по солнцу, ночью – по звездам.

Через несколько дней слева по борту остался остров Фера, один из самых южных на пути к Критскому морю.

«Артемида» повернула на северо-запад, в широкий пролив, разделяющий острова, примыкающие к Европе, и другие, теснящиеся у берега Малой Азии. Вот здесь, в случае безветрия, триеры Гиппия могли захватить «Артемиду».

К счастью, афиняне, очевидно, потеряли ее следы. Да и Эол был благосклонен к беглецам.

Опасный пролив прошли менее чем за двое суток. Оставив справа острова Левандос и Икарию, Демарат проложил курс «Артемиды» по самой середине обширного Эгейского моря.

Теперь единственная серьезная опасность могла ждать «Артемиду» при входе в Геллеспонт, но это в том случае, если там уже известно о бегстве Тиманфа и о погоне, от которой избавилось судно Демарата близ Эгины и Калаврии. Демарат уверял, что ни одно парусное и, тем более гребное судно не сможет попасть в Геллеспонт раньше «Артемиды», хотя она и сделала большой крюк.

Несмотря на увещания Демарата, сердца беглецов забились тревожно, когда от афинской триеры, стоявшей у входа в Геллеспонт, отделилась лодка с досмотрщиками и вооруженными воинами.

Но все обошлось благополучно. Досмотрщики старательно обшарили трюм в поисках запрещенных товаров, но там все оказалось в порядке. Басне Демарата о покупке новых рабов поверили легко, начальник стражи мельком взглянул на Тиманфа и его друзей, возившихся у снастей, и у него не явилось никаких подозрений. Эвротея и Филипп также не заинтересовали досмотрщиков. Получив положенную пошлину, к которой Демарат прибавил три лишних золотых монеты, досмотрщики удалились.

Ксгда остались позади башни Сигея, Эвротея со вздохом облегчения сказала:

– Хвала бессмертным богам за наше спасение, но жалко, что нельзя побывать на развалинах священного Илиона…

В самом деле, остатки легендарного Илиона, или Трои, находились в недальнем расстоянии от Сигея, всего за каких-нибудь пятьдесят – шестьдесят стадиев. Это там, под стенами Трои, велась десятилетняя осада и происходили битвы царей и героев, описанные в поэме «Илиада». Оттуда пустился в многолетние странствования герой второй Гомеровой поэмы Одиссей. долгие часы плавания она пересказывала их Филиппу, и вокруг нее всегда собирались внимательные слушатели-матросы.

Легенда о Фриксе и Гелле

Корабль шел по Геллеспонту, похожему на тихую, спокойную реку меж зеленых берегов. Попутный ветер увлекал судно с распущенным парусом вперед, и матросам было нечего делать. Усевшись на палубе в кружок, они слушали рассказ госпожи Эвротеи о том, откуда взялось название Геллеспонтского пролива.

– Давно это было, в те времена, когда боги чаще, чем теперь, спускались с Олимпа на землю, – повествовала Эвротея, и тихому ее голосу сопутствовало мирное журчание струй за кормой корабля. – В те времена часто случалось, что боги женились на смертных женщинах, и от этих браков рождались великие цари и герои. В соседней с нами Беотии есть город Орхомен, и там некогда правил царь Афамант, сын бога ветров Эола и смертной женщины. Могучий полубог Афамант взял в жены богиню ветров Нефелу, и от этого брака родились сын Фрикс и дочь Гелла. Но Афамант разлюбил Нефелу и женился на эллинке Ино.

Злая и коварная женщина невзлюбила божественных Фрикса и Геллу и решила погубить их. Страну постиг неурожай, и Афамант отправил послов к дельфийскому оракулу[25], чтобы узнать причину бедствия. Мачеха подкупила послов, и те привезли придуманный ею лживый ответ:

«Чтобы боги вернули свою милость Беотии, надо принести им в жертву Фрикса».

Уже все готово было к жертвоприношению, уже жрец поднял нож над грудью невинного Фрикса, как вдруг с неба спустился волшебный золоторунный баран…

– Знаю, знаю! – захлопал в ладоши впечатлительный Филипп. – Он спасется на этом баране, да?

