Черноволосой, светло-русой,-
Народу нужен свет и воздух голубой,
И нужен хлеб и снег Эльбруса.
И не с кем посоветоваться мне,
А сам найду его едва ли:
Таких прозрачных, плачущих камней
Нет ни в Крыму, ни на Урале.
Народу нужен стих таинственно-родной,
Чтоб от него он вечно просыпался
И льнянокудрою, каштановой волной -
Его звучаньем -- умывался.
19 января 1937
x x x
Где связанный и пригвожденный стон?
Где Прометей -- скалы подспорье и пособье?
А коршун где -- и желтоглазый гон
Его когтей, летящих исподлобья?
Тому не быть: трагедий не вернуть,
Но эти наступающие губы -
Но эти губы вводят прямо в суть
Эсхила-грузчика, Софокла-лесоруба.
Он эхо и привет, он веха, нет -- лемех.
Воздушно-каменный театр времен растущих
Встал на ноги, и все хотят увидеть всех -
Рожденных, гибельных и смерти не имущих.
19 января -- 4 февраля 1937
x x x
Как землю где-нибудь небесный камень будит,
Упал опальный стих, не знающий отца.
Неумолимое -- находка для творца -
Не может быть другим, никто его не судит.
20 января 1937
x x x
Слышу, слышу ранний лед,
Шелестящий под мостами,
Вспоминаю, как плывет
Светлый хмель над головами.
С черствых лестниц, с площадей
С угловатыми дворцами
Круг Флоренции своей
Алигьери пел мощней
Утомленными губами.
Так гранит зернистый тот
Тень моя грызет очами,
Видит ночью ряд колод,
Днем казавшихся домами.
Или тень баклуши бьет
И позевывает с вами,
Иль шумит среди людей,
Греясь их вином и небом,
И несладким кормит хлебом
Неотвязных лебедей.
21 -- 22 января 1937
x x x
Люблю морозное дыханье
И пара зимнего признанье:
Я -- это я, явь -- это явь...
И мальчик, красный как фонарик,
Своих салазок государик
И заправила, мчится вплавь.
И я -- в размолвке с миром, с волей -
Заразе саночек мирволю -
В сребристых скобках, в бахромах,-
И век бы падал векши легче,
И легче векши к мягкой речке -
Полнеба в валенках, в ногах...
24 января 1937
x x x
Средь народного шума и спеха,
На вокзалах и пристанях
Смотрит века могучая веха
И бровей начинается взмах.
Я узнал, он узнал, ты узнала,
А потом куда хочешь влеки -
В говорливые дебри вокзала,
В ожиданья у мощной реки.
Далеко теперь та стоянка,
Тот с водой кипяченой бак,
На цепочке кружка-жестянка
И глаза застилавший мрак.
Шла пермяцкого говора сила,
Пассажирская шла борьба,
И ласкала меня и сверлила
Со стены этих глаз журьба.
Много скрыто дел предстоящих
В наших летчиках и жнецах,
И в товарищах реках и чащах,
И в товарищах городах...
Не припомнить того, что было:
Губки жарки, слова черствы -
Занавеску белую било,
Несся шум железной листвы.
А на деле-то было тихо,
Только шел пароход по реке,
Да за кедром цвела гречиха,
Рыба шла на речном говорке.
И к нему, в его сердцевину
Я без пропуска в Кремль вошел,
Разорвав расстояний холстину,
Головою повинной тяжел...
Январь 1937
x x x
Если б меня наши враги взяли
И перестали со мной говорить люди,
Если б лишили меня всего в мире:
Права дышать и открывать двери
И утверждать, что бытие будет
И что народ, как судия, судит,-
Если б меня смели держать зверем,
Пищу мою на пол кидать стали б,-
Я не смолчу, не заглушу боли,
Но начерчу то, что чертить волен,
И, раскачав колокол стен голый
И разбудив вражеской тьмы угол,
Я запрягу десять волов в голос
И поведу руку во тьме плугом -
И в глубине сторожевой ночи
Чернорабочей вспыхнут земле очи,
И -- в легион братских очей сжатый -
Я упаду тяжестью всей жатвы,
Сжатостью всей рвущейся вдаль клятвы -
И налетит пламенных лет стая,
Прошелестит спелой грозой Ленин,
И на земле, что избежит тленья,
Будет будить разум и жизнь Сталин.
Первые числа февраля -- начало марта 1937
x x x
Куда мне деться в этом январе?
Открытый город сумасбродно цепок...
От замкнутых я, что ли, пьян дверей? -
И хочется мычать от всех замков и скрепок.
И переулков лающих чулки,
И улиц перекошенных чуланы -
И прячутся поспешно в уголки
И выбегают из углов угланы...
И в яму, в бородавчатую темь
Скольжу к обледенелой водокачке
И, спотыкаясь, мертвый воздух ем,
И разлетаются грачи в горячке -
А я за ними ахаю, крича
В какой-то мерзлый деревянный короб:
-- Читателя! советчика! врача!
На лестнице колючей разговора б!
1 февраля 1937
x x x
Обороняет сон мою донскую сонь,
И разворачиваются черепах маневры -
Их быстроходная, взволнованная бронь
И любопытные ковры людского говора...
И в бой меня ведут понятные слова -
За оборону жизни, оборону
Страны-земли, где смерть уснет, как днем сова...
Стекло Москвы горит меж ребрами гранеными.
Необоримые кремлевские слова -
В них оборона обороны
И брони боевой -- и бровь, и голова
Вместе с глазами полюбовно собраны.
И слушает земля -- другие страны -- бой,
Из хорового падающий короба:
-- Рабу не быть рабом, рабе не быть рабой,-
И хор поет с часами рука об руку.
18 января -- 11 февраля 1937
x x x
Как светотени мученик Рембрандт,
Я глубоко ушел в немеющее время,
И резкость моего горящего ребра
Не охраняется ни сторожами теми,
Ни этим воином, что под грозою спят.
Простишь ли ты меня, великолепный брат
И мастер и отец черно-зеленой теми,-
Но око соколиного пера
И жаркие ларцы у полночи в гареме
Смущают не к добру, смущают без добра
Мехами сумрака взволнованное племя.
4 февраля 1937
x x x
Разрывы круглых бухт, и хрящ, и синева,
И парус медленный, что облаком продолжен,-
Я с вами разлучен, вас оценив едва:
Длинней органных фуг, горька морей трава -
Ложноволосая -- и пахнет долгой ложью,
Железной нежностью хмелеет голова,
И ржавчина чуть-чуть отлогий берег гложет...
Что ж мне под голову другой песок подложен?
Ты, горловой Урал, плечистое Поволжье
Иль этот ровный край -- вот все мои права,-
И полной грудью их вдыхать еще я должен.
4 февраля 1937
x x x
Еще он помнит башмаков износ -
Моих подметок стертое величье,
А я -- его: как он разноголос,
Черноволос, с Давид-горой гранича.
Подновлены мелком или белком
Фисташковые улицы-пролазы:
Балкон -- наклон -- подкова -- конь -- балкон,
Дубки, чинары, медленные вязы...
И букв кудрявых женственная цепь
Хмельна для глаза в оболочке света,-
А город так горазд и так уходит в крепь
И в моложавое, стареющее лето.
7 -- 11 февраля 1937
x x x
Пою, когда гортань сыра, душа -- суха,
И в меру влажен взор, и не хитрит сознанье:
Здорово ли вино? Здоровы ли меха?
Здорово ли в крови Колхиды колыханье?
И грудь стесняется,-- без языка -- тиха:
Уже я не пою -- поет мое дыханье -
И в горных ножнах слух, и голова глуха...
Песнь бескорыстная -- сама себе хвала:
Утеха для друзей и для врагов -- смола.
Песнь одноглазая, растущая из мха,-
Одноголосый дар охотничьего быта,-
Которую поют верхом и на верхах,
Держа дыханье вольно и открыто,
Заботясь лишь о том, чтоб честно и сердито
На свадьбу молодых доставить без греха.
8 февраля 1937
x x x
Вооруженный зреньем узких ос,
Сосущих ось земную, ось земную,
Я чую все, с чем свидеться пришлось,
И вспоминаю наизусть и всуе.
И не рисую я, и не пою,
И не вожу смычком черноголосым:
Я только в жизнь впиваюсь и люблю
Завидовать могучим, хитрым осам.
О, если б и меня когда-нибудь могло
Заставить -- сон и смерть минуя -
Стрекало воздуха и летнее тепло
Услышать ось земную, ось земную...
8 февраля 1937
x x x
Были очи острее точимой косы -
По зегзице в зенице и по капле росы,-
И едва научились они во весь рост
Различать одинокое множество звезд.
9 февраля 1937
x x x
Как дерево и медь -- Фаворского полет,-
В дощатом воздухе мы с временем соседи,
И вместе нас ведет слоистый флот
Распиленных дубов и яворовой меди.
И в кольцах сердится еще смола, сочась,
Но разве сердце -- лишь испуганное мясо?
Я сердцем виноват -- и сердцевины часть
До бесконечности расширенного часа.
Час, насыщающий бесчисленных друзей,
Час грозных площадей с счастливыми глазами...
Я обведу еще глазами площадь всей
Всей этой площади с ее знамен лесами.
11 февраля 1937
x x x
Я в львиный ров и в крепость погружен
И опускаюсь ниже, ниже, ниже
Под этих звуков ливень дрожжевой -
Сильнее льва, мощнее Пятикнижья.
Как близко, близко твой подходит зов -
До заповедей роды и первины -
Океанийских низка жемчугов
И таитянок кроткие корзины...
Карающего пенья материк,
Густого голоса низинами надвинься!
Богатых дочерей дикарско-сладкий лик
Не стоит твоего -- праматери -- мизинца.
Не ограничена еще моя пора:
И я сопровождал восторг вселенский,
Как вполголосная органная игра
Сопровождает голос женский.