– Не перебивай, мой сын! – строго сказала Эвротея. – Этого златошерстного барана послала своим детям богиня Нефела. Фрикс вскочил яа барана, прежде чем изумленные люди успели удержать мальчика. Туда же прыгнула Гелла, и чудесный баран, взвившись в воздух, понесся на дальний север… Сначала все было хорошо, но дальше случилась беда. Когда баран летел над теми водами, где мы сейчас плывем, Гелла посмотрела вниз, у нее закружилась голова, она упала в волны и утонула. С тех пор люди прозвали этот пролив Геллеспонтом, морем Геллы.

– Жалко бедную Геллу… – прошептал Филипп. – Почему она плохо держалась за баранью шерсть?.. Вот я бы вцепился, меня бы никому яе оторвать!

– Так и сделал Фрикс, – улыбнулась мать.

– Что же сталось с ним? Он спасся?

– Да, мой сын! Путешествие закончилось в дальней Колхиде, на берегу реки Фазис. Мясо золоторунного барана принесли в жертву Зевсу-тучегонителю, а чтобы никто не похитил драгоценную шкуру, к ней приставили огнедышащего дракона, никогда не смыкавшего глаз. Фрикс умер в Колхиде, а сыновья его вернулись в Элладу с Язоном, которому удалось похитить золотое руно после долгих странствований и многих опасных приключений…

Так закончила свой рассказ Эвротея.

За Геллеспонтом открылась Пропонтида, которую можно было бы назвать большим озером, если бы ее не соединяли с другими морями два узких пролива.

«Артемида» держалась у северного берега, он был более населенным и приветливым, менее извилистым. Здесь, когда уже остались позади ворота в Понт, зорко охраняемые афинянами, и миновала опасность попасть в руки Гиппия, строгость Демарата ослабела. Если приходилось бросать якоря, он отстаивался близ городов и разрешал матросам и пассажирам сходить на берег. Тиманф и его друзья побывали в Гераклее, Ганосе, Пе-ринфе. В Гераклее запаслись свежей провизией: овощами и фруктами, хлебом. Купили также несколько живых баранов и быка.

Баранов подняли на борт корабля без больших трудов, но с быком пришлось повозиться. Быка не закололи и не разрубили на берегу, потому что он предназначался для особой цели.

Когда корабль отплыл за несколько десятков стадиев от Гераклеи, «Артемида» остановилась у пустынного берега. Злополучного быка спихнули в воду с веревкой на шее, за ним спрыгнул ловкий Периандр. Бык, отфыркиваясь и пыхтя, выплыл на берег, здесь его удержал эфеб. Капитан, пассажиры и все матросы, кроме вахтенных, приплыли на лодках. Из разбросанных по берегу камней был наскоро сложен алтарь, и быка закололи в жертву олимпийским богам. Жертву принесли в знак благодарности за избавление от прошлых опасностей – и как молитву богам о спасении в будущем от бед. Лучшие части разделанной туши были возложены на заранее разведенный на алтаре костер, и ароматный дым горящего мяса, поднимаясь к небесам, должен был порадовать обоняние богов и в то же время послужить пищей олимпийцам.

Не забыты оказались и подземные боги: властитель Аида, мрачный Плутон, и жена его, кроткая Персефона. Подземным богам не доступен восходящий к небу дым, и жертву им приносили по-другому. Закалывали черную (обязательно черную!) овцу, так чтобы жертвенная кровь стекала на землю и просачивалась в мрачный, бессолнечный Аид. Греки считали, что, получив такую жертву, суровый Плутон становился благосклоннее к жертвователям.

Совершив этот обряд, Демарат, Тиманф и остальные с чувством исполненного долга возвратились на корабль.

Пропонтиду прошли за три дня, иногда приходилось лавировать против ветра.

У ворот Боспора Фракийского стоял на европейском берегу город Византии, колония выходцев из Мегар. На правом берегу приютились небольшие городки Халкедон и Никополь.

Все эти три города позднее разрослись, слились вместе, и сотни лет спустя стал у ворот Черного моря огромный город Византия, столица большой империи[26].

Но во времена бегства Тиманфа Византии еще не. мечтал о своей грядущей славе, и жители его занимались садоводством, рыболовством и торговлей с соседними колониями.

После нескольких часов плавания Боспор Фракийский остался позади, а перед мореплавателями раскинулся необозримый Понт Эвксинский.

Ночная битва с гетами

И опять пошли дни нелегкого плавания. Здесь берег был не столь гостеприимным, как западный берег Малой Азии, где греческие колонии шли сплошной полосой. На западном берегу Понта Эвксинского эллинские города далеко отстояли друг от друга, и их окружали области с чуждым, часто враждебным фракийским населением.

«Артемида» упорно пробивалась к желанной цели. Осталась позади основанная милетцами Истрия. Корабль подошел к устьям огромной реки Истр, которую много тысячелетий назад именовали О-Талом, а потом Ористом.

Здесь мореплавателей вновь ожидала опасность, но уже другая. Береговые жители – геты были самыми отсталыми из всех фракийских племен. Но они обладали зловещей славой морских разбойников, смело выплывали из глубины лиманов на небольших лодках и нападали на проходящие греческие корабли.

Мореходы старались плыть подальше от опасных берегов. Так рассчитывал поступить и Демарат, но погода спутала его расчеты. Благоприятный ветер вдруг утих, и наступило полное безветрие. По несчастному стечению обстоятельств, судно оказалось довольно близко от берега, а уже вечерело. Опасаясь, что ночной ветер нанесет «Артемиду» на мель, капитан приказал бросить якоря. Но только что успели это сделать, как на берегу замелькали подозрительные огни.

Демарат вознес к богине Артемиде горячую молитву об избавлении от опасности. Экипаж судна стал готовиться к защите.

От светильника, вечно горевшего в каюте навклера – он хранил огонь с алтаря Артемиды в Ольвии, – были зажжены другие светильники. Их расставили так, чтобы в случае необходимости можно было запалить смолистые факелы, несколько охапок которых были принесены из трюма. Нет ничего хуже, чем сражаться с врагами в темноте, и Демарат не хотел дать фракийцам такого преимущества.

Все, кроме Эвротеи, Филиппа и Периандра, вооружились мечами, опоясались кинжалами, положили возле себя дротики и щиты. Баллисты были приведены в боевую готовность: тугие жилы закручены, сверху наложены камни…

Экипажем овладело тревожное, томительное ожидание: если уж бой неизбежен, то пусть лучше начнется поскорее. Баллур ходил по палубе, сумрачно пошучивая и ободряя бойцов. Филиппа, Периандра и Эвротею он свел в трюм, чтобы надежнее укрыть их от опасностей битвы.

Огни на берегу, до которого было около шести стадиев, вдруг потухли, и это заставило Демарата насторожиться: час действия приближался. Скоро зоркий Феаген сказал, что он видит на воде до десятка темных пятен: это были лодки гетов.

Фракийцы плыли очень тихо, видимо рассчитывая захватить корабль врасплох, но это им не удалось. Когда нападающие приблизились на сотню локтей, вдоль бортов ярко вспыхнули факелы, и переход от тьмы к свету был так неожидан, что ослепленные геты в первые мгновения даже перестали грести.

Греки воспользовались растерянностью врагов. С воинственным кличем они метнули в нападающих дротики. В лодках раздались стоны; до десятка гетов было ранено, некоторые смертельно.

Более действенными оказались снаряды, пущенные с трех баллист левого борта. Тяжелые камни понеслись по воздуху. Один не попал в цель, другой убил сразу трех гетов, но всех удачнее выстрелил Баллур: пущенный им камень проломил борт лодки, она зачерпнула воду и опрокинулась.

Лодки нападающих приостановились, и оттуда понеслись стрелы. Трудно прицеливаться с качающихся лодок, и лишь несколько стрел просвистело над палубой «Артемиды» или вонзилось в борта. Защитники корабля прикрылись щитами. Один из матросов все же был ранен в плечо. Но он выдернул стрелу из раны, с презрением разломил ее и швырнул обломки в море.

С бортов «Артемиды» снова полетели дротики. Еще несколько гетов упали ранеными, но нападающих было слишком много, и они неотвратимо приближались.

Бойцы заряжали свои машины, закручивая связки воловьих жил, заменявшие в баллистах пружины. Но заряжание баллист было медленным, кропотливым делом, оно требовало многих минут, и в скоротечном морском бою обычно удавалось сделать только первый залп. Баллур понял это, когда фракийские лодки были уже у самого корабля. Он с проклятием бросил рукоять баллисты, выпрямился во весь свой огромный рост и вдруг, схватив с палубы большой камень, метнул его в ближайшую лодку. Раздались вопли раненых.

Удача удвоила силы Баллура. Еще один громадный камень гигант обрушил на другую лодку, пытавшуюся прицепиться к борту корабля. Раздался глухой треск, дно лодки проломилось. Она пошла ко дну. Тонущие геты напрасно цеплялись за скользкие бока «Артемиды».

И нее же положение греков оставалось крайне опасным. Из десятка лодок погибли две, и их экипажи вплавь возвращались на берег. Но остальные окружали судно и с левого борта, обращенного к берегу, и с правого.

Баллур носился по палубе, как яростный бог войны. При трепетном свете факелов казалось, что его мощная фигура удваивается, утраивается, одновременно появляясь в разных местах. Выкрикивая проклятия на родном языке, он метал и метал на врагов тяжелые камни.

Ни у кого из защитников «Артемиды» не хватало сил последовать примеру Баллура и поражать врагов камнями, приготовленными для баллист. Но они отважно делали свое дело: рубились мечами, сбрасывали влезавших на корабль гетов копьями, вонзали им в грудь кинжалы. Вдохновляя примером других, Тиманф дрался, как легендарный герой, и немало врагов положил своим мечом и кинжалом. Он сражался за Эв-ротею и детей. Сознание, что только победа может спасти милых его сердцу, придавала ему необычайную энергию. Рядом с ним яростно бились Гелланик, Андротион и Феаген.

В пылу боя защитники корабля отбросили щиты и дрались с врагами грудь с грудью. Уже были среди защитников и тяжелораненые и убитые. В схватке с могучим фракийцем погиб ткач Андротион, но, полузадушенный врагом, он нашел еще в себе силы вонзить ему кинжал в горло. Оба рухнули в воду, и волны с шумом сомкнулись над ними.

Два матроса-ольвиополита были убиты, а несколько раненых со стонами отползали от бортов. Навклер Демарат появлялся в самых опасных местах, но богиня Судьба щадила его: он получил только легкую царапину на шее.

Натиск гетов на левом борту ослабел. Все лодки здесь были либо потоплены, либо так повреждены, что вышли из боя. Но правый борт, менее защищенный, не выдержал напора. Десятки свирепых врагов уже карабкались на палубу с оглушительным воем, а смятые защитники отступали. Тогда все, кто еще держался на ногах, ринулись к правому борту с одной мыслью: победить или погибнуть. Баллур крушил врагов подхваченным на палубе тяжелым молотом, иных схватывал в смертельные объятия. Казалось, мифический сторукий титан вмешался в битву смертных. Ге-ты отступали перед ним в ужасе.

Как дикие вепри, дрались Тиманф, Гелланик и Феаген; яростно врывался в толпу врагов Демарат. Они предпочитали смерть рабству в бескрайних степях Фракии.

Сколько же продолжалась остервенелая битва? Сказать этого не мог. никто. Казалось, люди дрались долгие часы; поднимались и опускались руки с мечами и кинжалами, слышались глухие удары, стоны и вопли, хрипение умирающих. Бойцы скользили и падали на досках палубы, обильно политых кровью…

И вот нападающие не выдержали. Один за другим они начали прыгать в море, спеша к еще уцелевшим лодкам.

Страшную картину представляла палуба «Артемиды» при. колеблющемся свете догорающих факелов. Повсюду мертвые и раненые, повсюду кровь, выпавшее из рук оружие, поломанные щиты… Из-за тучи вдруг вышла кроткая Селена1 и осветила остатки ужасного побоища.

Дорого досталась «Артемиде» победа над сильным врагом. Больше половины матросов погибло в бою; пали Андротион и Феаген; а оставшиеся в живых были избиты и изранены.

Эол, видно, решил вознаградить смелых мореплавателей за их храбрость: он послал к ним на помощь Зефира 2, Демарат решил воспользоваться «милостью» бога: ведь геты, собрав подкрепление, могли напасть снова. У истомленных боем, израненных людей не было силы поднять тяжелые якоря, и навклер распорядился обрезать канаты. С превеликим трудом поднят был парус, и ласковый Зефир повлек корабль в открытое море, подальше от враждебной земли.

По странной случайности, нападение фракийцев на «Артемиду-охотницу» произошло в тех самых местах, где тысячу лет назад храбрый и умный Фаттар захватил корабль литейщика Гурма. За эту тысячу лет море не изменилось, но прежде пустынный берег, где когда-то тон-кролы раскинули среди холмов лагерь, теперь был густо заселен воинственными гетами. И с ними вынужден был биться за свою свободу Баллур, отдаленный потомок Фаттара…

Возвращение на родину

Битва при устье Истра была последним испытанием беглецов, и через пять дней на правом берегу Гипанисского залива показались стены Оль-вии. На путешествие ушло тридцать два дня.

Баллур недолго прожил в городе: теперь, когда родина была так близко, его тянуло домой с неодолимой силой. К его счастью, из Ольвии б Скифию отправлялся большой караван, и Баллур присоединился к нему.

Демарат подарил Баллуру боевые доспехи и коня со всем снаряжением, и великан скиф ехал во главе каравана, вдыхая полной грудью воздух родной ковыльной степи…

Баллур вернулся к давно оставленной семье – жене и сыну.

Он жил долго и счастливо.

Тиманф недолго пробыл в Ольвии. С родины доходили вести о том, что власть Гиппия становится все более ненавистной народу, что он готов подняться против тирана. Прожив в Ольвии около девяти месяцев, весной 511 года до нашей эры Тиманф и оправившийся от ран Гелланик отплыли в Аттику на корабле Демарата. С ними был и Периандр. Семнадцатилетний эфеб не хотел спокойно выжидать на чужбине, чем окончится борьба его народа с тираном.

Демарат высадил своих друзей в Эгине. Оттуда они тайно пробрались в Аттику. Паралии встретили возвращение Тиманфа с великой радостью. Скрываясь от клевретов[27] Гиппия, Тиманф снова возглавил подготовку паралиев к восстанию. Затопленное Демаратом оружие достали с морского дна. Оно было вычищено, наточено и, надежно скрытое в тайниках, ждало дня великой битвы.

Этот день наступил в 510 году до нашей эры. Однако сначала все шло не так, как хотел угнетенный народ. Гиппий был свергнут, но это сделали изгнанные его отцом Писистратом аристократы, которые явились в Аттику с большим спартанским войском. При поддержке спартанцев аристократы захватили власть, но демос единодушно поднялся против них под предводительством Клисфена – вождя, известного всей Аттике. Одним из помощников Клисфена был Тиманф, руководитель паралиев.

Власть аристократов в Афинах была низвержена навсегда. Клисфен провел новые законы, по которым страной стали править выборные от демоса. В число народных избранников вошли Тиманф и Гелланик, так упорно боровшиеся за народное дело.

Тиманф и Эвротея дожили до глубокой старости. Им пришлось быть свидетелями начала греко-персидских войн, когда маленькая Эллада со славой отстояла свою независимость в борьбе с громадной персидской державой.

В прославленной битве при Марафоне (в 490 году до нашей эры), где персы впервые узнали мощь греческого оружия, со славой пал Филипп – начальник отряда легковооруженных воинов.

Моряк Периандр, командир одной из триер, принял участие в разгроме персидского флота в Саламинском бою (480 год до нашей эры). Эллинские триеры ловко ускользали от натиска огромных, но неуклюжих персидских кораблей и своими обшитыми медью острыми носами пробивали их борта. Сражение окончилось постыдным бегством персидского флота.

* * *

Печальна была судьба тирана Гиппия. Спартанский царь Клеомен и аристократы, победившие Гиппия, не отняли у него жизнь; лишенный власти тиран просто был изгнан из Аттики. Многие изгнанники возвращались на родину и вновь принимали участие в ее делах. Сам Писи-страт, отец Гиппия и первый афинский тиран, дважды побывал в изгнании и укрепил свое положение, лишь в третий раз вернувшись к власти.

Не так было с Гиппием. Отправившись в изгнание, свергнутый тиран дал торжественную клятву никогда не поднимать руки на родной город. Он не сдержал своей клятвы. Сначала он предлагал свои услуги врагам афинян–спартанцам, а потом запятнал себя еще более позорной изменой: пошел на службу к заклятым врагам Эллады – персам. Он побуждал персидского царя Дария предпринять поход на Элладу, уверяя, что разрозненные, враждующие греческие государства не в состоянии выдержать натиск огромной персидской армии.

Когда начался первый поход персов на Грецию, бывший тиран тащился с обозом персидской армии, предвкушая сладость мести врагам, когда персидские мечи вернут ему власть в Афинах.

Планы Гиппия рухнули. Перед лицом грозной опасности эллины забыли свои раздоры, объединились и нанесли при Марафоне страшное поражение сильному персидскому войску. – Разочарованный Гиппий бежал с остатками разбитой армии, удалился на остров Лемнос и там, терзаемый мрачными Эринниями[28], закончил свою бесславную жизнь.

В последний раз на крыльях ветра

Много лет носился Демарат по морям на своем быстром корабле. Друзья превозносили навклера до небес, а враги и завистники распространяли о нем самые черные слухи. Но лихой моряк не жалел средств на жертвы богам, на щедрые подарки жрецам, и никакие вражьи наветы не могли омрачить его славу. Демарат ревниво оберегал свою тайну и каждого вновь нанимаемого на «Артемиду» матроса заставлял клясться подземными богами, что тот не выдаст его секрета.

После изгнания тирана Гиппия афинские гавани вновь открылись для Демарата, и навклер каждый год навещал Аттику. Часто он стал бывать в Милете, цветущей метрополии его родного города Ольвии. Это и явилось причиной гибели «Артемиды».

Случилось все так.

Огромное персидское государство, раскинувшееся на необозримых пространствах от Эгейского моря до Индии и горной страны Памир, соседствовало на западе с малоазийскими колониями.

Между греками и персами никогда не было дружбы. Распространяя свое владычество на соседние народы, персидские цари заставили мало-азийские колонии греков платить им дань. Но, признавая власть персов, малоазийские эллины стремились вернуть себе независимость.

Через десять лет после свержения Гиппия, в 500 году до нашей эры, малоазийские колонии восстали против персов. Первым поднялся Милет.

У малоазийских греков было мало сил, чтобы справиться с могущественной Персией. Восставшие решили просить помощи у Афин и Спарты, сюшнейших греческих государств на юге Балканского полуострова. Милетскому послу нужно было как можно скорее пересечь Эгейское море тайно от персов, сторожевые корабли которых охраняли берега Малой Азии.

Судьбе угодно было в это роковое для Милета время привести в его гавань «Артемиду-охотницу». И кому же было исполнить важнейшее поручение, как не любимцу Эола – Демарату?

Конечно, Демарат с полным основанием мог отказаться. Ведь он ольвиополит, и какое ему дело до тревог и забот Милета.

Но Демарат не отказался. Волосы его уже поседели, но, как и в юности, капитан готов был на любой риск. Да, о«ольвиополит, но разве не Милет родина его предков, разве не из Милета отправился искать счастья на чужбине его прадед Никий? И разве не готов он, любимец Эола, отдать жизнь для блага Греции? Решено, Демарат повезет милетского посла.

К несчастью, среди аристократов Милета оказались персидские шпионы. Они передали наместнику персидского царя Дария место и время отправления «Артемиды».

У выхода из Милетского залива «Артемиду» поджидали два десятка персидских кораблей. Снова, как двенадцать лет назад, мощная застава загораживала «Артемиде» выход на морской простор, но теперь положение ольвийского корабля уже не было таким благоприятным, как в старые дни.

В последний раз «Артемида» гордо неслась на крыльях ветра к длинной цепи неприятельских кораблей, на палубах которых стояли ряды тяжеловооруженных воинов, а баллисты готовы были низвергнуть на головы защитников «Артемиды» каменный град.

Демарат решил не отступать.

– Прорвемся или погибнем с честью! – сказал он милетскому послу Павзанию.

Капитан приказал своему помощнику Каллимаху выкатить на палубу несколько бочек оливкового масла, составлявших часть груза, и держать наготове зажженные факелы. Старый матрос быстро выполнил приказ.

«Артемида» маневрировала так, чтобы проскользнуть меж двух персидских судов, где оставался довольно широкий проход. Оказалось, что персы оставили этот проход умышленно: чтобы заманить туда «Артемиду».

Когда судно Демарата приблизилось к проходу, на персидских кораблях загремели барабаны, сотни весел одновременно вспенили воду, и две многопалубные громады быстро сблизились, зажимая в клеши «Артемиду». С одного из персидских кораблей полетели на палубу эллинского судна, вонзаясь в дерево, абордажные крючья.

– Хорошо, хорошо… – бормотал со странной улыбкой Демарат. – Цепляйтесь покрепче!.. У меня будет много спутников в моем последнем путешествии в Аид…

Грек-переводчик появился у борта персидского корабля.

– Сдавайся, Демарат! – прокричал он. – Милостивый Артаферн обещает тебе пощаду! Нам нужен только милетский посол!

– Ты его получишь, – проворчал Демарат. По его знаку матросы «Артемиды» разрубили бочки с маслом и бросили на палубу пылающие факелы. Огромное пламя взвихрилось на «Артемиде» почти вровень с верхушкой мачты… Испуганные крики раздались на персидском корабле.

– А теперь за мной, друзья! – громовым голосом закричал Демарат и полез на вражеский корабль, борт которого высоко навис над «Артемидой».

Изумленные персы промешкали несколько мгновений, и это позволило Демарату и двум десяткам его матросов вскарабкаться на палубу неприятельского корабля.

Завязалась отчаянная битва. Задыхаясь в дыму, опаляемые пламенем, люди дрались у бортов. Персы старались сбросить абордажные крючья, чтобы отцепиться от пылающего корабля, греки не позволяли им этого.

Они яростно врывались в ряды врагов; их мечи подымались и опускались, как цепы на гумне. С каждым ударом падал человек. Противники одолели кучку бесстрашных эллинов, но борта персидского корабля уже горели. На раскалившейся палубе нельзя было стоять. Пламя пожирали скамейки гребцов и многочисленные надстройки, оно уже подбиралось к мачтам…

Десятки персидских воинов бросались в море, думая найти спасение от испепеляющего огня. Они тонули в тяжелом вооружении, и некому было им помочь, потому что командиры других персидских судов, боясь за свою безопасность, приказали гребцам отплывать дальше от горящего корабля.

Демарат получил тяжелый удар в голову от рослого персидского воина и упал на палубу родной «Артемиды». Потухающим взором отважный капитан увидел: потемневшая от времени и морских ветров статуя богини Артемиды, верная спутница славных походов, пылала, как гигантский факел. Она тоже не отдастся в руки врагов!

«Тайна «Артемиды» умрет со мной…» – это была последняя мысль Демарата.

* * *

Тайна «Артемиды» действительно умерла с Демаратом. Периандр пережил ольвиополита на много лет, но, свято храня страшную клятву, не раскрыл секрета лавирования даже перед Саламинским боем, который должен был решить судьбу Эллады. Впрочем, и без того персидский флот понес в этой битве решительное поражение.

Только через много столетий после Демарата европейские моряки научились ходить под парусами при любом ветре.

Все, что когда-либо было открыто или изобретено одним человеком, а потом забыто, рано или поздно открывают или изобретают другие.

Наука не знает невозвратимых потерь.

Александр Мелентьевич Волков